Страница 17 из 18
Цезарь Фликермен отпускает еще пару шуточек, и начинается основная часть программы — фильм. Он будет идти ровно три часа, и его посмотрят во всем Панеме. Свет тускнеет, на экране появляется герб. Внезапно я понимаю, что не готов к этому. Я не хочу видеть смерть двадцати двух своих соперников и собратьев по несчастью. Я и так видел слишком много. Сердце бешено колотится в груди, мне хочется сорваться и убежать. Как выдерживали прежние победители, да еще в одиночку? Я вспоминаю прошлые годы… Пока идет фильм, в углу экрана время от времени показывают победителя, как он реагирует на увиденное. Некоторые ликуют, торжествующе вскидывают руки, бьют себя кулаками в грудь. Большинство выглядят отрешенными. Что до меня, то я остаюсь на месте только благодаря ей, и лишь сильнее сжимаю её ладонь.
Уместить несколько недель Игр в трехчасовую программу — задача не из легких, особенно если учесть количество камер, одновременно работавших на арене. Поэтому волей-неволей телевизионщикам приходится выбирать, какую историю они хотят показать. Сегодня это история любви. Конечно, мы с Китнисс победители, и все же с самого начала фильма нам уделяют слишком много внимания. Но я рад, так как меньше времени останется для смакования убийств.
Первые полчаса посвящены событиям перед Играми: Жатве, выезду на колесницах, тренировкам и интервью. Показ сопровождается бодрой музыкой, и от этого жутко вдвойне: почти все, кто на экране, сейчас мертвы.
Потом — арена. Кровавая бойня у Рога во всех ее ужасающих подробностях. Дальше в основном показывают меня и Китнисс, чередуя наши злоключения со сценами гибели других трибутов. Главный герой, безусловно я. Наша романтическая история полностью моя заслуга. Теперь она видит то, что видели зрители: как я сбивал профи с её следа, не спал всю ночь под деревом с осиным гнездом, дрался с Катоном и даже, когда лежал раненый в грязи, шептал в бреду её имя. Китнисс пережила больше: увертывается от огненных шаров, сбрасывает гнезда, взрывает запасы профи (значит мне не показалсь и я слышал взрыв) — до тех пор пока не теряет Руту. Ее смерть показывают подробно: удар копья, стрела Китнисс, пронзившая горло убийцы, последний вздох Руты. И песня. От первой до последней ноты. Она опустошена.
Ту часть, когда она осыпает Руту цветами, пропускают. Так и должно быть. Даже это пахнет своеволием.
Китнисс снова на экране, когда объявляют новое правило Игр: в живых могут остаться двое. Она кричит мое имя и зажимает руками рот. Я сжимаю её ладонь крепче. Она думала обо мне. Если до сих пор она казалась безразличной ко мне, то теперь наверстывает сполна: находит меня, ухаживает за мной, идет на пир, чтобы добыть лекарство. И целует меня по каждому поводу.
Переродки. Смерть Катона. Это, наверное, самое кошмарное, что было на арене.
Наконец, решающий момент: наша попытка самоубийства. Зрители шикают друг на друга, чтобы ничего не упустить.
Я благодарен создателям фильма за то, что они заканчивают его не победными фанфарами, а сценой в планолете, когда Китнисс бьется в стеклянную дверь и кричит моё имя. Сейчас я еле сдерживаю слез. Она любит меня. По-настоящему.
Снова играет гимн, и мы встаем. На сцену выходит сам президент Сноу, следом за ним маленькая девочка несет на подушке корону. Корона только одна; толпа недоумевает — на чью голову он ее возложит? — но президент берет ее и, повернув, разделяет на две половинки. Одну он с улыбкой надевает на мою голову. Повернувшись к Китнисс, Сноу все еще улыбается, но колючий взгляд прожигает её. Взгляд змеи.
Бесконечные поклоны и овации. Рука уже чуть не отваливается от приветственных взмахов толпе, когда Цезарь Фликермен наконец прощается со зрителями и приглашает их завтра смотреть заключительные интервью. Как будто у них есть выбор.
На очереди праздничный банкет в президентском дворце. Правда, нам поесть почти не удается: капитолийские чиновники, и особенно щедрые спонсоры, отталкивают друг друга локтями, чтобы с нами сфотографироваться. Мелькают сияющие лица. Все пьют и веселятся. Весь вечер не отпускаю руку Китнисс.
