Футбол. Искушение

Внутри квартира широченная, с нереально высоким потолком, но просто обставленная. Довольно чисто, но чувствуется налет холостяцкой заброшенности. Дышится легко. Мебель деревянная, явно из массива, но отнюдь не новая, из 70-х, а то и раньше.

- Давай, Матвей, не жмись у двери, у меня по-простому. Раздевайся и дуем сразу на кухню. Любимое место, - подмигнул, уже скинувший свою куртку и пребывающий в легкой веселости, Кузьмич, - Да, и обувь не снимай, потом подотру. Вон, об коврик почисть, тапочками заморачиваться не будем.

Кухня, неожиданно просторная, с двумя окнами во двор, обставлена, по контрасту с остальными комнатами, современной пластиковой кухонной мебелью. Не самой дорогой, но, видимо, приличной. Стены в стильных полосатых обоях, с потолка свисает роскошная люстра цветного витражного стекла, начитанный Матвей вспомнил, в стиле "Тиффани". Комфорт, роскошь, богатство, счастливая и обеспеченная жизнь? Вроде бы нет, да и с образом Кузьмича как-то не вяжется. Мебель в квартире добротная, но простая. Да и в годах. Скорее, отзвук прошлого, уже прошедшего благополучия.

Бородач не терял времени. Зашумел электрический чайник, открылась дверца просторного холодильника:

- Яичницу будешь? Нет? Ну и ладно. Обойдемся чаем и сыром. Извини, плюшек нет. И чай с пакетиков, ничего? Кстати, тебе с сахаром? Я с медом предпочитаю.

В белые, "икеевского" вида кружки были заброшены пакетики чая, сыр нарезан щедрыми ломтями на дощечке и на ней же водружен на стол рядом с пластиковой банкой меда и пачкой рафинада. Щелкнул выключателем закипевший чайник, кипяток разлит в кружки. Кузьмич сел на модерновый стул из стальных крашенных труб и светлого лакированного дерева, с глубоко выгнутой спинкой, откинулся и вздохнул:

- А ты что переминаешься до сих пор? Давай, присаживайся.

Матвей осторожно сел на такое же современное изделие мебельщиков. Стул оказался неожиданно удобным, и выгнутая спинка комфортно поддерживала тело.

- Ты курящий, я правильно понимаю? Запашок-то еще в машине почувствовал... сам я никогда эту гадость не употреблял, спортсмен все же.

Внимательно посмотрел на Тяглова, пожевал бородой, потом изрек:

- Вижу я, что дергаешься. Понимаю. Ладно, кури, что ли, на первый раз, разговор, чую, непростым будет. Пепельницу сам возьми вон за той дверцей, что под раковиной... извини, я посижу немного, мысли приведу... - кивнул Кузьмич в сторону одного из многочисленных кухонных шкафчиков. Глянул на часы, висевшие над столом:

- Чай неплохой, даром что из пакетиков, но заваривать его надо не дольше пяти минут, иначе горьким станет. Еще пару минут, и надо вынимать.

Матвей встал, пересек непривычный простор кухни, открыл дверцу под раковиной, увидел под полкой с флаконами моющих средств чистое мусорное ведро с вложенным в него пластиковым пакетом. Там же, на полке в углу приютилась простая стеклянная пепельница, девственно чистая. Матвей присел, вынул пепельницу, вернулся к столу:

- Я в прихожую, можно? Сигареты в куртке.

- Конечно. И кончай робеть, говорю тебе. Все нормально, расслабься. А то молчишь, как воды набрал...

Матвей прошел в прихожую, скромно стараясь лишний раз не шарить взглядом по окружающей обстановке и не заглядывать в распахнутые двери спальни и кабинета хозяина, порылся в карманах собственной куртки, висящей на медном крюке на вид старинной вешалки, достал сигареты и зажигалку. Вернулся на кухню, уселся на стул, уютно принявший его в свои модернистские объятия, подвинул ближе пепельницу, зажег сигарету и глубоко-глубоко затянулся. После нескольких затяжек голова немного закружилась. Кузьмич молчал, иногда прихлебывал чай. Пакетики из обеих кружек уже были вынуты. Бородач позаботился. Матвей быстро выкурил сигареты до фильтра, аккуратно потушил в пепельнице. Хозяин молчал, смотрел в сторону, иногда подносил кружку ко рту. Матвей поерзал, потом решился, извиняющимся тоном произнес:

- Позвольте, я еще одну выкурю.

