Страница 1 из 8
ДВА ОДИНОЧЕСТВА
На фоне морозной синевы безоблачного неба очертания гор смотрелись, как нарисованные карандашом. Кроссовки скользили по заиндевевшим камням, облачка пара, выдыхаемые из разгорячённых глоток, оседали мелкими кристалликами на меховых воротниках зелёных бушлатов. Тропа, то полого петляла между валунами, наваленными в каком-то хаотическом порядке, то круто взмывала в гору. Автомат привычно давил на плечо, штык-нож, отбивая ритм, бил рукояткой по пряжке портупеи, а во фляжке заманчиво булькало поллитра спирта, выпрошенного у девчонок из полевого госпиталя. Цепочка бойцов поднималась к гряде, торопясь занять позиции на господствующей над трассой высоте. Вдруг стройная змейка взвода сломалась. Косицин, выскочив из строя, сошёл с тропы и помчался к ближайшему валуну.
– Косицин! Стой!
– Да я сейчас. Подперло мочевой пузырь, спасу нет!
– Назад, я сказал!
– Ну не могу я на тропе, не мо… – мощный взрыв оборвал крик Косицина. В небо взметнулся столб огня, сыпануло крошевом камня…
Макс закричал и сел в постели. По ложбинке между лопаток потёк противный, холодный, липкий пот. Откинув сырую простыню, Максим встал и закурил. Сизый дым потянулся по комнате и струйкой потёк в открытую форточку. Опять сны… Что было дальше, он знал. По склону, таща за собой окровавленные внутренности и остатки ног, полз Косицин. Сил кричать у него уже не было, он скулил как щенок, поворачивая голову из стороны в сторону и глядя вокруг уже невидящими глазами.
– Стоять! – Скомандовал Макс незнакомым, каким-то чужим, деревянным голосом и осторожно шагнул с тропы. Косицин подорвался на противопехотке. Значит где-то здесь могут быть ещё мины. Сапёры, они что, тропу почистят и всё. Первое правило: с тропы не сходить. А Косицин сошёл… И сейчас надо его от туда достать. В голове кто-то услужливо подсказал: «Чтобы похоронить». Максим чертыхнулся и сделал ещё несколько шагов, до боли в глазах вглядываясь в землю под ногами. Ещё шаг, ещё… Ноги стало сводить судорогой от напряжения, зрение затуманилось. Что бы как-то дать глазам отдых, Макс закрыл их, а потом открыл и посмотрел назад. На тропе, рассредоточились, удерживая сектора, его бойцы. Он опять повернулся, и пошёл вперёд. Косицина на тропу вытащили уже мёртвого. «Хоть немного мучился» – опять подсказал кто-то в голове. Да, это всё было именно так. Проклятая война. Сколько лет прошло, а почти каждую ночь… Старенькие командирские часы показывали без четверти шесть. Скоро всё равно вставать. Макс зябко поёжился. Уголь давно прогорел, и печка стояла холодная. В комнате ощутимо пахло сыростью. Максим плеснул на лицо холодной воды из умывальника, наскоро почистил зубы и побрился. На плите уже насвистывал чайник. Хлопнув дверцей старенького холодильника, Макс извлёк из его недр кольцо колбасы и пачку масла. Масло было мерзлое, и мазаться на хлеб не хотело. Он поэтому и не любил покупать его. «Рама» в любом виде хорошо намазывалась. Но вчера в магазине было только масло. Быстрый завтрак и в путь. Старенький «Москвич» ходко шёл по дороге в город. Зима в этом году выдалась сырая. Оттепели сменялись обильными снегопадами, на дорогах сплошная слякоть и каша из сырого снега вперемежку с грязью. Машина юзила на поворотах, но шла уверенно. Город встретил пробками, машинами, чадящими на перекрёстках и толпами бестолковых прохожих. Макс лихо вырулил на «пятак», и встал аккурат за «Оппелем» Мыктыбека. Братья-таксисты с готовностью расступились, вовлекая Максима в свой кружок.
– Да пошла ты со своей мясорубкой! – Под общий хохот услышал конец какого-то анекдота Макс.
– Привет, Макс! Как дела? Что там за городом?
– Да всё так же, как и здесь. Как клиенты?
– Клиент, как всегда. И в такси хочет проехать, и копейку свою в кармане жмёт.
– Погода паршивая. Только из машины вышел, уже ноги мокрые.
