Дети гламура

— Есть за что. Ну ладно, иди в вагон. И правда холодно.

Юля со вздохом облегчения ушла. Поезд тронулся, мимо окна проплыло заплаканное лицо матери — она слабо махала рукой. Юля махнула ей и с легким сердцем вошла в купе. Поезд разгонялся постепенно, пока он еще ехал по городу, мимо знакомых мест. Но уже через час, когда проводник принес Юле белье и кофе, он мчал уже по степи… Уютно устроившись на диванчике, она достала из сумки румяное яблоко, томик Флобера и погрузилась в чтение. Ее попутчик, немолодой мужчина, по виду — бывший военный, настроен был побеседовать с этой милой, удивительно красивой девушкой, но получил в ответ такой презрительно-холодный взгляд, что так и не решился завязать разговор.

— Кстати, в дороге вредно читать, — наконец решился заговорить ее попутчик. — Видите ли, постоянная вибрация…

— Благодарю вас, — отрезала Юля.

— За что? — опешил попутчик.

— За заботу о моем здоровье.

Интонационно эта благодарность выглядела как самая беспардонная брань. Попутчик стушевался и больше не смел заговаривать с девушкой. Неудивительно — ведь в ней что-то такое было, от чего мог бы смутиться и самый развязный наглец.

Мудрено девушке ее возраста из семьи с достатком ниже среднего выглядеть недоступной королевой, но она научилась этому, в отличие от многих своих ровесниц… Может быть, потому, что у ее товарок образцами для подражания были шлюховатые эстрадные звездочки-однодневки, а Юля смотрела красивые фильмы, с красивыми женщинами, которые умели себя вести, усваивала их манеру держаться… Для того же читала она не только женские журналы, а еще и учила наизусть сонеты Шекспира и стихи Цветаевой.

Смотрела, читала, работала над собой и за собой ухаживала… А в минуты откровенности — не публичной, а внутренней откровенности — говорила сама себе, что похожа на космонавта перед полетом.

ГЛАВА 4

Расходиться стали далеко за полночь. Первым ушел Олег — он пытался соблюдать режим, хотя это у него далеко не всегда получалось. Затем незаметно, по-английски, улизнула сладкая парочка — Кирилл и Ольга. Остались Дмитрий, которому меньше всего хотелось возвращаться в свою пустую, населенную призраками прошлого квартиру, Жанна, которая пришла позже всех, задержавшись на работе, и сам гостеприимный хозяин.

— Ну что, может, еще по чуть-чуть? — предложил Андрей.

— Я не откажусь. — Жанна потянулась за рюмкой. — У меня завтра с утра съемок нет, так что могу себе позволить надраться, как пятьдесят семь пантикапейских жрецов на священном празднике Бахуса… Да и устала я сегодня.

Ее округлое лицо и в самом деле осунулось, под глазами залегли голубоватые тени.

— Красно выражаешься, — засмеялся Андрей. — А выглядишь еще лучше, — покривил он душой.

— Да уж, — невесело усмехнулась Жанна. — Давайте выпьем, и по домам. Спать пора.

— А кто хотел напиться? — поддел ее Дима.

— Старовата я для таких развлечений, — усмехнулась Жанна.

— Странно слышать это из уст двадцати… ну да ладно.

— Вот именно, — зябко поведя плечами, ответила Жанна. — Все-таки кошмарно, когда все вокруг твои ровесники. Совершенно невозможно утаить свой возраст. К тому же завтра рано утром ко мне подруга приезжает. Ее надо будет встретить.

— Подруга? Из провинции? — заинтересовался Дима. — А хорошенькая?

— Очень. Настоящая красавица.

— Настоящих мало.

— Дим, я сейчас не в силах с тобой дискутировать на тему женской красоты. Давай потом, а?

Она допила вино и встала.

— Я провожу тебя, — сказал Дмитрий и встал тоже. — А то Малыш уже во весь рот зевает.

— Не стоит, — заметила Жанна, но больше возражать не стала.

Они вместе вышли на улицу. Заметно потеплело, словно ночь укутала и согрела землю.

— Поймать машину? — спросил Дмитрий.

— Не надо… Я хочу пройтись немного, если уж провожатый нашелся. И так света божьего не вижу.

— Идем.