- Слушай, кончай эти реверансы, Матвей. Я же сказал тебе - расслабься. Будь проще. Можешь травиться, сколько влезет, только форточку приоткрой.

Тяглов открыл форточку, отметив, что оконный блок очень качественный, стекол даже не два, а похоже три. С распахнутой форточкой в кухню ворвался не только свежий холодный воздух, но и приглушенный двором, но все же явственный и неутихающий шум огромного города, которого при закрытых окнах фактически не было слышно.

- Давай, Матвей, садись, закуривай, не забывай про чай и потихонечку рассказывай про себя, - кто ты, что ты, как жил, чем занимался... а я про себя буду. Так и познакомимся.

Тяглов выкурил еще одну, иногда прихлебывая чай, пару раз куснул сыра, и вдруг заговорил. Вначале неохотно, отрывисто, потом расслабился и говорил, говорил, не умолкая, ощущая странное удовлетворение, сознавая, как же ему не хватало все это время внимательного собеседника, с которым можно было бы поделиться тем, что преподнесла ему жизнь в последние годы. Бородач чаю подливать не забывал, слушал внимательно, серьезно и заинтересованно, благожелательно кивал, иногда что-нибудь уточняя.

Матвей говорил про детство, про семью, про студенческие годы, потом опять про семью, иногда перескакивая с одного на другое. Рассказал и про новоявленную, ранее не наблюдаемую свою способность обращаться с мячом. Потом обратно про семью, про жену и сына, про свои неудавшиеся попытки разбогатеть и обеспечить близких.

За окном окончательно стемнело, когда Матвей внезапно замолк, его история закончилась. По кухне витали облака табачного дыма. Кузьмич сидел, уставившись взглядом в стену и чему-то кивал головой. Потом помолчал, и сказал в сторону:

- Вот видишь, какая хрень. И у меня примерно тоже самое. В юности был известен, все получалось, думал так будет и дальше. Потом травма. Тяжелая. Восстановился, но время прошло, и, неожиданно, никому не стал нужен. Никому. Кроме семьи, правда. С семьей все в порядке, было. Но тут уж я сам не смог. Вот так и живу, один, занимаюсь чушью всякой. Иногда дочери приезжают, помогают. Иногда жена. Но не смог я. Не смог, ни с ними, ни с друзьями, бывшими.

Кузьмич вскочил и зашагал по кухне, туда-сюда, иногда касаясь рукой полосок на обоях:

- Думал я, само собой все получится. Ну как же... я учусь в хорошем вузе... я лучший игрок... Ан нет, судьба меня испытала и показала, что в этой жизни не просто надо...талантами и способностями обладать, но еще и зубки иметь. А с этим у меня беда. Вот сейчас мне без малого шестьдесят, ну и что... что я могу сказать, что показать? Что сделал я в жизни? Что я скажу, если спросят? Да ничего... пил я, да, иногда лишнее... Семья...живет отдельно...сам не знаю, как ...вот как-то так...вот... Тебе, я погляжу, тоже не сладко. Вот мы друг другу и поможем. Я сам себе докажу, что не зря небо коптил, и ты из дерьма вырвешься. Природный у тебя, видишь, талант. От Бога. Грех зарывать. А я тебе в этом помогу.

Подошел к холодильнику, открыл дверцу, отрешенно посмотрел внутрь:

- Выпьешь?

- Нет, Федор Кузьмич, не то, чтоб я не пью вообще. Ну...в крайние времена перестал пить...потому что боюсь, если начну, остановиться не смогу. А это конец.

Кузьмич подумал:

- Ты знаешь, и правильно. Ты прав, и я не буду. Как-нибудь потом выпьем, когда будет за что...

Захлопнул дверцу, постоял немного, провел рукой по лакированной поверхности, обернулся и предложил:

- Давай я тебя до дома отвезу.

Они еще раз обменялись телефонами, адресами, оделись, вышли из квартиры и спустились на лифте. Во дворе было ярко освещено, но других жильцов не наблюдалось. Кузьмич раскинул руки, глубоко вдохнул холодного освежающего воздуха и неожиданно молвил:

- Знаешь ли, Стрелок...чувствую, что все у нас с тобою будет хорошо. Вот поверь, просто чую. Давно такого не было. Айда в машину.

- Надеюсь, Федор Кузьмич. Очень надеюсь. Не могу так больше. Или по-другому, или...никак.

Доехали к дому Тяглова быстро, пробок по пути не застали. Уже около подъезда, выпуская Матвея из машины, Кузьмич напоследок сказал: