Страница 130 из 138
– Помню сбитую голову… Нечестно – я его рукой, он же, пес, саблей ответил!..
– Сколь раз, батько, говорил тебе: носи мисюрку, шапку и панцирь, а нет того – в гущу боя не лезь!
– Верил, что пуля, сабля не тронут…
– Вот твоя вера! Дорого сошла: Синбирск и все пропало…
– Э, нет! Надень мой кафтан, Наумыч, шапку, саблю бери мою, спасай народ! Мне же не сесть на конь…
Заговорил Лазарь:
– Тебя, батько, нынче беру я в челн, десяток казаков добрых в греби, оружных, и кинемся по Волге до Царицына – там вздохнешь. Лекаря сыщем – и на Дон.
– На Дону, Лазарь, смерть! Сон, как явь, был мне: ковали меня матерые, а пущий враг – батько хрестной Корней… Я же и саблю не смогу держать – вишь, рука онемела… Сон тот сбудется. Не можно хворому быть на Дону…
– А сбудется ли, Степан Тимофеевич? Я крепил Кагальник, бурдюги нарыты добрые… Придет еще голутьба к тебе, и мы отсидимся!
– Эх, соколы! Бояра нынче изведут народ… Голова, голова… ноги ништо! Безногий сел бы на конь и кинулся на бояр… Голова вот… мало сказал… мало…
Разин снова впал в беспамятство, начал тихо бредить.
– Делаю, как указал, батько!
Степан Наумов поцеловал Разина, встал, надел один из его черных кафтанов, нашел красную шапку с кистью, с жемчугами, обмотал голову белым платом под шапкой.
– Пойду, сколь силы есть, спасать людей наших!
Лазарь Тимофеев, обнимая друга есаула, сказал:
– И мне, брат Степан, казаков взять да челн наладить – спасать батьку! Во тьме мы еще у Девичьей будем.
– Прощай, Лазарь!
Есаулы поцеловались и вышли из шатра.
Наумов сказал:
– Надо мне в Воложку со Свияги струги убрать.
– То надо до свету.
Две черные фигуры пошли – одна на восток, другая – на запад.
Черная с синим отсветом Волга ласково укачивала челн, на дне которого, неподвижный, на коврах, закрытый кафтанами, лежал ее удалой питомец с рассеченной головой и онемевшей для сабли рукой, без голоса, без силы буйной…
Москва последняя
1
Как по приказу, во всех церквах Москвы смолкли колокола. Тогда слышнее раздались голоса толпы:
– Слышите, православные! Воров с Дону везут…
– Разина везут!
На Арбате решеточные сторожа широко распахнули железные ворота, убрали решетки. Сами встали у каменных столбов ворот глядеть за порядком. Толпа – в кафтанах цветных, в сукманах летних, в сапогах смазных, козловых, сафьянных, в лаптях липовых и босиком, в киках, платках, шапках валеных – спешила к Тверским воротам. С толпой шли квасники с кувшинами на плече, при фартуках, грязные пирожники с лотками на головах – лотки крыты свежей рогожей. Ехали многие возки с боярынями, с боярышнями. Бояре били в седельные литавры, отгоняя с дороги пеших людей.
– И куды столько бояр едет?
– Куды? А страсть свою, атамана Разина в очи увидать.
– Ой, и страшные его очи – иному сниться будут!
За Тверскими воротами поднимали пыль, кричали, пробираясь к Ходынскому полю новой слободой с пестрыми домиками. Оборванцы питухи, для пропойного заработка потея, забегали вперед с пожарными лестницами, украденными у кабаков и кружечных дворов.
– Сколько стоит лестница?
– Стоять аль купишь?
– Пошто купить! Стоять.
– Алгын, борода ржаная, алтын!
– Чого дорого?
– Дешевле с земли видать.
– Ставь к дому. Получи…
Лезли на потоки и крыши домов; наглядев, сообщали ближним:
– От Ходынки-реки везут, зрю-у!
– Стали, стали.
– Пошто стали-то?
– Срамную телегу, должно, ждать зачнут…
– Давно проехала с виселицей, и чепи брякают.
– Так где же она?
– Стрельцы, робята! Хвати их черт…
Стрельцы с потными, злыми лицами, сверкая бердышами, махая полами и рукавами синих и белых кафтанов, гнали с дороги:
– Не запружай дорогу! Эй, жмись к стороне!
– Жмемся, служилые, жмемся…
– Вон и то старуху божедомку прижали, не добредет в обрат.
Тех, кто забрался на крыши и лестницы, стрельцы не трогали.
– Эй, борода, надбавляй сверх алтына, а то нагляделся! Слазь!
– Лови деньгу, черт с тобой, и молчи-и!
– Дело!
Купцы и купчихи, у домов которых по-новому сделаны балконы, распахнув окошки, вылезали глядеть. Толпа кричала на толстых, корячась вылезающих на балконы.
– Торговой, толкни хозяйку в зад – не ушибешь по экому месту!
– Ей же подмога!
– Нет вам дела.
– Есть! Вишь, баба взопрела, лазавши!
– Горячие, с мясом! С морковью!
– Нет времени есть.
– Набей брюхо. Глаза набьешь, тута повезут – не мимо.
– Воров на телеге, вишь, везли в бархатах, шелку.
– А те, на конях, хто?
– Войсковые атаманы.
