Страница 27 из 44
«О, мои дорогие братья и сестры, я хотел бы заключить вас всех в объятия!»
– О чем это вы? – воскликнул отец Браун, стуча по булыжнику коротеньким зонтиком и проявляя необычное для себя нетерпение.
– Можете узнать у своих милых друзей в трактире, – презрительно ответил Бун. – Этот Таррент подозревает меня только потому, что я нашел одежду. Хотя, приди он минутой раньше, он бы сам ее нашел. Однако в этом деле немало загадочного, например, маленький человек с усами – по-моему, он значительней, чем представляется на первый взгляд. Или вы, например, – почему бы вам самому не убить беднягу?
Отца Брауна это замечание не столько раздражило, сколько обескуражило.
– Вы хотите сказать, – с наивной простотой спросил он, – что это я убил профессора Смейла?
– Ну что вы, конечно нет, – ответил Бун, примирительно помахивая рукой. – Для вас припасено немало мертвецов. Только выбирайте. Не обязательно Смейл. Разве вы не знаете, что кое-кто другой уже познакомился со смертью гораздо ближе чем профессор? Не вижу, почему бы вам не разделяться с ним втихую. Конфессиональные распри, прискорбная особенность христианства… Вам ведь всегда хотелось заполучить обратно англиканские приходы.
– Я пойду в трактир, – спокойно сказал священник. – Вы, кажется, упомянули, что они знают, что вы имеете в виду. Надеюсь по крайней мере, что они смогут мне это вразумительно объяснить.
И действительно, ошеломляющее известие о новой беде вытеснило недоумение отца Брауна. Едва войдя в залу трактира, где собралась вся компания, он понял по их бледным лицам, что они потрясены чем-то происшедшим после несчастья со Смейлом. В тот момент, когда священник входил в залу, Леонард Смит говорил:
– Когда же этому придет конец?
– Никогда, – произнесла леди Диана, уставившись в пространство остекленевшим взглядом. – Никогда, пока не придет конец всем нам. Проклятие будет настигать нас одного за другим, возможно – не сразу, как и говорил бедный викарий, но оно настигнет нас, как настигло его самого.
– Ради всего святого, что случилось? – вопросил отец Браун.
Воцарилось молчание; наконец заговорил Таррент.
– Мистер Уолтерс, викарий, покончил с собой, – сказал он каким-то не своим голосом. – Беда произвела на него слишком глубокое впечатление. Сомневаться, боюсь, не приходится. Мы только что обнаружили его черную шляпу и рясу на той скале, над морем. Видимо, он бросился в море.
Мне еще в пещере показалось, что после всего произошедшего у него стал просто безумный вид. Нам не следовало оставлять его. Однако у нас было столько других забот…
– Вы ничего бы не смогли сделать, – произнесла леди Диана. – Разве вы не понимаете: это злой рок, который действует с неумолимой последовательностью? Профессор дотронулся до креста и стал первым. Викарий открыл гробницу и стал вторым. Мы только вошли в гробницу и будем…
– Довольно! – сказал отец Браун тем резким тоном, каким говорил крайне редко. – Прекратите сейчас же!
Его лицо еще хранило выражение глубокого раздумья, но в глазах уже не было неразгаданной тайны. Пелена спала, они светились, ибо он понял все.
– Какой же я глупец, – бормотал он. – Я должен был понять гораздо раньше. Легенда могла мне все открыть…
– Вы полагаете, – настойчиво перебил Таррент, – что нас ждет гибель от того, что случилось в тринадцатом веке?
Отец Браун покачал головой и ответил спокойно и твердо:
– Я не собираюсь обсуждать, может или не может принести гибель то, что случилось в тринадцатом веке. Но я уверен, то, что не случалось в тринадцатом веке и вообще никогда не случалось, убить не может.
– Свежие веяния, – удивленно заметил Таррент. – Священник сомневается в сверхъестественном.
– Совсем нет, – спокойно ответил отец Браун. – Мои сомнения касаются не сверхъестественного, а естественного. Я полностью согласен с человеком, который сказал: «Я могу поверить в невозможное, но не в невероятное».
– Это и есть то, что вы называете парадоксом? – спросил Таррент.
