Страница 5 из 20
Но не сближался с одноклассниками я, в общем, по другой причине. Класс наш был “Э” – экспериментальный. После седьмого набрали двадцать восемь ребят (девочек почему-то не взяли) с большими способностями к естественным наукам, но все не могли быть равны. Те, что были умнее, не могли отказать себе в удовольствии подкалывать менее успешных в учебе. Ну и, конечно, не в выигрыше были прыщавые, толстые, чересчур скромные (по этой причине никто, кроме меня, не дружил с Ромой)… Также не любили рыжего долговязого Зайченко, родители которого были к тому же алкоголиками. Не пользовался авторитетом и узбек Чингизов, хотя учился он превосходно. Я болтался где-то между двух миров – успешных и отверженных – и боялся: только бы никто не узнал о моём ВИЧ, ведь это окунуло бы меня лицом в компостную яму.
Я и по сей день молчу про свой диагноз. Нет, не то чтобы я хотел каждому встречному о нем рассказать, просто как бывает: пью, например, в универе утреннюю таблетку, а у меня спрашивают: это что? И мне каждый раз врать, что это витамины? Пожизненные такие…
Или ещё, ну, это уже лирика. Выпиваю, скажем, на пару с другом бутылку-другую вина или пива бутылки три. И тянет меня на философию. Вдруг становится страшно, что не сегодня, так завтра вирус опоясает меня лишаем, обозначит мои лимфоузлы одутловатыми сливами, наградит несбиваемой температурой месяца так на два… Я знаю, как работают мои таблетки, и понимаю, что эти страхи беспричинны. Но болезнь, как ни крути, полностью вылечить нельзя. Рассказать о том, что на душе – необходимо, но раскрыться страшно. Велик риск, что собеседник натянет на себя накрахмаленную маску – нет, не ту, что носила моя бабушка, а метафорическую, ментальную, и я в эту секунду погибну для него, а он – для меня…
Итак, Рома был единственным человеком в моём окружении, которому я, собственно, как-то за пивом и сообщил:
– Знаешь, а у меня ВИЧ.
Он чуть не упал с трубы, на которой мы, будто гопники, а не студенты приличного вуза, сидели тем сентябрьским полднем.
– Ну, она хоть красивая была? – попытался пошутить Рома.
– Кто? – не понял я.
– Ну, девчонка, от которой ты заразился…
– А, девчонка!.. Ну да, ничего такая. Ну, не сказал бы, что девчонка… Ей уже 25 было.
Рома присвистнул.
– Фига ты, Лео. Честно, вот никогда бы не подумал, что ты способен с такой опытной…
Я ржу:
– Меня заразила моя мать. Скорее всего, это произошло во время родов.
– Извини… Блин, я, к сожалению, мало знаю о ВИЧ, – смутился Рома. – Как тебя поддержать?
– Всё нормально, – ответил я. – Я этого вируса и не ощущаю… Просто захотелось сказать…
– Вечером будешь? – перевел тему Рома.
– Где?
– Где, где?! Ну, мы же с тобой договаривались. В антикафе. Там сегодня “Прыщи и бёдра” выступают. Забыл, что ли?
Точно. Солистка “Прыщей и бёдер” (самокритичное название), филологическая студентка Диана, мне нравилась. Такая мягкая, полноватая флегма. Ей бы в библиотеке книги выдавать или в садике хороводы с детьми водить, но она, облачившись в рваную майку и наведя странный макияж, пела то, что сама определяла как трип-хоп. В принципе это было стильно и довольно интересно. Я думал, что вот к ней-то можно было бы подкатить и предложить проводить её домой и все такое. Она внушала мне доверие. Хотя что я вам вру?.. Какое доверие? Не доверяю я никому.
Не доверяю и не верю. Но надеюсь. Я читал, что это всё потому, что мне ещё только восемнадцать…
Слово “хипстер” уже отмирает вместе с “Look at me”, но околохипстерская мода остается. Эта одежда, эти тусовки, соответствующие фильтры в инстаграме…
Кирпично-красные узкие джинсы, чуть подвернутые, зеленая толстовка, кеды. В любую погоду кеды. Оголённые щиколотки.
Собственно, комплектов одежды у меня всего два – есть еще, наоборот, зеленые джинсы и красная толстовка (её особенно люблю – на ней нарисован Маяковский). Начну нормально зарабатывать – накуплю себе одежды. Стильные шмотки я обожаю, как бы говорю себе: “Ну и что, что у меня этот поганый вирус, зато я красивый, чёрт возьми!”