Разговаривать не хотелось. Жанна чувствовала себя утомленной, а Лавров был удручен перспективой вернуться домой. Искоса он посматривал на Жанну — может, пригласить ее к себе или к ней напроситься? Не выйдет. И не пригласишь никуда — вон какая усталая! А все равно хорошенькая, смешная, милая Жанна… Многих женщин только и красит сияние молодости, свежей, наивной красоты. Уходят годы — и обаяние тоже уходит, остаются замотанные жизнью тетки. Причем играют ли эти тетки на сцене, или латают асфальт, натянув на обширные телеса оранжевые жилеты, в глазах у них одинаковое выражение измотанности. Жанна не такая — глаза у нее могут быть усталыми, печальными, какими угодно, но в них всегда можно заметить озорной огонек. Он то прячется на самом дне, то кувыркается на поверхности, и тогда нет лица красивее, чем лицо Жанны.

Лавров снова покосился на безмятежный профиль своей спутницы. Тонкий, чуть вздернутый носик, живые карие глаза, пухлые губы… Вспоминает ли она хоть иногда о их романе? Таком коротком, но таком насыщенном… Вряд ли кому-нибудь когда-либо удавалось втиснуть в полугодовые отношения целую жизнь, наполненную жаркой влюбленностью, страстью, безумной обоюдной ревностью. Да, слишком много было чувств, слишком ярко вспыхнула их любовь и сгорела, не оставив от себя ни горечи, ни сожалений. Только легкий серый пепел — секс в рамках дружеских отношений.

— Ты все время так странно на меня посматриваешь, — подала голос Жанна. — Что-нибудь случилось? Или так просто?

— Не знаю, — вздохнул Дима. Он слишком устал и был слишком расслаблен, чтобы врать. Тем более врать ей. — Ты знаешь, я сейчас вспоминал то, что было когда-то с нами…

— Да? Странно. Ты часто об этом вспоминаешь?

— В том-то и дело, что нет… Последнее время…

— А знаешь, почему ты вспомнил об этом теперь?

— Почему? — Лавров даже остановился, так ему стало интересно, что сейчас выдаст Жанна.

— Лавров, у тебя просто угрызения совести. Мне не хотелось об этом говорить… Мы были вместе, когда Вера погибла. Это ужасно. Но теперь мы это пережили. Я хочу, чтобы ты знал: я люблю тебя. И не жалею ни о чем. Когда мы расстались из-за твоей женитьбы, я думала — умру. Теперь у нас есть шанс начать все сначала, понимаешь?

Дмитрий стиснул зубы.

— Нет, не понимаю. Пока… Извини. Зачем ты вообще затеяла этот разговор?

Жанна отпустила его руку.

— Лавров, не дуйся. Я дура, Лавров. Просто мне больно видеть, как ты мучаешься. Попробуй отвлечься, попробуй влюбиться в кого-нибудь… Ты у нас всегда был донжуаном!

— Представляешь, сегодня со мной это чуть было не случилось. Увидел в метро девицу, и показалась она мне краше ясна солнышка… Даже пошел за ней, а она при свете оказалась таким крокодилом, что боже упаси! Пришлось срочно раскланяться.

Жанна рассмеялась — мелодично и невесело.

— Думаю, ничего страшного. Первый блин всегда комом, а в Москве не перевелись еще девушки гораздо симпатичнее крокодилов…

— А что мы остановились? — поинтересовался Дима.

— Так мы же пришли! — снова рассмеялась Жанна.

Они действительно стояли у дома Жанны.

— Извини, зайти не приглашаю. Ужасно устала, хотелось бы сразу лечь…

— Конечно, отдыхай. Мне тоже пора.

Жанна исчезла в подъезде и, остановившись у окна второго этажа, проследила удаляющуюся в сторону остановки такси фигуру. Чудак — как он обрадовался перемене разговора… И в самом деле, зря она подняла эту тему. Зря. Еще ничего не зажило, ей и самой страшно вспомнить, как разговаривал с ней бодрый и ехидный следователь, как уточнял: состояли в связи? как часто встречались? кто их видел в тот вечер? К счастью, видела их и продавщица в маленьком магазинчике, у которой покупали вино, и старушка у подъезда… Жаль, что она не нашла в себе сил порвать с ним. Жаль, что согласилась тянуть невнятную связь. Остались бы друзьями, а теперь — как справиться с общей виной? С этой щемящей жалостью? Жалостью, которую можно хлестать стаканами, плавать в ней и наконец утопиться. Но эта жалость, надо признать, — неплохой стимул для творчества, и в качестве модного аксессуара она тоже хороша. Этакий легкий налет мировой скорби.