Страница 52 из 79
Иисусе, что же еще надо сделать парню, чтобы просто-напросто отдать концы?
С кривой усмешкой я смиряюсь с отказом этого света одобрить мое стремление отправиться на тот. Сколько я ни пытаюсь броситься в объятия вечной тьмы, некая высшая сила считает, что у меня здесь еще остались кое-какие дела. Кто я такой, чтобы спорить с высшими силами?
Я с трудом выбираюсь из обломков магазина и проверяю свой мотоцикл. Он ни на что не годен. Рама погнута, руль похоронен под грудой кожаных курток и перчаток, бак пробит, провода торчат наружу, двигатель разворочен. Я нахожу на прилавке ручку и листок бумаги и с трудом царапаю записку с обещанием заплатить за убытки. Прикалываю ее к стене ножом, после чего, прихрамывая, выхожу из магазина и пускаюсь в долгий и мучительный путь домой.
Душ. Сгустки запекшейся крови отправляются в слив вместе со струей воды красно-коричневого цвета. Горячая вода становится холодной. Я не отстраняюсь, стою, прислонившись к стене, давая самым болезненным ранам онеметь под холодной струей.
Наконец я выключаю воду и тащусь к кровати, весь мокрый, еле передвигая ноги. Я не могу лечь на спину — слишком больно, — поэтому поворачиваюсь лицом вниз и закрываю глаза. Сон не стоит в повестке дня, но лежать в относительно удобном положении проще, чем сидеть или стоять.
Я остаюсь в прострации большую часть дня. За окном пасмурно, после полудня начинает моросить слабый дождик, первый с начала апреля. Запланированный на вторник рейд подразделения Стюарта Джордана откладывается — может быть, ему помешал дождь, — становясь обманутой надеждой дня. Люди избавляются от последствий кровавой бойни, делают покупки в магазинах на окраинах, избежавших разграбления, и сетуют на непрекращающийся дождь.
Мой сотовый звонит. Третий раз кто-то пробивается ко мне. Раньше я не отвечал на звонки, но теперь беру трубку.
— Алло? — хриплю я.
— Я звонила раньше, но ты, наверное, выходил, — раздается голос Амы.
— Я находился здесь. Не было настроения говорить по телефону.
— С тобой все в порядке?
— Не совсем. Я устал. От всего. Можешь сделать одно одолжение?
— Какое?
— Найми кого-нибудь убить меня.
Наступает долгая пауза.
— Это шутка?
— Нет.
Снова пауза.
— Я приеду к тебе.
— Нет, не надо…
Но она уже положила трубку. Тихо охая и постанывая, я бросаю телефон и размышляю, стоит ли впускать Аму, когда она появится.
Некоторое время спустя, когда утверждено решение не впускать Аму, она стучит в дверь и зовет меня. С трудом спустив ноги с кровати, я тащусь к входной двери.
— Иисусе! — вскрикивает она при виде меня.
— Нет, — усмехаюсь я хрипло, — это всего лишь я.
— Что случилось?
Она влетает внутрь, включает свет и, поднявшись на цыпочки, изучает рану у меня на лбу.
— Упал с мотоцикла, — запоздало сообщаю я.
— Ты потерпел аварию? Когда? Ты ранен? Вызвал доктора?
— Со мной все нормально, — хмурюсь я, — ничего не сломано. Синяки, ушибы. Надо только немного отдохнуть, и я буду в порядке. Просто немного не повезло.
Я ретируюсь в спальню, где осторожно сажусь на кровать и морщась ощупываю свои раны. Ама медленно подходит и мрачно смотрит на меня.
— Что значит «немного не повезло»?
— Я же говорю — жить надоело. Захотелось разбиться. Сломать себе шею, а заодно спинной хребет и башку. Я хочу умереть, Ама. Не могу больше жить в этом мире.
— Эл, — говорит она, садясь на край постели, — расскажи, что случилось?
— Десять лет я ненавидел и преследовал — оказалось, что зря. Он проявил милосердие, а не жестокость. Я думал, что представлял себе самое худшее, но правда оказалась еще страшнее. Я понимаю его теперь, и это самое ужасное чувство в мире.
Ама берет мою руку:
— Ты говоришь ерунду, Эл. Все это не имеет смысла.
