Пророчество Паладина. Негодяйка

Франклин снова нажал на прибор. Внутри дверей разъехались в стороны панели из нержавеющей стали, явив кабину большого современного лифта.

– Позволь показать кое-что, – сказал Франклин, указывая на кабину.

Уилл вошел, Франклин за ним. Он нажал несколько кнопок на панели на боковой стенке кабины. Глядя через плечо деда, Уилл видел последовательность вводимых цифр. Наружная дверь лифта закрылась, стальные панели сдвинулись. Уилл почувствовал толчок сжатого воздуха. Они начали спускаться, постепенно разгоняясь.

«Это наземный вход в тот самый лифт, который мы обнаружили в больнице в миле отсюда», – понял Уилл.

– Если то, что нашел Корниш, так важно, почему он никому об этом не рассказывал? – спросил Уилл.

– Да как же – рассказывал, – ответил Франклин. – В Новой Англии у Корниша было много влиятельных друзей. Главными среди них оказались члены того, что казалось общественным или академическим клубом в Бостоне. Очень важные люди, столпы тамошнего общества, творцы истории, все – участники объединения, основанного на традициях и культуре, возникших у колыбели свободы и вольности в первые годы Америки.

Но на самом деле эта организация была гораздо старше, чем подозревал Иен, ее история восходила к правящим классам и монархиям Западной Европы, за столетия до открытия нашего материка.

Старик достал из кармана старомодный ключ и держал его на раскрытой ладони. Ключ казался скорее церемониальным, чем имеющим практическое применение. На фарфоровой табличке Уилл увидел символ из трех букв, переплетенных с линейкой и компасом, и сразу узнал этот символ.

– «Рыцари Карла Великого», – сказал Уилл.

– Совершенно верно. Едва он рассказал о своем открытии коллегам на Востоке, те чрезвычайно заинтересовались и стали поддерживать труды Корниша. Несколько лет спустя, когда его умственное состояние резко ухудшилось, исследования Кахокии продолжались под их руководством. Видишь, как все совпадает, Уилл?

– Да, сэр.

– Старший сын Иена Корниша погиб в Гражданскую войну, но у него был еще один сын, слишком юный, чтобы участвовать в войне, и он с самого начала знал о Кахокии. Корниш посвятил его в «Рыцари», и он сопровождал отца, когда тот впервые поехал на Запад. Этот единственный выживший сын Иена Корниша сыграл ключевую роль, когда предприятие налаживало работу. Бедный Иен в конце концов утратил последние связи с реальностью и сам оборвал свою жизнь, и тогда этот надежный молодой человек, Лемюэль Корниш, был назначен своими собратьями-рыцарями ответственным за продолжение великого труда и сохранение отцовского наследия.

Лемюэль.

– Необычное имя, – сказал Уилл.

– Не для девятнадцатого века, – ответил Франклин, глядя вверх, на стены. – Я, конечно, его знал. Как и мой отец. Лемюэль Корниш продал нам свое поместье, ставшее к тому времени школой. Но он не рассказал отцу всего, что знал, приберег это для меня.

– Почему?

– Томас Гринвуд, мой отец и твой прадед, был человеком разносторонним. Он обладал весьма развитым воображением и был прирожденным лидером, а в области просвещения – подлинным пророком. И еще он был… Как бы это выразиться? – Франклин посмотрел на потолок. – Ты знаешь, что я прав, отец: ты неудержимо насаждал благонравие.

Уилл не мог сдержать смех.

– Что это значит?

– Томас не мог видеть язычника без того, чтобы не попытаться его обратить, пропащего, кому не попробовал бы помочь, грешника, которого не заставил бы раскаяться. Доброта, всегда Доброта – с прописной буквы. Аккуратно деля все человеческое бытие на черное и белое, мой отец считал, что, вооружившись своей несокрушимой верой, всегда сумеет найти различие.

Уилл почувствовал, как лифт слегка задрожал, еле заметно начиная сбавлять скорость.

– Неправильно то, мой дорогой мальчик, – сказал Франклин, отвечая на взгляд Уилла своим, сдержанным, но укоризненным, – что столь примитивная, упрощенная, детская, смею сказать, философия не учитывает все серое, все промежуточное, ту область, в которой люди действительно учатся думать самостоятельно и жить по собственным заповедям.

