Страница 8 из 25
Самые яркие воспоминания из моего детства: запах свежего молока, коровника, масла на дедушкиных руках, запах сена и только что скошенной травы, запах рассады, запах домашнего масла и яичницы, чуть подгоревшей на чугунной сковородке…
Когда к дедушке приходило все наше большое семейство на один из великих праздников, будь то Пасха или день рождения деда… Я не могла не остаться у него на подольше…
Мой дед жилистый, коренастый и рукастый, так про него говорили в деревне. За что бы он ни брался, у него все получалось. Многие, если в чем-то нуждались, знали, что Василий поможет… А еще он любил, любил нас всех так сильно, что, кажется, ничего для себя не оставлял, он любил по-особенному…
Огород был для деда святым местом, там стоял старый сарай, где находился и чердак. Там дед мог засиживаться сутками. Он мог копаться в своих инструментах, курить самокрутку, а рядом с сараем он разводил своих «детей»: фазанов, кур, индюков, покупал для них лекарства, если те заболевали, просиживал с ними часы, пока те разбирали корм и шумели… Дед смотрел, а потом звал меня, сажал меня рядом, и мы разговаривали обо всем…
Также на чердаке у деда было охотничье ружье. Хранил он его в чехле и трех свертках ткани. Доставал нежно и бережно, заряжал, ставил в конце огорода старую жестяную банку и стрелял.
Мне хотелось проводить с ним как можно больше времени, я всегда пыталась быть там, где и он. Куда бы он ни ехал, я кричала: «И я с тобой!» Однажды мне захотелось, чтобы он научил меня стрелять. Он всегда был за, брал ружье, протягивал мне, говорил, как правильно его нужно держать, сам становился сзади меня и показывал: вот прицел, вот мушка, там банка, целишься и стреляешь …
«Руки трясутся», – говорю я ему.
«Держи упор, руку неправильно поставила». – Ставит правильно …
«Вот молодец!» – констатирует он…
Первый раз курок он нажал вместе со мной, только попали мы не в банку, а в стекло сарая… Дед рассмеялся, пожал мне руку, поздравил с первым выстрелом. Сказал, что работы много не бывает, и пошел собирать осколки стекла. С ним было не страшно, с ним было радостно, с дедом домашняя работа, домашние мелочи оставляли теплый осадок, который надолго сохранился в детской нежной душе…
Я и свора деревенских детей хотели зарабатывать, как и все взрослые, хотели сами покупать на свои деньги мороженое в жаркие летние дни и жвачки с наклейками знаменитых звезд. Дед прочуял землю под моими ногами и решил мне помочь, сказал, что завтра он едет на рыбалку и что для меня есть работа. Восторг неописуем, есть работа!
Дал перчатки, медицинский пинцет и показал навозную кучу… Сказал, что там червяки, «соберешь мне банку, и будут у тебя личные деньги». Я, не раздумывая, начала копаться и выискивать червяков… Я вылавливала их, вырывающихся, юрких, противных и вонючих… Дед умел дать задание так, что его не хотелось подвести, а заслужить похвалу от него было большой наградой… Видеть его гордое за внучку лицо было дороже любого золота. Я провозилась целый день с этими червяками, испачкала лицо, штаны, майку… Так увлеклась, что не заметила, как начала собирать вторую банку. Когда услышала, как смеется в стороне дед, я поняла, что работа подошла к концу.
«Ну герой, ну работница», – говорил он и смеялся своим хриплым смехом. А я встала с корточек, посмотрела на него, и лицо мое расплылось в детской наивной улыбке. И, кажется, можно было сделать снимок и подписать его так: «Счастье – оно есть, даже в таком малом и плохо пахнущем…»
Так я получила свои первые деньги, а дед сделал потом из этой истории деревенскую байку, которая разошлась по всем и каждому. А дед, он гордился…
Вечным занятием деда в летнюю пору было поехать в поле косить траву или дома разгружать ее и делать тюки (кубы из травы), которые поднимались на чердак и сушились, как корм для коров на зиму…
Дело, конечно, скучное для ребенка, но для меня поездки за травой на поле были романтикой… Я любила, пока дед косит траву, ходить по полю, срывать рядом в саду спелые зеленые яблоки или гладить лошадей, что гуляли неподалеку. Косить пробовала, плохо получилось, но развлекать деда тоже было частью программы. Он косил, а я ему рассказывала стихи, что мы учили в школе, пыталась петь песни и даже показывать танцевальные движения… Сочиняла про него шуточные строки, вроде:
Из этих тюков мы делали с ним сцену, кулисой был коровник, – и я показывала ему маленькие шуточные представления.