— В том-то и проблема, — со стоном отвечаю я, — это имеет смысл. Десять лет все было иначе. Я мог скрываться в безумии, считая его своим другом. Теперь мне все стало ясно, но я не хочу этой правды. Так что самое лучшее — умереть и не знать ничего.
— Эл! — Она сжимает мои пальцы. — Расскажи мне, что случилось. Объясни. Я хочу тебе помочь, но не могу, пока ты не скажешь, что произошло.
Глядя в ее спокойные, ясные глаза, я понимаю, что хочу ей все рассказать, хотя до этого был уверен, что унесу эту историю с собой в могилу. Но теперь чувствую, что мне необходимо облегчить душу.
— Помнишь мою бывшую жену Эллен?
— Смутно, хотя мы были подругами. Ее убили в «Скайлайте». Ты пришел поговорить со мной о ней. Так мы и познакомились.
— Ее убила женщина, которая работала на Билла Кейси. Билл был моим лучшим другом, я любил его больше, чем своего отца. — Я перевожу дыхание, собираюсь с мыслями и начинаю с самого начала: — Думаю, это началось с рыбалки…
Я рассказываю Аме всю историю, ничего не пропуская — про Билла, про Паукара Вами, про всё. Рассказываю ей даже о предложении, которое сделали священники — чтобы я поделил этот город с Капаком Райми, и как я отказал им. Это занимает много часов, и после полуночи я все еще продолжаю свой рассказ, доведя его до последних событий и закончив откровениями Билла и разбитым мотоциклом. Она довольно долго молчит, держа меня за руку и глядя перед собой безжизненным взглядом. Я ожидаю, что она что-нибудь скажет.
Наконец, не глядя на меня, она спрашивает:
— Что ты чувствовал, когда убивал его?
Я выдавливаю из себя улыбку, похожую на гримасу:
— Я его не убивал.
Она резко поворачивает голову.
— Ты не убил его?
— Не смог. После того, что он рассказал мне. Я ненавидел его десять лет, совершал убийства, пытаясь выманить его из укрытия с единственной целью покончить с ним. Но когда я заглянул в его глаза и увидел безумие, ужас, боль… Он умолял убить его — тащился за мной с рыданиями и мольбами. Но я не смог.
Ама начинает плакать, улыбаясь сквозь слезы:
— Ты сжалился над ним! — Она крепко обнимает меня.
— Нет! — Я отшатываюсь от нее. — Его мучения глубже, чем у самого несчастного человека в мире. Убийство было бы милосердием. Гораздо более жестоко оставить его жить, страдающего от мыслей о Змеях, не понимающего, почему он разрушил мою жизнь, ненавидящего себя. Я оставил его жить потому, что это гораздо хуже, чем убить его, а не потому, что жалею этого ублюдка.
Она качает головой:
— Можешь говорить себе все, что хочешь, можешь даже поверить в это, но я вижу правду в твоих глазах. Ты понимаешь, почему он сделал это, понимаешь, что его одержимость была сродни твоей, и ты простил его.
— Нет! — кричу я. — Он убил Николу Хорниак. Один из его людей безжалостно зарезал Эллен. Он поставил меня на колени, забрал у меня все самое дорогое. Я ненавижу его. Я оставил его жить, чтобы наказать. Я… — У меня перехватывает дыхание. Плечи трясутся, глаза наполняются слезами. — Что я сделал? Кем стал? Десять лет охотился за конченым стариком, который изнасиловал и убил свою собственную сестру, пытаясь спасти ее. Десять лет убийств, безумия, ненависти…
— Но ведь это закончилось, — шепчет она, — ты можешь перевернуть страницу и начать с нового листа. Ты отнял у себя десять лет, но теперь ты свободен, Эл. Ты свободен!
Я смотрю на нее, и изнутри рвется крик, вопль, который копился во мне десять лет, рев ярости, отчаяния и потери. Прижав Аму к себе, как спасательный круг, я зарываюсь головой в ее колени и реву, прижавшись к складкам ее платья. Через несколько секунд оно темнеет от слез и сминается там, где я стискиваю его зубами, но Ама не отталкивает меня, а обнимает и прижимает к себе. И я продолжаю плакать, погружаясь в отчаяние, отпуская мир и его обиды и вверяясь волнам и ритму освобождения, пока перед рассветом, все еще уткнувшись головой в ее колени и чувствуя, как ее руки обвивают меня, понимаю, что больше не могу плакать. И тогда я погружаюсь в печальный сон, лишенный демонов и сновидений.