Лифт остановился, и панели перед Уиллом неслышно раздвинулись.

– Именно там происходит все самое интересное, – сказал Франклин.

– Где Уилл? – спросила Брук, едва войдя в номер.

Ник посмотрел на нее, оторвавшись от своих трехсот отжиманий.

– Снова ужинает со стариком Элиотом.

Ник вскочил, обтерся полотенцем, взбудораженный, потный, улыбаясь так, словно ничего не мог с собой поделать. Он и правда не мог. Брук, как всегда, не прилагая к тому ни малейших усилий, выглядела безупречно: одежда, аксессуары, прическа, немного косметики – все в ней казалось совершенством.

– Он проводит там ужасно много времени. – Брук поставила рюкзак на стул, взяла ежедневник и начала перелистывать его, рассеянно теребя прядь своих золотых волос. – А Аджай?

– Тоже еще на Крэге, работает допоздна, разбирает старые как их там… арьхивы.

– Ар-хивы, а не арь-хивы. Это тебе не «гарь» и не «ларь».

– Сама ты ларь, – сказал Ник, по-прежнему улыбаясь ей.

Брук покачала головой и рассмеялась, потом восторженно посмотрела на него:

– Какую бы программу тебе ни предложили, она творит чудеса с твоим телом. И совершенно не затрагивает мозг.

Ник развернул стул спинкой вперед и сел, положив подбородок на руки.

– Раз уж ты так вжилась в роль вожатой, не хочешь спросить, где Элиза?

– Спросить у тебя? Хорошо, спрашиваю. Пожалуйста, скажи.

– Понятия не имею, – сказал Ник, барабаня пальцами. – Зачем тебе вечно знать, где все?

Она бросила на него свой обычный терпеливо-раздраженный взгляд.

– Почему я не могу спросить о своих друзьях?

Потом взяла со стола черный телефон и нажала на единственную кнопку. Когда отозвался оператор, Брук попросила:

– Пожалуйста, отправьте на пейджер Элизе Моро просьбу позвонить мне.

– Какое сегодня число? – спросил Ник, когда она дала отбой.

– А какая разница?

– Календарь прямо перед тобой, снежинка. Какое сегодня число?

– Седьмое августа, – сказала Брук.

– А, верно, – сказал Ник, щелкая пальцами. – Сегодня Национальный день интереса к друзьям.

Она посмотрела на него, и на мгновение в этом взгляде проступила злость, но Брук тут же ее скрыла.

– Должен существовать какой-то способ не обращать на тебя внимания.

– Мечтать не вредно, дорогая.

Ник продолжал смотреть на Брук, которая что-то записывала в ежедневник; перестав смотреть на Ника, она перестала и улыбаться; потом он встал и «лунной походкой» отправился на кухню, по пути взглянув на часы.

– Хочешь выпить чего-нибудь освежающего, Бруки?

– Спасибо, вода подойдет, – сказала она, не отрываясь от ежедневника.

– «Аш-два-о» сейчас будет.

Аджай толкнул ящик по полу, и тот точно вошел в единственный промежуток в длинном ряду ящиков у дальней стены круглой комнаты башни.

Он закрыл глаза, приложил руки к вискам и осторожно нажал. Это как будто помогало смягчить давление, возникавшее во время напряженного запоминания, но, к несчастью, не убирало приступы острой головной боли, иногда возникавшие у него по ночам.

«Ты создаешь новые нейронные проводящие пути с огромной скоростью и очень плотно. – Так объяснил ему этот феномен доктор Куява во время последнего осмотра. – Слово «пути» не вполне подходит: ты создаешь скорее скоростные шоссе».

Посмотревшись недавно в зеркало, Аджай заметил, что его глаза стали больше. А вот зрачки утратили прежнюю чувствительность к свету, и он как будто радовался этому, ведь теперь он мог дольше не закрывать глаза и больше видеть. Он обнаружил, что ужасно хочет видеть больше. А самым тревожным было вот что: когда он в последний раз попытался надеть старую бейсболку, она явно оказалась мала.

Он решил, что лучше об этом не думать.

Аджай взглянул на часы и торопливо направился к восточному окну. Посмотрел на тропу, ведущую к берегу мимо кладбища, и увидел на ней две фигуры: Уилла и мистера Элиота.