Страница 3 из 22
– Нам куда? – спросил Молот.
– Улица Садовая, одиннадцатый дом, – ответил Серп.
– А это где?
– Вроде бы недалеко тут. То ли третий, то ли шестой поворот направо.
– Говорил же я, надо было купить джипиэрэсину. Сейчас бы, глядишь, никаких проблем не возникло.
– А ты по старинке.
– Это как?
– Выйди и спроси.
– Ну уж хрен, – Молот дал по тормозам, резко остановив машину посреди пустынной улицы. – Давай ты выйди и спроси.
Пока Серп объяснялся с проходившей мимо пожилой женщиной, Лицедей и Молот молчали и оглядывались. Городок производил унылое впечатление: обшарпанные пятиэтажки, почерневшие от времени частные дома и сараи, залитые грязью тротуары. Осенью все русские города полны тоски и безнадежности. Серые облака, серые окна, серые лица.
– Ага, – Серп вернулся в машину. – Я все выяснил.
– Молодец, – буркнул Молот, давя на газ.
Лицедей повернулся к Серпу:
– Будь другом, дай еще сигаретку.
– Пожалуйста.
Лицедей закурил, и в салоне вновь воцарилось молчание. Справа и слева пятиэтажки сменились двухэтажными каменными домами еще дореволюционной постройки. Некоторые из них выглядели весьма плачевно, другие щеголяли свежим ремонтом – но среди тех и других было мало жилых. Магазины, офисы, кафе, бары.
– Кажется, въехали в старую часть города, – протянул Серп. – Скоро уже…
– Угу, – Молот быстро взглянул на Лицедея. – Так что там со старухой в лесу?
Лицедей выкинул окурок в окно, ответил ровным голосом, не отрывая взгляда от дороги:
– Это неважно. Абсолютно неважно.
– Да ладно!
– Там нет ничего срочного. Может, потом как-нибудь. Сейчас нет настроения.
Молот хмыкнул. Спорить с шефом он, разумеется, не собирался. Но такой подход к делу ему не нравился. С другой стороны, если бы в лесном видении действительно содержалось что-то значимое, способное помочь в борьбе с врагом, Лицедей наверняка не стал бы утаивать это от коллег. Тем более, если увидел бы малейший намек на возможную опасность.
Или нет?
5
В школе на все можно смотреть с двух противоположных точек зрения. Здесь в одном здании заперты две почти никогда не пересекающиеся вселенные. Если сесть за учительский стол, то перед вами будут лица детей, равнодушные или заинтересованные. Еще будут столешницы парт, открытые учебники, тетради, шкаф у дальней стены и цветы на подоконнике, за которые вы лично отвечаете перед администрацией. Это взрослая вселенная. Она мала, ограничена трудовым договором и произволом начальства. Ее пейзаж состоит из объяснений, лицемерия, проверок домашнего задания и соблюдения дисциплины. Она – основа школы, самая банальная и примитивная ее часть.
Если же сесть за одну из задних парт, то вашим глазам предстанет совсем другой мир. Затылки, спины, секреты. Рисунки и надписи на спинках стульев: «Все лохи, шлюхи», «SlipKnoT», «Гопа сасун», шпаргалки, зажатые между коленями, книги, комиксы, мобильные телефоны, игральные карты, записки о том, кто кого любит. Это детская реальность. Она полна неожиданностей и неподдельных эмоций. Учеба – лишь фон, на котором разворачивается настоящая школьная жизнь.
Класс гудел, и успокоить его не представлялось возможным. Поэтому Таня оставила попытки вести урок и, для проформы озвучив задание (которое, конечно же, никто даже не начал выполнять), углубилась в заполнение журнала. У нее редко находилась возможность заняться бумажной работой, которой в жизни школьного учителя выше крыши. Работа эта большей частью абсолютно бессмысленна, никому не нужна и выполняется исключительно для галочки. Проверяется она тоже для галочки – Таня не сомневалась, что во время чуть ли не еженедельных проверок журналов, проводимых администрацией, никто так и не потрудился прочесть, что же именно написано на четко расчерченных страницах. Написано, и бог с ним.