– Ясаулы!
– Ясаулы – те проще одеты.
– Во и срамная телега движется. Стретила.
– Палачи и стрельцы с ей, с телегой.
– Батюшки-светы мои!
– Чого ты, тетка? Пошто в плату? Кика есть, я знаю.
– Отколе знаешь-то?
– Знаю, помершую сестру ограбила – с мертвой кику сняла, да носить боишься.
– Ой, ты, борода козлом!
– Платье палачи, вишь, бархатное с воров тащат себе на разживу.
– Со Стеньки платье рвут, Фролка не тронут!
– Кой из их Фролка-т?
– Тот, что уже в плечах и ростом мене…
– А, с круглым лицом, черна бородка!
– Тот! В Земской поволокут.
– Пошто в Земской? Разбойной приказ к тому делу.
– Земской выше Разбойного делами. От подьячих чул я…
– В Разбойной!
– Вот увидишь, куда.
– В Земском пытошны речи люди услышат, и городских на дворе много.
– Кто слушает, того самого пытают; да ране пытки прогонят всех со двора.
– Гляньте, гляньте! Лошадей разиных ведут, ковры золотными крытых.
– Ехал, вишь, царем, а приехал худче, чем псарем.
– Уй, что-то им будет!
– Э-эх, головушка удалая! Кабы царем въехал – доброй к бедноте человек, чул я.
– Тебе, пономарь Трошка, на Земском мертвых писать, а ты тут!
– Ушей сколь боярских, и таки слова говоришь!
– Не един молвлю. Правды, люди, ищу я, и много есть по атамане плачут.
– Загунь, сказываю! Свяжут тебя, и нас поволокут. Подь на Земской, доглядишь.
Черный пономарик завозился на лестнице.
– И то пора. Пойду. К нам ли повезут их?
– К вам, в Земской, от подьячего чул ушми.
– Вишь, Стеньку переодели в лохмы, а того лишь чуть оборвали.
– Кузнецы куют!
– Горячие с луком, с печенью бычьей!..
– Давай коли! А то долго ждать.
Бородатый с брюшком мещанин подошел к пирожнику.
– Этому кушАт подай в ушат – в корыте мало!
– Бери с его, парень, дороже!
– Бедной не боле богатого съест! С чем тебе?
– С мясом дай.
– Чого у их есть-то! Продают стухлое.
– Не худше ваших баб стряпаем.
– Прожорой этот, по брюху видать.
– Наша невестка-т все трескат. И мед, стерва, жрет.
– Квасу-у! С ледком! Эй, прохладись!
– Поди-ка, меды сварил!
– Квасок малинный не худче меду-у!
– Малиновый, семь раз долизанной, кто пьет, других глядючи рвет.
– Сволочь бородатая! На сопли свои примерз.
– Вот те-е сволочь! А народ поишь помоями.
– Гляньте-е! На телегу ставят, к виселице куют Стеньку!
– Плаху сунули, палач топор втюкнул.
– Ой, ба-атюшки-и!
– Конец ватаману! Испекут!
– Стрельцы! Молчи, народ!
– Эй, люди! Будем хватать в Разбойной и бить будем…
– Тех хватать и бить, кто государевых супостатов добром поминает!
– Пойдем, робяты, в Земской!
– Не пустят.
– Так коло ворот у тына постоим.
– Пойдем!
– И я.
– Я тоже.
– Я в Кремль, в Разбойной.
– Не дальне место – Земской с Разбойным по-за стену.
– И-и-идем! Завернули телегу срамную.
– Жду-ут чего-то…
– Фролко к оглобле куют.
– И-де-ем!
2
От сгорка Москвы-реки, ежели идти к собору Покрова (Василия Блаженного), то против рядов суконной сотни раскинут огороженный тыном Земский приказ. Ворота во двор пространные, с высокими столбами, без верхней связи. Эти ворота всегда распахнуты настежь, днем и ночью. Посреди широкого двора мрачная приземистая постройка из толстых бревен с перерубами отдельных помещений. Здание стоит на фундаменте из рыжего кирпича. Верх здания плоский, трехслойный, из дерна, обросшего мхом, с деревянным дымником в сажень кверху. Спереди крыши две чугунных пушки на дубовых поперечных колодах. Крыша сделана дерновой с умыслом, чтоб постройка не выносила деревом лишних звуков. Внизу здания у крыльца обширного с тремя ступенями таких же две пушки, изъеденных ржавчиной, только более древних. Эти нижние по бокам крыльца пушки в стародавние времена лежали на месте не выстроенного еще тогда Василия Блаженного и были обращены жерлами на Москву-реку. Сотни удалых голов сведены отсюда на Лобное место, и не много было таких, побывавших здесь, кому не сломали бы ребер клещи палача. Раза три в год по царскому указу шорники привозили в приказ воза ремней и дыбных хомутов.[355] Окна приказа, как во всех курных постройках, вдоль бревна, узкие кверху, задвигались ставнями без слюды и стекол – сплошными. Летом из-за духоты окошки не задвигались, а любопытных гнали со двора палками. Москва была во многом с садами во дворах, только на проклятом народом дворе Земского приказа, вонючем от трупного духа, не было ни деревца.
355
Кольцо из войлока; надевалось сзади на руки с ремнями, за ремни тянули на дыбу, чтоб вывернуть руки.