Дети гламура

— Jackline…

Гудки.

Кирилл отбросил трубку, словно держал в руках ядовитую змею. Мутилось в глазах. Мир, такой ясный и понятный, приобретал черты дешевого голливудского триллера, в нем не было места нормальным человеческим чувствам, обычным эмоциям, не было места здравому смыслу и холодному рассудку. Взгляд искал за что-нибудь зацепиться, но привычные вещи домашней обстановки выглядели холодно и враждебно — скалилась льдистыми подвесками старомодная люстра под потолком, отрешенно сверкало зеркало, и вечер заглядывал в обнаженные окна, как насмешливый соглядатай. И что-то новое, непривычное было в самом воздухе квартиры. С невероятным болезненным трепетом Кирилл понял, что это «что-то» — тонкий запах знакомых, сложных и красивых духов. В эту секунду взгляд его нашел сверкающую точку на журнальном столике, впился в нее, и Кирилл тихо охнул. Маленький одноразовый шприц, наполненный неведомой заботливой рукой, лежал на блюдце. Блюдце было — как успел сообразить Кирилл — из парадного сервиза, который стоял в полном забвении в посудной горке.

Как загипнотизированный, он сделал шаг. Вот оно. Вот к чему были эти загадочные звонки. Напрасно он придумывал себе оправдания, напрасно измышлял какие-то объяснения всему случившемуся. Есть на свете силы, которым наплевать на здравый смысл. Жаклин вернулась с того света, чтобы увести за собой. Она звонила и смеялась тихо и нежно, она оставила в его доме запах духов, и она заботливо приготовила ему этот шприц — крошечный сосуд забвения, маленькую птичку-колибри, которая присела на фарфоровое расписное блюдце, как на редкий тропический цветок. Но стоит прикоснуться, даже просто сделать шаг — и она вспорхнет, вопьется тонким клювом в голубую дорожку вены на сгибе руки, и придет за этим прикосновением покой, тишина, долгожданная встреча за пределом вечности. Разве не об этом он думал все эти дни, разве не этого ждал?

Он сделал шаг. И еще шаг, уже привычно закатывая рукав рубашки. Мешал плащ, Кирилл сорвал его, бросил на пол. В квартире было тихо, тиканье часов сливалось с гулким, горячим биением крови в висках. Он протянул руку — и опомнился.

В стену полетело блюдце из старинного столового сервиза на двенадцать персон. Что поделать, одной персоне придется обойтись без блюдца. Бедная, как же она? Шприц с отравой закатился под диван. Кирилл опрометью, словно за ним гнались все черти ада, кинулся прочь из комнаты.

Он закрыл дверь в столовую и пронесся, громко топая, в свой кабинет. Мир приобрел отчетливость, мысли вернулись на привычный круг. Какого черта! Неужели он так разнюнился, что принял всю эту дешевую мистику всерьез? Звонки по телефону, имя Жаклин, французская речь… Что бы это ни было — но голос никак не был похож на голос его покойной возлюбленной, нисколько! И запах сладких духов — это не могли быть ее духи, хотя бы потому, что она не пользовалась духами, говоря, что самое лучшее — запах чистого тела и дорогого мыла… Ее запах он узнал бы из миллионов, и эти духи принадлежали не ей!

Кирилл приложил ладонь к левой стороне груди. Сердце билось громко, но ровно, и он ощутил благодарность по отношению к безотказному маленькому моторчику, который никогда в жизни его не заботил, не беспокоил и не подводил. Все хорошо. Теперь осталось разобраться: кто мог над ним так дурацки пошутить? Кому понадобилась эта мистификация?

Разумеется, можно было узнать о скандале. Из старых газет, и русских и французских. Расспросить некоторых людей, которые имели отношение к этой драме или просто знали о ней. Правда, таких можно пересчитать по пальцам — отец, его молодая жена, с которой он сошелся уже здесь, в России. Их дочь, единокровная сестра Кирилла. Эти две могли бы рассказать, если сами знали. Врачи в санатории. Но тут Кирилл понял, что совершенно не в силах размышлять на эту тему. И более того — не в силах оставаться в одиночестве. Надо ехать к Ольге. Разумеется, он не станет тревожить ее рассказом о своих злоключениях — вряд ли это может оказаться ей полезным в нынешнем положении. Но достаточно того, что она будет рядом, обнимет теплыми руками и прощебечет что-нибудь уютное. А расследовать это пренеприятнейшее происшествие вполне можно и завтра, ничего страшного. За это время и в голове все уляжется… С этими мыслями Кирилл выбежал из дому, где ему пришлось пережить столько ужасных мгновений.

