Песни выбрали меня

Приехали мы на радио. Перед выступлением надо было пару раз сделать прогон. И вот я начинаю запевать:

– Лещенко, ты как поешь? Давай еще раз и с самого начала! И…

Но не успел я пропеть первые строчки, как Анатолий Николаевич резким недовольным взмахом руки обрывает меня:

– Лещенко, подойди ко мне сейчас же! Не могу понять ни одного слова из того, что ты поёшь. Чего ты молчишь?! Я с тобой разговариваю, Лещенко?

Но я по-партизански продолжал хранить молчание. Анатолий Николаевич пристально вглядывался мне в лицо, будто что заметив. Потом резко взял меня за подбородок и гневно потребовал:

– А ну-ка, открывай рот! Показывай, что у тебя там!

Рот я открывать не стал, мне показалось это очень унизительным. Поэтому я сам вытащил изо рта настоящую гильзу:

– Вот, – произнес я упавшим голосом, – гильза.

– Гильза?! Нет, вы все слышали? У него во рту гильза! – закричал он, обращаясь ко всем, кто был в студии, – он кладет гильзу в рот во время репетиции! На радио! Перед концертом! Позвольте поинтересоваться, Лещенко, для чего вам гильза во рту? Чтобы лучше петь? А может быть, Лещенко, вы в Диогены записались? – продолжал он язвительно.

– Нет. Я просто так, – мне было очень стыдно, что меня засекли. Я и сам не мог объяснить, почему засунул гильзу в рот прямо во время репетиции. У отца в части солдаты мне нередко дарили и сломанные пряжки, и гильзы, и другую «мелочь», которая для любого мальчишки была настоящим сокровищем.

– Лещенко, я тебя предупреждаю, если еще раз будет подобное «просто так», не видать тебе хора, как своих ушей! – закончил он громогласно.

Не скажу уже сейчас, испугался я тогда или нет, помню только, что гильзы в рот я больше себе не клал.

Начальную школу я закончил в Сокольниках, а в четвертый класс пошел уже на Войковской. Там недалеко от этой станции метро отцу, как подполковнику, выделили уже не одну, а две большие комнаты, но все также в коммунальной квартире, которую мы делили еще с одной семьей.

А перед тем как пойти в новую школу, я провел лето в пионерском лагере под Тарусой. Поехали мы туда вместе со своей сестрой, которая была в старших отрядах, а я в младших. Конечно же, я сразу записался в пионерский хор и стал запевалой. Моим самым удачным номером была песня на пронзительные стихи Александра Коваленкова, где я звонко и проникновенно выводил «Шли домой с войны советские солдаты». Овации на одном из концертов гремели на весь лагерь, девчонки из старших отрядов даже прослезились. Теперь на время дневного сна меня забирали на репетиции хора, и все дети мне страшно завидовали: ну еще бы, не спать днем!

Единственное, что я отказывался пропускать из-за хора, это занятия физкультурой. Все упражнения мне давались легко, тем более что мне нравилось заниматься не в душном спортивном зале, а под шум шелестящих берез, на свежем воздухе, в котором щедро разлиты ароматы лета.

Но это не единственная причина, по которой я бежал на физкультуру сломя голову. Физруком у нас была студентка, наверное, лет двадцати, приятная и очень милая девушка, с которой у нас завязалась теплая дружба. Несмотря на нашу десятилетнюю разницу в возрасте, мы много времени стали проводить вместе, забредали в самые удаленные уголки нашего лагеря и болтали обо всем на свете. Вечером я не мог заснуть, пока она не придет и не пожелает мне спокойной ночи. Прошло столько лет, а я ее помню до сих пор, не могу понять, что это было: влюбленность, дружба… а может, и то, и другое.

Двухэтажный дом в Сокольниках, вековая липа за окном, что постоянно стучалась ко мне в окно, наша комната с дровяным отоплением, отчего запах ее был каким-то деревенским, уютным, родным, – всё осталось в прошлом. В 1954 году мы переехали в огромный высокий сталинский дом с большим двором и просторными квартирами, где окна были широкие, а потолки высокие. Здесь, на Войковской, в большой трехкомнатной квартире жили две семьи, включая и нашу. Горячая вода, центральное отопление – всё это воспринималось как богатство, чудо, роскошь. Теперь у нас были две большие комнаты, в одной из которых жили я с сестрой Юлей и с дедом Андреем Васильевичем. Отец мой забрал его в Москву, потому как на Украине ему было тяжело, а здесь всем вместе, несмотря на тесноту, все же было полегче. А в другой комнате – отец с моей приемной матерью Мариной Михайловной и младшей сестрой Валей.

