Страница 11 из 13
Глядя в длинные, черные, красиво подведенные глаза Кругловой, он вспоминал Викины наставления и думал о том, что было бы значительно легче, если бы Вика сейчас находилась рядом, в соседней комнате. И не надо никаких наставлений.
- Вообще-то речь сейчас не обо мне, а о вас, - раздраженно заметила Круглова, - не понимаю, вы что, боитесь говорить о завистниках, о соперниках?
- Надюша, - он погрозил ей пальцем, как маленькой расшалившейся девочке, мы же условились, что будем избегать слишком серьезных политических проблем. Это скучно, и ваша передача не об этом.
- Значит, вы считаете, что плохое отношение к вам лично - это серьезная политическая проблема?
Он опять тревожно взглянул на часы. Вчера вечером он просил Вику не только остаться на ночь, но и участвовать в съемке вместе с ним. Передача Кругловой была домашняя, семейная.
- В каком же качестве? - спросила Вика. - Все знают, что у тебя есть жена и двое взрослых детей. Она живет в Италии, а дети учатся в Кембридже. Вы далеко друг от друга, но у вас крепкая, дружная семья. А я всего лишь твой пиар, существо без пола и возраста.
- Я разведусь, - пообещал он. Вика ничего не ответила, поцеловала его, уехала и до сих пор не вернулась, даже не позвонила.
- Все мои проблемы так или иначе политические, я ведь политик и ни о чем другом всерьез не беспокоюсь, кроме общественного блага, - на этот раз он воспользовался лучшей своей улыбкой, хитрой улыбкой чеширского кота из "Алисы в Стране чудес". Она была бесценна, потому что смягчала и сводила на уровень милой самоиронии любую заумность и любую глупость.
- Кстати, почему вы стали политиком?
- Потому, что у нас в России слишком уж интересно жить. Все время что-нибудь происходит. То подземные переходы взрываются, то телебашня горит, то рубль рушится. А я хочу, чтобы стало скучно, как, допустим, в Швеции.
- То есть ваша идеология - это идеология скуки?
Он открыл рот, чтобы ответить, но тут до него донеслась тихая нежная мелодия. Несколько первых тактов из "Лав стори" Франсиса Лея. Это звонил мобильный Егорыча, начальника службы безопасности, единственный телефон, который не был выключен на время съемки. Это звонила Вика. Он услышал, как Егорыч произнес "Алло", и больше ничего. В трубке что-то говорили, а Егорыч вместе с телефоном уходил все дальше, через заднюю веранду в сад.
Глаза Кругловой вспыхнули победно и насмешливо. Она, разумеется, приняла его замешательство на свой счет, она решила, что поставила его в тупик своим гениальным вопросом.
- А вам весело, когда тонут подводные лодки с живыми людьми потому, что их заливают негодным дешевым топливом? Когда пассажирские самолеты падают на детские сады, потому что разворованы деньги, необходимые для технического обслуживания? - произнес он хрипло. - Впрочем, это риторический вопрос. Конечно, вам не просто весело. Вам это необходимо, как воздух. Вы утверждаете, что говорите правду? Публика отупела от вашей правды, от ежедневных скандалов и компроматов. Люди становятся равнодушными и жестокими, как наколотые наркоманы. Может правда стать наркотиком? Конечно, если умело ее использовать. Вы посадили их на вашу чернушную правду жизни, как на иглу, - он говорил спокойно, медленно и продолжал улыбаться.
На этот раз с открытым ртом застыла Круглова. Реакция свиты была поразительна. Он еще не докончил фразу, а уже толстенькая гримерша пудрила свою королеву, оба оператора выключили камеры и принялись менять кассеты. Воспользовавшись паузой, он кинулся в сад, обежал дом, остановился у задней веранды, растерянно глядя на аллею, залитую солнцем.
Он понимал, что сейчас повел себя глупо, метал бисер перед свиньями. Никому от его пафосных обличений ни горячо и ни холодно. При монтаже все это вылетит. Передача семейная, уютная, он не на митинге и не в прямом эфире на политическом ток-шоу. Но он страшно нервничал из-за Вики, и ему требовалось срочно выпустить пар, наорать на кого-нибудь. Просто так орать было бы унизительно и глупо, а красивая разоблачительная речь политику никогда не повредит, даже если слушателей мало и они съемочная группа.
Он огляделся, щурясь от солнца. В первый момент ему показалось, что Егорыч испарился вместе со своим мобильником и Викиным голосом в трубке. Но, привыкнув к солнцу, он заметил темную широкоплечую фигуру на скамейке, в кустах. Егорыч тоже его заметил, встал, пошел навстречу, продолжая разговаривать. То есть сам он ничего не говорил, кроме да и нет.
- Это Вика? - громким шепотом спросил Рязанцев и протянул руку, чтобы отнять телефон.
- Егорыч отрицательно помотал головой и быстро, тихо произнес в трубку:
- Ну все, Петр Иваныч, я понял. Я тебе позже перезвоню, минут через двадцать. Лады?
- Вика не звонила? - спросил Рязанцев, справившись с одышкой.
- Нет, - Егорыч обычно смотрел прямо в глаза, но тут почему-то уставился в подбородок.
- А ты звонил ей?
- Мобильный выключен, домашний не отвечает.
- Ну так дозвонись! Она обещала к десяти, а сейчас...
Егорыч не отрывал глаз от его подбородка.
- Ты считаешь, мне стоило побриться перед съемкой? - растерянно спросил Рязанцев.
- А? Нет, все нормально, - ответил Егорыч и перевел взгляд на крыльцо веранды. Оттуда послышался низкий красивый голос Кругловой:
- Евгений Николаевич, может быть, мы продолжим съемку в саду?
- Да, конечно, - громко ответил Рязанцев, развернулся всем корпусом, направился к крыльцу. Вслед за королевой из дома, ему навстречу, вывалила свита. Камеры были готовы, гримерша подошла к Рязанцеву, чтобы промокнуть и припудрить его вспотевший лоб. Он извинился, отстранил руку с пуховкой, неприлично быстро понесся по аллее, догнал Егорыча у ворот и, схватив его за плечи, выдохнул:
- Найди ее, дозвонись! Ты понял?
***
Из вегетарианского ресторана "Ореховая Клара" Андрей Евгеньевич и Маша отправилась в салон красоты "Марлен Дитрих". Маша заявила, что все-таки решила стричься. Во-первых, Макмерфи настаивал на создании нового образа, во-вторых, ей самой хотелось что-нибудь этакое с собой сотворить перед отлетом. Григорьев ждал на улице, и когда она вышла, еле сдержался, чтобы не вскрикнуть. С мальчишеским ежиком она стала такой же, какой он увидел ее в мае 1986-го, в аэропорту "Кеннеди", в инвалидной коляске с загипсованной рукой и с лицом, таким белым и неподвижным, что казалось, оно тоже отлито из гипса.