В прихожей запах духов держался еще отчетливей, и вдруг Кирилл узнал его. Это были духи Жанны… Жанна, которой он рассказывал про Жаклин — Жаклин живую, Жаклин мертвую, Жаклин сожженную. Но зачем она подшучивает над ним? Или это месть, изящно-язвительная месть?

ГЛАВА 27

Юля снова задержалась допоздна. Неужели съемки так затягиваются? Хорошо было бы доехать до студии, но она строго-настрого запретила мужу там появляться. Теперь у нее был свой автомобильчик, а приезжать за ней причин не было.

Лавров давно уже понял, что женитьба его была несколько, скажем так, скоропалительна. Словно одурь нашла. Словно она уже давно жила рядом с ним, потом исчезла и вот вернулась — обновленная, юная и такая приветливо-равнодушная, что от этого больно сжималось сердце. Но она была хороша, мила, с ней не стыдно показаться в обществе — чего ж еще? Он не очень хорошо успел узнать в ней то, что называется внутренним миром… Но так ли это важно? Успеется потом. Хотя, надо заметить, старался. Спрашивал ее мнение о просмотренных вместе фильмах и спектаклях, о выставках, о том, какие книги ей нравятся и какие она любила читать в детстве. Но это все же дает мало представления о развитии личности. Бывает так, что прочитают два разных человека одну книгу и вынесут оттуда совершенно разные вещи!

Интересно, какой была Юля в детстве? Татьяна Витальевна в вечер перед свадьбой вспоминала об этом, говорила много и охотно. Но он был в таком угаре желания, что почти не слышал ее слов. Она же привезла и передала ему из рук в руки Юленькин альбом, где та хранила свои фотографии с детских лет.

Он даже помнил, куда положил его — в верхний ящик своего секретера, дал себе слово посмотреть и забыл.

Повинуясь какому-то неведомому импульсу, Лавров встал и направился в свой кабинет. Вот он, альбом, лежит, как лежал, даже запылился немного. Лавров удобно сел в кресло и раскрыл его. Первые забавные фотографии, — наверное, их дети будут такими же пухленькими, глазастыми, с трогательными ямочками на щеках. Первый раз в первый класс — серьезная мордашка, полускрытая пышным букетом астр. Школьные фотографии. А вот и юность светлая. Юля на скамейке, наверное, в каком-то парке, у ног сидит огромная рыжая собака. Любительский снимок — Юля вполоборота, профиль немного смазан и все же прелестный. Снимок из тех, которые делают уличные фотографы в провинции — на фоне фонтана. У Юльки на плече белый попугай с розовым хохолком. Бывает, что и с удавами фотографируют! Странно, на этих фотографиях Юлька вовсе не отличается красотой — рот кажется слишком крупным, волосы уложены неумело, чувствуется какая-то общая нескладность. Не выправилась еще. Но все равно красивее всех!

Школьные подружки, целая пачка фотографий с идиотскими сентиментальными подписями. «Люби меня, как я тебя». Их Лавров смотреть не стал, перелистав несколько страниц. Есть любители, коллекционируют такое. Странно, что так мало фотографий с театрального факультета — штук пять, не больше. Весь курс и несколько кадров из спектакля. Какого, не понять. Но вид Юли, загримированной под какую-то лубочную барышню-крестьянку, был Лаврову отчего-то неприятен. Неужели все?

Да, все. В альбоме оставалось еще несколько чистых страниц, несколько незаполненных пластиковых гнезд. Свадебные фотографии Юля предпочла положить в новый альбом, который купила сама, на свои деньги. А в этом больше ничего не появится.

Он машинально перелистал пустые страницы до конца. Что-то мелькнуло между ними. Начал листать снова.

В один из пластиковых кармашков была вставлена фотография Веры. Вырезанная из журнала Вера с развевающимися волосами. В белом плаще, смотрела в объектив нарочито сурово. Ярко накрашенные губы лоснились, подведенные глаза мохнато щурятся. Зачем это здесь?