Синие берега

- Так понял? - переспросил комбат. И добавил: - Гранаты и бутылки. Под руками чтоб... Подпусти танки поближе, если пойдут танки. И пехоту поближе. И тогда - огонь!

- Понял.

- Все?

- Все.

7

Андрей выбежал из блиндажа в траншею.

Чуть высунувшись над кромкой бруствера, старался он хоть что-нибудь разглядеть впереди. Но ничего не видел - только огонь разрывавшихся на лугу снарядов. Он хотел понять, что задумал противник, и сообразить, что имел в виду комбат, когда сказал - придется действовать, и особенно ему, Андрею. Было очевидно, артиллерийский обстрел шел по всей линии обороны, а не только вдоль позиции первой роты.

Во взводах приготовили противотанковые гранаты и зажигательные бутылки. Ждали появления танков.

Андрей нервничал. Он не знал, куда девать руки, и то заносил их за спину, то складывал на груди, то совал в карманы, - когда руки не заняты, они всегда мешают.

Опять резкий свист и грохот. Перелет. И недалеко. Где бы снаряды ни ложились, все равно казалось - близко. Удар! Андрей качнулся, земля уходила из-под ног. На этот раз снаряд разорвался совсем рядом, даже кусок бруствера воздушной волной снесло. Недолет. Всем телом прижался Андрей к стенке траншеи. По спине пробежали мурашки. Бывало, когда говорили так о мурашках, он не представлял себе, что это значит. Теперь он чувствовал, как мурашки бегут по спине, и это здорово неприятно.

Сколько раз попадал он под огонь пушек, но так и не мог к нему привыкнуть. К артиллерийскому огню нельзя привыкнуть. К бомбам тоже. И к минометам, и к пулеметам. Ни к чему, что несет смерть, нельзя привыкнуть. Но что поделать, если на войне только это и есть. "Куда теперь ахнет?" подумалось без особой заинтересованности, не все ли равно: недолет или перелет? Только б не в голову.

- Что ж это, наступает, товарищ лейтенант? - В грохоте Андрей едва расслышал голос, раздавшийся почти над ухом. Повернул плечо, увидел: тень в каске. А! Связной Тимофеев. Это он, оказывается, стоял сейчас локоть к локтю, но, взволнованный, Андрей не замечал его. И Писарев, и Валерик, конечно, тут. И Кирюшкин у телефонного аппарата. Дальше немного пулеметчики. А за ними - бойцы с винтовками. И Рябов со своими. А еще дальше, на правом фланге, взвод Вано. Вся рота, все его товарищи, возле него, тут, рядом. Под огнем солдат особенно ощущает свою связь с другими, и это придает ему уверенность и силу, - благодарно думал Андрей о Тимофееве, о Писареве, о Валерике, о пулеметчиках, обо всех... В темноте он никого не видел, но знал, что они есть - мог протянуть руку и положить ее кому-нибудь на плечо, коснуться локтя. Вот опять голос Тимофеева:

- Прямо вплотную подошел. Что это значит, товарищ лейтенант?

Что мог Андрей ответить, что мог сказать? Он и сам не знал, что это значит, и комбат не сказал, видно, тоже не знал. А бойцы уверены, что командир всегда все знает... Может быть, в этом и сила их и, значит, спасенье? Может быть, не думай они так, и слову командира не поднять их в минуты риска и опасности?.. А он, недавний выпускник педагогического института, какие представления имел он о войне в свои двадцать два года? Правда, три фронтовых месяца закалили его, кое к чему приучили. Три месяца войны - это очень долго. Дольше даже, чем вся его предшествовавшая жизнь.

- А черт его знает, товарищ Тимофеев, что это!.. - выпалил Андрей в сердцах.

И в самом деле, черт его знает! Командование в конце концов могло допустить оплошность в неразберихе непрерывных отступлений, когда противник заходит в тыл и справа и слева. Возможно, не успели дать команду, сообщить, что немец прорвался сюда. Да ничего, - старался успокоить себя Андрей, - в частях командиры сориентируются и будут действовать, как надо.

Уух!.. Опять перелет? Андрей и сам не понял: удивился он или ожидал чего-то другого. Сзади вспыхнул огонь разрыва, и длинные тени поднимавшихся перед траншеей сосен всколыхнулись и, как быстрые стрелы, устремились вперед. И тотчас вихри земли, черные-черные, и густой пороховой дым вскинулись в высоту, и стало еще темней, будто снова набрала силу угасавшая ночь.

