Страница 16 из 20
– Семь с половиной месяцев…
– Я все время думаю. Вот скажи, почему серьезно болен именно ты? Ты молодой, умный, красивый. Ты можешь стать учёным, принести пользу людям. А большинство? Кто они?.. Менеджеры, продавцы, охранники, бухгалтеры… Живут, как будто у них впереди еще десять жизней. Только жрут и срут, изредка совокупляются, рожают таких же никчемных детей… Почему бы им всем не сдохнуть вместо тебя одного?..
Я улыбаюсь:
– К нам тут приходили из какой-то неведомой полуцеркви-полусекты… Такое задвигали… Что мы чуть ли не избранные Господом, раз у нас такой диагноз. Ну, типа, нам надо торопиться познать Бога и все такое. Погоди-ка, вступлю в эту секту и начну гордиться, что я положительный…
– Ты во всём положительный. Намного положительнее, чем все… Тебе тут, наверное, скучно?
– Невыносимо.
Она достала из рюкзака планшет и протянула мне:
– Вот. Пиши. Напиши всё-всё-всё про нас.
– Зачем?
– Ну как зачем? Всё, что с нами происходит, мы расскажем нашим детям и внукам. И как расскажем? В двух косматых предложениях. И они совершенно не поймут, что мы пережили и что чувствовали. А если ты напишешь, это будет совсем другое дело…
Вот тогда-то я всё это и начал писать. Дни в больнице теперь казались не такими уж и бесконечными.
– Ну ты даёшь, старина! – внезапно надо мной, сидящим в очереди на анализы, навис Санпалыч. – И как тебе в голову пришло с ВИЧ устроиться в морг? Я от тебя не ожидал такого. Ты всю жизнь с диагнозом. И прекрасно знаешь, что жизнь с ВИЧ – это прежде всего самодисциплина.
– Там хорошо платили, – развёл я руками. – А мне нужны деньги…
– Деньги, деньги!.. Да ты чуть на тот свет не отправился!.. Деньги ему были нужны…
– Ну, не так уж я и затянул, – возразил я. – Просто он что-то очень быстро развился… Я не ожидал…
– Да ты снимок свой видел?! Не затянул он…
– Да кто ж мне тут его покажет…
– Конечно, сейчас тебя, старина, подлечат. Но бесследно это не пройдёт. Жизнь ты себе сократил…
Я молчал. Мне было слегка стыдно.
– Я понимаю, – продолжал Санпалыч, – ты всегда хотел быть врачом. Работая в морге, ты был близок, так или иначе, к тому, чем, видимо, хотел, хочешь заниматься…
– Дело даже не в этом, – хмыкнул я (хотя он озвучил одну из главных причин, что держала меня в морге). – Я же сказал вам – деньги мне были нужны. Я стал жить с девушкой. На стипендию и сиротскую пенсию это невозможно…
Он потёр переносицу, а потом заговорил очень тихо. Так всегда говорят, когда хотят, чтобы слушали особенно внимательно.
– Конечно, с твоей точки зрения, я скажу крамолу… Но ты всё-таки послушай. То, что ты влюблен – это замечательно. Но у тебя была жизнь до любви и, вполне вероятно, будет жизнь после любви. Молчи! Молчи! Не перебивай! – воскликнул он на мой протестующий жест. – Я настаиваю: возможно, и скорее всего, то, что с вами сейчас происходит, не навсегда. Сейчас вы влюблены и счастливы тем, что влюблены. Вы совершенно не думаете о завтрашнем дне, и это, конечно, абсолютно нормально для вашего возраста, так и должно быть. Но всё же очень важно не наделать непоправимых ошибок. Потому что любовь, возможно, уйдёт, а жизнь твоя останется с тобой…
Я демонстративно зевнул. Я хотел, чтобы он этим оскорбился и отстал от меня со своими преступными увещеваниями.
– Ну ладно, иди сдавай кровь, а потом в палату, – ободряюще сказал Санпалыч. – Но всё-таки подумай над тем, что я тебе сказал.
– Не буду я думать. Я без любви жить не собираюсь. Я всю жизнь, пока не познакомился с ней, и так жил, как… как в подвале… А мимо проносилась жизнь, где все всех любили, ценили и защищали. Но только не меня. И я привык к этому, и я думал, не надо мне ничего. Мне было смешно, когда я слышал, что любовь – главное в жизни. Но теперь-то я знаю, что так оно и есть. Так что моя жизнь теперь может быть только жизнью с любовью, и никак иначе. Блин, я несу какую-то сопливую ерунду… Но это правда.