Она всегда терпеть не могла возиться с казенной писаниной, еще с университетских времен, когда приходилось сдавать кучу всяческих отчетов для допуска к сессиям. От одной только мысли о графе «пройдено на уроке» внутри начинал ворочаться скользкий комок отвращения, и Таня хваталась за любую возможность избежать встречи с ней. Пустые графы копились, складывались в целые страницы, незаметно, исподтишка. В конце четверти они грозились напасть всем скопом, а спасительная лень уже не могла прийти на помощь. Поэтому сейчас, разумно рассудив, что не стоит тратить впустую и так уже потерянное время, Таня решила нанести упреждающий удар. Взяв ручку, она принялась сочинять.
К тому же, это помогало отвлечься от мыслей о вчерашнем утре. О сне, разбудившем ее: в нем трое странных людей с глазами, похожими на птичьи, танцевали вокруг поляны, где она с друзьями расположилась на ночлег. О том, как она проснулась и обнаружила, что осталась одна, о том, как спустя пару минут выбралась наружу и сразу услышала тихие, приглушенные стоны из Катиной палатки. О том, как сразу все поняла.
Она не разозлилась. Наоборот, испытала неожиданное, а потому особенно приятное облегчение. Это было словно вырвать больной зуб. То, к чему давно шли их отношения, последний год державшиеся только по инерции, случилось и оказалось вовсе не так страшно, как представлялось. Конечно, если хорошенько покопаться в себе, то наверняка можно будет обнаружить и боль, и обиду, и страх перед будущим, и презрение, и жалость – но вот копаться в себе Таня как раз не собиралась.
Когда звонок наконец-то прозвенел, незаполненными остались лишь последние две строчки в графе «Пройдено на уроке». Девушка захлопнула журнал, прикрикнула на тех, кто уже сорвался было с места к двери и, тщательно выводя буквы, написала на доске домашнее задание – номера страниц и упражнений. Вдвое больше, чем задавала обычно.
– Плюс к этому, – сказала она, с удовольствием разглядывая вытянувшиеся лица учеников, – вы должны доделать то, что начали сегодня. На следующем уроке я обязательно соберу тетради и поставлю каждому по две отдельные оценки.
– Ну Татьяна Павловна, ну почему так много?! – раздалось сразу несколько голосов. – Вы знаете, сколько нам на этой неделе всего делать?
– Знаю прекрасно. А что вы хотели? Четверть уже три недели как началась, а оценок маловато, вы их зарабатывать не хотите. Вот вас все учителя и эксплуатируют. Вопросов нет? Свободны.
Недовольно ворча, дети собирались, выходили из класса. Таня прошлась по опустевшему кабинету, поправила стулья, открыла форточку, подобрала с пола несколько скомканных фантиков и ручку, выбросила все это богатство в мусорное ведро, заперла дверь и быстрым шагом направилась в учительскую.
Ей нужно было покурить. Вытянуться на диване с сигаретой, уставиться в потолок, в тысячный раз изучить все его трещины и потертости. Выкурить одну, небрежно вытащить из пачки следующую. Музыку включить, потяжелее, погромче. Чтобы все вокруг собой заполняла, пропитывала сознание, чтобы выдавить напрочь все мысли об истории, дневниках, журналах, звонках, обо всем этом четко регламентированном безумии. Сигарета и музыка – вот что нужно. Книжку почитать какую-нибудь с лихо закрученным сюжетом, над которой надо не думать, а только следить за тем, как герои решают высосанные из пальца проблемы, невозможные в средней общеобразовательной школе. А потом, потом добраться до мольберта.
Но вместо сигареты в наличии имелся лишь сырой воздух, льющийся из форточки, вместо книг – невнятная писанина учеников, а вместо музыки – нескончаемый гул школьных коридоров.
В учительскую вошел Федор Петрович, учитель труда, классный руководитель шестого «В» и бывший друг Таниного отца. Бывший – потому что теперь у отца не могло быть друзей. Никто не знал даже, жив ли он. С тех пор как Павел Иванович Кирше сбежал из психиатрической лечебницы пятнадцать лет назад, никто, включая его дочь, не получил от него ни одной весточки.
Федор Петрович как мог помогал дочери друга, тянул за ниточки, которых за жизнь накопил немало, устроил ее сначала в вуз, потом сюда, в школу. Хотя вряд ли это можно было считать помощью. Взять хотя бы чертов шестой «В». Худший класс в пока еще совсем короткой учительской карьере Тани.