– Да, сырость просто кошмар. Да и обувь нынче, за сколько ни купи, всё картон с целлофаном. С виду чистая кожа. А как в сырость попадёт, моментом ноги мокрые.
– Ладно, пойду в машину, там хоть печка. Недосуг мне ноги мочить. Ещё не хватало свалиться с простудой.
Макс забрался в машину и, включив радио, откинулся на спинку сиденья. Сквозь лобовое стекло было видно, как клиенты расхватывали машины и уезжали по своим делам. Вот и его очередь, однако, клиент, скользнув невидящим взглядом по «Москвичу», устремился к стоящему сзади «Фольксван-пассату». «Москвич»… Единственный на «пятаке». Естественно, что он катастрофически проигрывал в сравнении с иномарками других таксистов. Обидно, конечно, однако Макс особо не расстраивался. Спасибо, что хоть какой-то заработок. Когда он в первый раз приехал на этот «пятак», мужики ему так и сказали: «Вообще-то новички у нас проставляются по полной. А здесь, хоть самим поляну накрывай. Какая реклама нашим иномаркам появилась». Да и рад бы Максим на иномарке ездить. Однако спасибо судьбе и за такую машину. Дворники сметали хлопья снега с ветрового стекла, печка уютно гудела, поставляя в салон струи горячего воздуха, и мысли привычно текли по одному, только им известному, руслу. После второй контузии Максима комиссовали из армии и, придя в совершенно другой, гражданский мир, Макс растерялся. Профессия офицер здесь звучала почти так же, как и инопланетянин. Поселился у матери, однако вскоре понял, что пенсии матери, плюс его пенсии по второй группе инвалидности хватает только на то, чтобы тихо, на твороге и кефире, достойно встретить старость. Вот с этим Макс согласиться не смог. Положение добило то утро, когда Макс проснулся от собственного крика и ощутил на своей голове руку матери. Это стало для него последней каплей. Его сны – это его боль, его несчастье. И впутывать, кого бы то ни было, это было бы нечестно. На остатки армейской страховки, Максим купил «убитый» «Москвич» ядовито-зелёного цвета и домик в дачном посёлке. С домиком вообще сказочно повезло. На фоне всеобщего развала дачи практически ничего не стоили, поэтому домик с участком удалось купить за сущие копейки. Осталась мечта: скопить на хорошую иномарку. Например, на «Ауди 100». А дом… Макса вполне устраивал и этот. Главное, что один. Сны, которые посещают его каждую ночь, не должны никого волновать. Это там, на войне в Нагорном Карабахе он думал, что все эти жертвы – боль всего народа. Оказалось – это только его боль. Пусть будет так. Макс сам справится. Одна за другой, машины рассосались, и на пятаке остался только «Москвич». Мимо пробежала «собачья свадьба». Среди своры бродячих дворняг чужеродно выделялась благородная колли со свалявшейся грязной шерстью. И совсем ещё не старая собака, кем – то выброшенная на улицу, она всем своим видом олицетворяла укор всему человечеству, так вероломно поступавшему с друзьями человека. «Совсем, как я», – подумалось Максиму. Мокрые хлопья снега грузно падали на лобовое стекло и капот. Дворники, натужно взвыв, опять прошлись по стеклу, сметая сугробики. На обочине Макс увидел одинокую фигурку женщины в достаточно дорогой дублёнке. Балансируя на высоких «шпильках», она безуспешно пыталась поймать такси. Проезжающие мимо машины обдавали её брызгами грязного полужидкого снега. Она уворачивалась от брызг и упорно пыталась поймать свободную машину. Всё ясно. Старый «Москвич» её не устраивал. А иномарки под рукой не оказалось. Макс отвернулся от неё и стал опять наблюдать «собачью свадьбу». Колли сцепилась с беспородной дворнягой за обладание дамой сомнительной масти серобуромалинового цвета. Жалко таких собак. Они не конкуренты истинным дворняжкам. Так же как и Максиму, им приходится выживать в совершенно непривычных для них условиях. И вступать в борьбу с теми, для кого этот мир – дом родной. «Забрать его, что ли?» – Подумалось Максиму, – «Всё же собрат по несчастью. Будет дом охранять. Всё лучше, чем по помойкам бегать». Макс уже открыл дверцу, чтобы позвать колли, когда к машине подошла та самая дама, которая безуспешно пыталась поймать более приличную машину.
– Вы свободны?
– Да, садитесь.