– Может, ты и прав, – пожал плечами Санпалыч. – Пожалуй, мне тоже есть над чем подумать. Иди, иди, старина…
Перед тем, как занести ногу над лестницей, я оглянулся, чтобы удостовериться, что он задумчиво, как в кино, смотрит мне вслед. Но в коридоре было пусто.
Кирилл был всё время чем-то недоволен. Мы слишком шумели, не давали ему спать, наши разговоры были тупыми, цвет стен блевотным, еда – отвратительной.
Это, конечно, норма для наркомана. Трезвая жизнь кажется ему абсолютно безрадостной. Я это понимал. Меня он своим ворчанием не раздражал, а вот Джавада и Егора – ещё как.
Кириллу – двадцать четыре, системщиком он стал в семнадцать и, видимо, примерно тогда и получил ВИЧ. Он и сейчас бы торчал, но три года назад попал в тюрьму. ВИЧ на зоне быстро прогрессировал: Кирилл почти ослеп на один глаз, стал прихрамывать, ну, и, конечно, заразился туберкулезом. С ним-то сразу после отбывания срока он сюда и попал. Лечение ему выхлопотала его тётя, которая, в отличие от остальных родных, ещё верила, что Кириллу впереди светит что-то, кроме крышки гроба.
На старости лет у неё, как в анекдоте, было если не сорок, то десять кошек точно. И больше никого и ничего. Наверно, поэтому за спасение Кирилла она взялась с особым энтузиазмом. Но сам Кирилл спасаться не хотел. Он круглосуточно ныл, что как только он отсюда выйдет, то грабанёт тетушку, наскребёт тем самым на золотой укол и, наконец, сдохнет.
– Нахер с вичуганом жить? – сокрушался он. – Вот как ты живёшь всю жизнь, не понимаю? Не, я пока торчал, мне нормально было, ну, то есть я не думал о нем. Что есть этот вирус, что нет… Но трезвым это же просто невозможно…
– Что невозможно? – интересуюсь, хотя ответ предполагаю.
– Посмотри на меня. На кого я похож? Я смерти боюсь. Каждый день думаю про этот чертов СПИД…
– То есть как колоться ссаным баяном – так смерть не страшна, а когда от тебя требуется-то всего лишь по времени пить таблетки и трахаться в резинке – сразу смерть на горизонте виднеется? Так, что ли?.. – в своем обычном издевательском тоне спрашиваю я.
Представляю, как зашипела на меня бы сейчас Арина. Наркоманов она очень жалела и говорила, что правильно называть их “ПИНами” (потребителями инъекционных наркотиков). Это чтоб не обидеть.
– Ты просто толком и не жил трезвым. В детстве только. И на зоне. Я бы на твоём месте тоже не знал, как жить… Тут не в вирусе дело… – продолжаю я.
– И что мне делать? – спрашивает Кирилл и смотрит на меня, как щенок, которому прищемили хвост.
– А я откуда знаю?! К “Анонимным наркоманам” сходи, тетка тебя всё тянет туда…
Кирилл энергично мотает головой:
– Не, у них там духовность всё какая-то. Верить во что-то надо. Херня это всё…
– Тогда ваши предложения, друзья, – иронически обращаюсь к остальным обитателям палаты. – Как будем спасать Кирюшу?..
Джавад нахмурил монобровь:
– Вот если б наркоманы, с***, знали, что их ждёт смертная казнь, сто раз бы подумали, прежде чем эту гадость пробовать, да… А так – делай что хочешь, себя убивай, другим продавай, ужас, да… Не хочу поэтому, чтоб мой сын рос тут. Жену свою, когда родит, отправлю в деревню на родину. Пусть там ребенок растёт, да…
Егор оторвался от очередной книжки:
– Свой ВИЧ надо принять. Могу только посоветовать почитать Эрве Гибера, например. Но, думаю, в случае Кирилла это не актуально…
Кирилл бьет кулаком по стене. Штукатурка слетает, обнажая холодный камень.
Мы встретились с Ариной в туберкулёзном лесу. Она обрéзала дреды. Теперь у нее была короткая стрижка с выбритыми висками. Новая причёска заострила её скулы и сделала глаза большими и печальными. Или не причёска…
В тот день она прогуливала уроки. Рассказала, что ходила с мамой к Санпалычу.
– Я была уверена, что он её убедит в том, что ты не опасен. Ну, врачу-то надо доверять. Но нет. Как об стенку горох… А он ещё и обмолвился про твоих родителей…