«А сейчас на сцене Артистка нашего села!» – и тут выходила я, в каких-нибудь дедовских старых шортах и растянутой майке.
Дед под это дело включал Владимира Семеновича Высоцкого, который спустя уже года стал моим любимым исполнителем, тут нужно отдать должное деду…
Он включал его часто, вне зависимости от настроения, и компьютер с колонками приобрел только ради прослушивания его песен. Дед все повторял: «Пока наши соседи не выучат все слова песен Высоцкого, я его не выключу!»
Да он и сам был чем-то на него похож: смех, улыбка, манеры…
А теперь я в свои двадцать повторяю его слова и так же включаю на всю мощь Владимира Семеновича… «Дед был бы счастлив», – услышав его музыку, кто-то мне скажет.
Так проходили мои каникулы весенние, летние, осенние… В голове всплывают то арбузы, загруженные в багажник и в салон старого «москвича», то слова деда родителям: «Пусть остается у меня, еще успеет в школу пойти…»
То шоколадки, которые он мне традиционно покупал после сбора травы и говорил, чтобы я не рассказывала родителям, что это будет наша традиция и секрет…
То червяки, то ружье, то фазаны…
И кажется, у нас было много недосказанного, в силу моего возраста, и кажется, нам было бы о чем поговорить к моим двадцати… А может, мне только кажется?
Он оставил свой след в моем сердце, как оставляют люди отпечаток своих сапог на еще не высохшем бетоне, твердо и, кажется, навсегда.
И где-то, в какой-то вечер, у меня зазвучит «Ноль семь» Высоцкого.
И вот снова лучи солнца бьют мне в глаза. Снова лошади, спелые яблоки, и рядом сидит… конечно, он.
Наталия Хабибуллина
Баба Дуся и «Дом-2»
Часто вижу сон: я в Нижнем Тагиле, у бабушки. Неделю гощу, другую, и так мне здесь хорошо и уютно, что даже уезжать не хочется. Чувствую – надо, а не могу. Уже и билет заранее куплю, спешу на вокзал, тороплюсь, а поезд всякий раз ту-ту! Уже ушел.
Заметила, что сон этот снится мне всегда во время неурядиц – дома или на работе. И тогда я, как в детстве, мечтаю сбежать от всех проблем в Тагил, к бабе Дусе.
– Дался тебе этот Тагил! – сердилась в моем детстве мама. – Полетишь с нами в Молдавию! А хочешь, поедем к тете Нине в Шевченко, будешь загорать, ловить кефаль, купаться в море сколько влезет.
– Не хочу на море! Хочу в Тагил, к бабе Дусе!
Папа вздыхает, забирает меня из детского сада, мы садимся в поезд и едем в Тагил. Затем папа возвращается домой и вместе с мамой и моей младшей сестрой они летят в отпуск куда-нибудь на юг.
Все мое детство прошло в Тагиле, на Лебяжке, возле мелкой, пахнущей тиной и заросшей камышом речки Выйки. Там, в старом доме на Зерновой улице, жила и до сих пор живет моя бабушка.
В бабидусином паспорте нет отчества. Фамилия и имя есть, а в графе «отчество» – прочерк. Родного отца бабушки звали Иваном, он утонул в реке, когда Дусе едва исполнилось семь лет. В самый июльский солнцепек косил на лугу сено, сомлел, решил охолонуться, нырнул в ледяную воду – и не вынырнул, отказало сердце.
Через год Марфа, бабушкина мать, снова вышла замуж. Отчима звали Егором, мужчина он был тихий, незлобивый. Так что когда бабушка отправилась получать паспорт, она никак не могла решить, на чье же имя ей записаться. Пока раздумывала, паспортистка записала просто: Евдокия, тем самым избавив бабушку от мучительного выбора.