Страница 118 из 131
Царь приехал в Царское Село утомленным и разбитым. Он чувствовал, что своей политикой в греческом вопросе завел Россию в лабиринт, откуда ей будет трудно выбраться без пролития крови. Русское общество в который раз встало в оппозицию к государю. От него требовали оказать решительную помощь грекам и принудить султана прекратить репрессии. Имелось множество недовольных постоянными разъездами Александра (путешествие в 12 тысяч верст обходилось казне в 130 тысяч червонцев). Полиция доносила, что даже купцы в петербургском Гостином дворе рассуждали о преимуществах конституционного правления, где "государь не может покидать своей страны без согласия народа". "Постыдно, - говорили они, - что наш государь лично отправляется туда, куда другие государи посылают одних посланников. Он лишь разъезжает и тратит большие деньги, разоряя этим страну".
Ко всему этому добавлялась душевная надломленность, которую Меттерних определил как "усталость от жизни". "Александр, - пишет князь П. А. Вяземский, - в последнее десятилетие уже не был и не мог быть Александром прежних годов. Он прошел школу событий и тяжких испытаний. Либеральные помыслы его и молодые сочувствия болезненно были затронуты грубой действительностью. Заграничные революционные движения, домашний бунт, неурядицы, строптивые замашки Варшавского сейма, на который еще так недавно он полагал лучшие свои упования, догадки и более чем догадки о том, что и в России замышляют что-то недоброе, - все эти признаки, болезненные симптомы, совокупившиеся в одно целое, не могли не отразиться сильно на впечатлительном уме Александра... В Александре не могло уже быть прежней бодрости и самонадеянности. Он вынужден был сознаться, что добро не легко совершается, что в самих людях часто встречается какое-то необдуманное, тупое противодействие, парализующее лучшие помыслы, лучшие заботы о пользе и благоденствии их... Тяжки должны быть эти разочарования и суровые отрезвления. Александр их испытал: он изведал всю их уязвительность и горечь. Строгие судьи, умозрительные и беспощадные, могут, конечно, сказать, что человек с твердой волей, одаренный могуществом духа, должен всегда оставаться выше подобных житейских невзгод и сопротивлений. Может быть. Но мы не чувствуем в себе достаточно силы, чтобы пристать к этим суровым приговорам. Мы полагаем, что если и были ошибки, то многие из них были искуплены подобными испытаниями и подобным горем. Мы здесь не осмеливаемся судить, мы можем только сострадать".
Семеновская история подействовала на Александра так сильно еще и потому, что известие о ней совпало с получением сведений о существующих в России, в среде армейского офицерства, тайных обществах. Первый обстоятельный доклад об этом деле государю представил начальник III отделения корпуса жандармов генерал А. Х. Бенкендорф. В этом докладе уже были упомянуты почти все главные действующие лица будущего мятежа.
Бенкендорф советовал обратить особое внимание:
1) на Николая Тургенева, "который нимало не скрывает своих правил, гордится названием якобинца, грезит гильотиной и, не имея ничего святого, готов всем пожертвовать в надежде выиграть все при перевороте; его-то наставлениями и побуждениями многим молодым людям вселен пагубный образ мыслей";
2) на Федора Глинку: "...Слабый человек сей, которому некоторые успехи в словесности и еще более лесть совершенно вскружили голову, который помешался на том, чтобы быть членом всех видимых и невидимых обществ, втирается во все знатные дома, рыскает ко всем видным людям, заводит связи, где только можно; для придания себе важности рассказывает каждому за тайну, что узнал по должности или по слабости начальника... и как в разговорах, так и в письме кстати и некстати прилепляет политику, которой вовсе не постигает, но блеском выражения и заимствованными мыслями слепит неопытных";
3) на "всех Муравьевых, недовольных неудачей по службе и жадных возвыситься";
4) на "Фон-Визина и Граббе, которые, судя по рассказам имеющих с ними короткие связи и по действиям их, готовы на все", и т. д.
"При судебном исследовании, - предупреждал Бенкендорф, - трудно будет открыть теперь что-либо о сем обществе (имеется в виду "Союз благоденствия". - С. Ц.): бумаги оного истреблены, и каждый для спасения своего станет запираться; но правительство легко может удостовериться в истине, поручивши наблюдение за сими людьми, их связями и пр., и вследствие того принять на будущее время надлежащие меры... В заключение должно сказать, что буйные головы обманулись бы в бессмысленной надежде на всеобщее содействие. Исключая столицу, где, как и во всех других, много найдется способного воспламениться при обольстительных средствах, исключая Остзейские губернии, лучшее дворянство которых, получая воспитание за границей, мало имеет отечественного, - утвердительно можно сказать, что внутри России и не мыслят о конституции".
Итак, Александр приехал в Россию уже извещенный о заговоре. Сразу по приезде государя в Царское Село к нему явился генерал-адъютант Васильчиков с новым докладом о тайных обществах. Закончив обычный доклад, Васильчиков сказал, что имеет сообщить о политическом заговоре и передать донос, поданный ему незадолго до восстания в Семеновском полку; донос этот содержал полный список заговорщиков.
Александр долго оставался задумчивым и безмолвным. Наконец он произнес по-французски:
- Дорогой Васильчиков, вы, который находитесь на моей службе с начала моего царствования, вы знаете, что я разделял и поощрял эти иллюзии и заблуждения.
Тут он снова надолго умолк и затем прибавил:
- Не мне подобает карать.
Оба доклада - Бенкендорфа и Васильчикова - остались без последствий. Александру не хватило духа наказать людей, проповедующих идеалы его молодости, которые он теперь называл иллюзиями. Сохраняя теплое, сочувственное отношение к либеральным идеям, Александр разочаровался, изверился в них. Однако ему тяжко было думать, что он должен отказаться от любви современников и похвал потомков. Сам он сознавал, что внутри империи им сделано гораздо меньше, чем на дипломатическом поприще. Немного позже, при посещении Пензы в 1824 году, у него состоялся следующий разговор с губернатором Ф. П. Лубяновским. Дело было после смотра 2-го пехотного корпуса. Лубяновский, заметив на лице царя явные признаки усталости, сказал, что империя должна сетовать на его величество.