- Бабахает фриц, а все мимо, - насмешливо проговорил Валерик. Андрей удивленно посмотрел на него. Ничего не сказал.

"У юнцов это в порядке вещей, - почти с завистью подумал. - Смерть, то есть собственная смерть, понятие для них абстрактное, и представить себе они не в состоянии, что это может произойти. Страх, - такое бывает. Когда уж очень палит, и прямо в них. А смерть, нет".

- Бабахает, а мимо...

Голос Валерика, по-прежнему стоявшего возле, отдалился, Андрей вернулся к своей мысли: куда теперь ахнет?

"Взяли в вилку!" - неотвязно, как боль, вертелось в голове. И снова удар. Траншея дрогнула. Андрей пригнулся, что-то дробно стукнуло в каску, даже гул пошел в ушах.

Он почувствовал, вдоль траншеи, как вода по руслу реки, хлынул горячий и плотный поток воздуха. Андрей понял, снаряд разорвался в траншее. В мгновенном свете успел увидеть, что бойцы повалились и легли, тесно прижавшись друг к другу, они, могло казаться, соединили свои тела навек. И еще увидел, санитарка Тоня схватила свою сумку и побежала, побежала, не спотыкаясь, словно траншея была пуста.

- Тимофеев! - поднял Андрей голову. - Узнайте, что там! Живее!

Тень в каске шевельнулась, сделала шаг, и другой, это Андрей смутно еще видел, потом каска исчезла в мглистых недрах траншеи.

Теперь разрывы слышались правее. Три, пять, восемь... "Долбает, сволочь, Рябова и Вано, - прикусил Андрей губу. - Ну и дает жизни! Ну и дает!.. Какие, к черту, гранаты, какие бутылки! До этого и не дойдет. Артиллерия раскромсает нас раньше. Никакого же прикрытия! - готовился он к худшему. - Молчат наши батареи. Почему, и понять нельзя. - Андрей провел ладонью по лицу, ладонь стала мокрой. - Подавили б огневые точки противника. Готовые же цели! С пехотой как-нибудь справимся. Что они там, наши батареи, в самом деле?!" Он с ужасом ощутил свою беспомощность, так нелепо, бессмысленно вот-вот погибнет рота.

Воздух прошил короткий и натужный свист. "Снаряд на излете. Сейчас грохнется, вот тут где-то, рядом". И рядом, в слепящей вспышке успел Андрей заметить, из-под земли вырвалась жаркая туча с осыпавшимися краями и осела. Даже сейчас, когда туча исчезла, чувствовалось, какая она была жаркая.

Перед Андреем снова возникла тень в каске. А, Тимофеев вернулся!

- Пятеро.

- Что - пятеро? - пересохшим раздраженным тоном спросил Андрей.

- Пятеро, и все убиты. Прямое попадание. И пулеметчик возле нашего командного...

- Пулеметчик?

- Пулеметчик. И Тоня тоже. Перевязывала пулеметчика, а фриц снарядом жахнул. - Тимофеев держал в руках санитарную сумку.

- И Тоня?..

Андрей не успел услышать подтверждения Тимофеева. Он повернулся на голос Кирюшкина из блиндажа:

- Товарищ лейтенант!

Андрей бросился на зов.

Неловким движением сунул ему Кирюшкин телефонную трубку.

- Не теряйся, - ровный тон комбата. - Держись. Сейчас и мы выдадим... Держись.

С голосом комбата пришло успокоение. Все будет, как надо. Все будет, как надо! Андрей дышал в трубку, ждал, что еще скажет комбат. Ничего не сказал. Трубка молчала.

Андрей знал, по ту сторону реки, позади батальона, на огневые позиции выдвинуты две гаубичные батареи, стопятидесятидвухмиллиметровки. Он и не заметил, как повторил слова комбата, убежденно, обрадованно.

- Сейчас выдадим!..

- Не понял, товарищ лейтенант, - ожидательно произнес Кирюшкин.

- Поймешь, погоди, - кивнул Андрей и - в траншею.

Над лугом вспыхнул бледно-лимонный свет ракеты и смешанные в темноте земля и небо отделились друг от друга. Холодное пламя легло на черные сосны, на тяжелый холм, ставший похожим на густое облако. Из-за реки грохнули орудия. Будто гигантские ножницы разрезали натянутый высоко над головой шелк, с сухим развернутым треском прошуршали снаряды - в сторону противника.