Короче, раньше бы сказали, что тем вечером для антикафе я оделся, как пидор. А теперь так одевается каждый второй. Вдобавок я побрился налысо и художественно выбрил небольшую бородку. В то время как у моих сверстников только начинает появляться редкая растительность на щеках, я уже борюсь с серьёзной щетиной. На вид мне куда больше восемнадцати. Придётся жить экстерном, сказал я зеркалу, когда это впервые обнаружил.
Это чёртово бритьё меня выбило из колеи. Я совершенно забыл о времени. На выступление я опоздал и пения Дианы не услышал.
Открыв дверь в зал антикафе, я погрузился в непривычную, чуть натянутую псевдоинтеллектуальную атмосферу. У импровизированной сцены происходила настоящая драка. Как я понял через пару секунд – женская. Девчонка с дредами что есть сил лупасила солистку “Прыщей и бёдер”. Та еле отбивалась, хоть и была выше и крупнее соперницы. Их пытались разнять, впрочем, как-то вяло: общеизвестно, что женские драки обладают особой сексуальностью и иной раз за ними приятно понаблюдать.
– С***, чтоб ты сдохла, тварь! – лютовала девчонка с дредами. – Ты же мне нос сломала, уродина жирная!
Тут их, наконец, отлепили друг от друга.
– Вроде и правда нос сломан! – заключила подружка девчонки с дредами.
– Пропустите, я студент-медик, – соврал я, пробираясь через толпу к девчонке.
Рома уже занимался Дианой – я мельком увидел ее расцарапанное в кровь лицо.
На лице же девчонки с дредами крови не было, но нос сильно отек. Она уколола меня злым взглядом. На вид ей было лет шестнадцать.
Я осторожно дотронулся до ее лица. Пальцы мои были взволнованно мокрые. Не люблю, когда они такие.
– Ай, больно же, студент, – капризно простонала она.
– Нет никакого перелома, – диагностировал я. – Просто ушиб.
Я вытащил ее на улицу. Она была пьяна.
– Тебе сколько лет? – спросил я.
– Ой, только не надо вот этого, – отмахнулась она.
Её стошнило. Я протянул ей влажные салфетки и бутылку воды.
– Я сдохну, – прошептала она, завязывая в узел облёванные дреды.
– Нет, проспишься, и завтра всё будет по-другому…
– Я не об этом, – сказала она. – Меня рвёт при красивом парне. Вот это конец света.
– А ты трезвеешь. Спасибо за комплимент.
Ее рвало, знобило, шатало. Минут примерно сорок. И я подумал – что-то в ней есть.
– Ну, всё? – спросил я, когда она начала клевать носом. – Пора к мамочке под крылышко?
– Я не люблю свою мать, – буркнула она.
– А я свою вообще ненавижу. И поверь, как бы с тобой ни поступала твоя мама, по сравнению с настоящим преступлением моей – это цветочки.
– Какое преступление?
– Родила меня… Да забей, долго рассказывать. Лучше скажи, как тебя зовут?
– Ариша, – выдала она наивный детский вариант своего имени.
– Да какая ты Ариша! – рассмеялся я. – Ты целое Аринище!..
– Сам такой, – обиделась Арина. – А я сорок пять кг вешу!..
Мы сели не на тот автобус – я совсем не знал, как добраться до района, где живет Арина, – и доставил ее домой лишь ближе к полуночи. Дверь открыла полная женщина с вишнёвыми волосами.
– Это с тобой она, значит, последнее время шляется! – с порога заголосила она. – Она несовершеннолетняя, ты имей в виду! Наверняка это чучело уже прыгнуло тебе в постель!..
– Не кричите, пожалуйста, – попросил я. – Я вообще-то с Ариной почти не знаком… Вы хоть заметили, что у неё ушиб? Проследите за её состоянием, мало ли, появятся симптомы сотрясения.
– О Боже, как же так, – запричитала Аринина мама. – Может, “Скорую”?..
– От “Скорой” толку не будет. Пусть она поспит, а если наутро что-то будет беспокоить, кроме похмелья, тогда в травмпункт.
– А ты что, врач?
– Нет, я студент. Биолог…
– Господи, да за что же мне такое наказание, – рыдала Аринина мама, стаскивая со спящей, но продолжающей сопротивляться дочери, обувь и куртку. – Как я боюсь, что совсем пропадёт. Или с наркотиками свяжется, или в подоле принесет… А ты с ней дружишь, общаешься, или что?..