Дети и взрослые всё теплое время года проводили в большом закрытом дворе. Мужички резались в домино, женщины собирались на лавочках и обсуждали прохожих, цены в магазинах. А мальчишки бегали по двору, подражая герою известной песни «Парень в кепке и зуб золотой», которая тогда была очень популярной. Возможно, потому, что времена были неспокойные, на улицах полно мелкой шпаны, да и серьезных преступников, беспризорников, блатных разговоров и фольклора. Козырять золотой фиксой, в кепке и в широченных штанах – было у мальчишек признаком крутости. Фиксу делали из медной монеты, стачивая ее о камень. Ну, конечно, и я не отставал. Как только переехал, поддался было блатному настроению среди мальчишек, но быстро этим «переболел» и уже не возвращался к этим «забавам».

Сокольнический хор бросать не хотелось, поэтому пришлось ездить несколько раз в неделю на метро с двумя пересадками, чтобы попасть на репетиции.

Бежать в первый раз до метро, самому разведывать дорогу было достаточно волнительно. В кармане позвякивали деньги – их мне дал отец на проезд и на обед, и оттого я еще больше преисполнился собственной значимости, что у меня в кармане кругленькая сумма. Я бежал и на всех так поглядывал свысока и многозначительно, что «мол вот я, совсем один, сам еду на репетицию с карманами, полными денег». Мне казалось, все вокруг видят, что идет важно, быстрыми шагами не просто мальчик, а уже молодой человек. Я был уверен, что меня буквально каждый отмечает взглядом.

Уже в Сокольниках после репетиции это ощущение немного притупилось то ли от усталости, то ли от того, что прошло чувство новизны. Я неторопливо шел знакомой дорогой до метро «Сокольники», задумчиво глядел, как мои ботинки взбивают целый ворох желтых, красных кленовых листьев. Как вдруг услышал знакомый голос:

– Левка, ты?!

Мой друг Славка из той прошлой «сокольнической» жизни, парень вихрастый с рассыпчатыми веснушками и веселыми, озорными глазами, хлопнул радостно меня по плечу.

– Переехал, да? Бросил нас? Ну и как там, в хоромах ваших? – спросил он насмешливо.

– Да мне эти хоромы, Славк… до лампочки! Если честно, я бы здесь и дальше жил без всякого отопления, что нам эти две комнаты… Плохо нам жилось в одной, что ли…

Мы еще долго болтали об общих друзьях, сидя на парапете и болтая ногами, с завистью глядели на прохожих, которые с аппетитом в этот теплый осенний день уминали мороженое.

– Вот бы мороженое сейчас … – вздохнул Славка.

– Ага, – подтвердил я печально и глубокомысленно. – Ха, – вдруг вспомнил я и хлопнул себя по карману. – Кто у нас сегодня богатый?! Я сегодня богатый!

Я выгреб из кармана всю мелочь и стал подсчитывать. Купить мороженое вместо обеда идея не плохая, тогда и на проезд хватит и на обед-мороженое, да еще кое-какая мелочь останется. Но не мог же я один при Славке есть мороженое, определенно надо брать либо два мороженого, либо ни одного. Задача!

Славка, словно читая мои мысли, напряженно сопел. Я уже готовился произнести, что раз ты мне, Славка, друг, то, значит, и страдать от нехватки мороженого мы должны вместе.

Как вдруг кто-то толкнул меня в спину, и вся мелочь рассыпалась на тротуар. Мимо нас прошли глухонемые дети, которые, общаясь друг с другом знаками, меня и не заметили. Пока я ползал по тротуару на коленках, собирая копейки, меня осенила, как мне показалось, гениальная идея. Эти дети учились здесь в Сокольниках в специализированной школе для глухонемых детей и пользовались бесплатным проездом на метро.