– Это то, что я называю здравым смыслом, – ответил священник. – Гораздо естественнее поверить в то, что за пределами нашего разума, чем в то, что не переходит этих пределов, а просто противоречит ему. Если вы скажете мне, что великого Гладстона в его смертный час преследовал призрак Парнела, я предпочту быть агностиком и не скажу ни да, ни нет. Но если вы будете уверять меня, что Гладстон на приеме у королевы Виктории не снял шляпу, похлопал королеву по спине и предложил ей сигару, я буду решительно возражать. Я не скажу, что это невозможно; я скажу, что это невероятно. Я уверен в том, что этого не было, тверже, чем в том, что не было призрака, ибо здесь нарушены законы того мира, который я понимаю. Так и с легендой о проклятии. Я сомневаюсь не в сверхъестественном, а в самой этой истории.
Леди Диана несколько оправилась от пророческого транса Кассандры, и неистощимое любопытство вновь заиграло в ее ярких больших глазах.
– Какой вы интересный человек! – воскликнула она. – Почему вы не верите в эту историю?
– Я не верю в нее, потому что она противоречит Истории, – отвечал отец Браун. – Для каждого, кто хоть немного знаком со средними веками, она так же невероятна, как рассказ о Гладстоне, предлагающем сигару королеве. Но кто у нас знает средние века? Вы знаете, что такое гильдия? Вы слыхали когда-нибудь о «Salvo Managio Suo»[9]? Вы знаете, кто такие «Servi Regis»[10]?
– Конечно нет, – сказала леди с явным неудовольствием. – Сколько латинских слов!
– Да-да, конечно, – согласился отец Браун. – Вот если бы дело касалось Тутанхамона или иссохших африканцев, невесть почему сохранившихся на другом конце света; если бы это был Вавилон, или Китай, или какая-нибудь раса, столь же далекая и таинственная, как «лунный человек», – вот тогда ваши газеты поведали бы об этом все, вплоть до зубной щетки или запонки. Но о людях, которые построили ваши приходские храмы, дали названия вашим городам и ремеслам, даже дорогам, по которым вы ходите, – о них вам никогда не хотелось что-либо узнать. Я не говорю, что сам знаю много, но я знаю достаточно для того, чтобы понять: вся история, рассказанная в легенде, – чушь от начала и до конца. Отнимать за долги мастерскую и инструмент ремесленника запрещал закон. Да и вообще невероятно, чтобы гильдия не спасла своего члена от крайнего разорения, особенно если его довел до этого еврей. У людей средних веков были свои пороки и свои трагедии. Иногда они мучили и сжигали друг друга. Но образ человека, лишенного Бога и надежды в этом мире, человека, ползущего, как червь, навстречу смерти, потому что никому нет дела, существует он или нет, – это не образ средневекового сознания. Это продукт нашей научной экономической системы и нашего прогресса. Еврей не мог быть вассалом феодала. У евреев, как правило, был особый статус «слуг короля». Кроме того, невероятно, чтобы еврея сожгли за его веру.
– Парадоксы накапливаются, – заметил Таррент, – но вы не будете, конечно, отрицать, что евреев преследовали в средние века?
– Ближе к истине, – сказал отец Браун, – что евреи были единственными, кого не преследовали в средние века. Если бы кому-то захотелось сатирически изобразить средневековые нравы, неплохой иллюстрацией был бы рассказ о несчастном христианине, которого могли сжечь живьем за некоторые оплошности в рассуждении о вере, в то время как богатый еврей мог спокойно идти по улице, открыто хуля Христа и Божию Матерь. Теперь судите о том, что за рассказ предложен нам в легенде. Это не рассказ из истории средних веков; это и не легенда о средних веках. Ее сочинил человек, чьи представления почерпнуты из романов и газет. Мало того – он сочинил ее быстро, сразу.
Пассивные участники разговора, несколько обескураженные подобным экскурсом, гадали, почему священник придает всему этому такое значение. Но Таррент, чья профессия предусматривала умение распутывать клубок с разных концов, вдруг насторожился.
9.
Salvo Managio Suo – За исключением инструмента (лат.)
10.
Servi Regis – Слуги короля (лат.)