Солнце уже показалось из-за горизонта, когда мы, валясь с ног от усталости, возвращаемся на двенадцатый этаж Тренировочного центра. Я надеюсь, что теперь у меня будет время перекинуться словечком с Китнисс, но Хеймитч отправляет меня вместе с Порцией сделать какие-то приготовления для интервью.
— Почему мы не можем поговорить? — спрашиваю я.
Порция пожимает плечами.
***
У меня пять минут, чтобы съесть тарелку мясного рагу, потом приходит группа подготовки. Я только успеваю сказать: «Зрители были от вас в восторге!» — и следующие пару часов мне можно не раскрывать рта. Затем Порция выпроваживает их за дверь и надевает на меня костюм.
Интервью будет проходить тут же рядом, в холле. Там освободили место, поставили диванчик и окружили его вазами с розовыми и красными розами. Вокруг только несколько камер и никаких зрителей.
Я выхожу и вижу Китнисс в белом легком платье и отвожу её в сторону:
— Я почти тебя не вижу. Хеймитч ни в какую не хочет подпускать нас друг к другу.
— Да, в последнее время он стал очень ответственным.
— Что ж, еще немного, и мы поедем домой. Там он не сможет следить за нами все время.
Мы усаживаемся, и Цезарь говорит:
— Не стесняйся, прижмись к нему ближе, если хочешь, вы очень мило смотритесь вместе.
Она снова забрасывает ноги на диван, и я притягиваю её к себе.
Кто-то считает: «10, 9, 8… 3, 2, 1», и вот мы в эфире.
========== Глава 12. ==========
Вся страна смотрит сейчас на нас. Цезарь Фликермен, как всегда, великолепен: дурачится, шутит, замирает от восторга. Еще на первом интервью мы легко нашли контакт друг с другом, так что поначалу мы беседуем как старые приятели.
Но постепенно вопросы становятся серьезнее и требуют более полных ответов.
— Пит, ты уже говорил в пещере, что влюбился в Китнисс, когда тебе было… пять лет?
— Да, с того самого момента, как я ее увидел.
— А ты, Китнисс, сколько времени потребовалось тебе? Когда ты впервые поняла, что любишь Пита?
— Э-э, трудно сказать…
Она улыбается и смотрит на свои руки.
— Что до меня, я точно знаю, когда меня осенило. В тот самый момент, когда ты, сидя на дереве, закричала его имя.
— Да, думаю, тогда это и случилось. Просто… Честно говоря, до этого я старалась не думать о своих чувствах. Я бы только запуталась, и мне стало бы гораздо тяжелее, если бы я поняла это раньше… Но тогда, на дереве, все изменилось.
— Как думаешь, почему это произошло? — спрашивает Цезарь.
— Возможно… потому что тогда… у меня впервые появилась надежда, что я его не потеряю, что он будет со мной.
Цезарь достает из кармана носовой платок и какое-то время будто бы не способен говорить, так он растроган. Я прижимаю лоб к её виску:
— Теперь я всегда буду с тобой, и что ты станешь делать?
Она смотрит мне в глаза:
— Найду такое место, где ты будешь в полной безопасности.
И когда я ее целуею, по залу проносится вздох.
Отсюда разговор естественным образом переходит к тем опасностям, которые нас поджидали на арене: огненным шарам, осам-убийцам, переродкам, ранам. И тут Цезарь спрашивает меня, как мне нравится моя «новая нога».
— Новая нога? — кричит Китнисс, совсем забыв про камеры, и задирает штанину на моих брюках. — О нет!
Вместо живой кожи она увидела сложное устройство из металла и пластика.
— Тебе не сказали? — негромко спрашивает Цезарь.
Она качает головой.
— У меня еще не было времени. — я пожимаю плечами.
— Это я виновата. Потому что наложила жгут.
— Да, ты виновата, что я остался жив.
— Это правда, — говорит Цезарь. — Если бы не ты, он бы истек кровью.
В её глазах стоят слезы, и она прячет лицо на моей груди, чтобы не расплакаться перед всей страной. Пару минут Цезарю приходится уговаривать её повернуться обратно к камерам. После этого он еще долго не задает ей вопросов, давая прийти в себя. До тех пор пока речь не заходит о ягодах.