Страница 18 из 27
Уля тяжело сглотнула, прогоняя воспоминания. Не время. Не место. Ни сейчас, ни потом. Никогда.
По дороге, раскинувшейся перед бурым зданием, с громким шумом неслись машины. Они гудели друг другу, мигали огнями, фыркали, тормозили и улетали вперед. Никому не было дела до двух темных фигурок на обочине. Уля вдохнула влажный воздух, пропитанный дорожной пылью, и обернулась на Рэма.
Тот стоял чуть в стороне, прижимая к уху телефон. Последние десять минут парень пытался дозвониться кому-то, кто никак не желал отвечать. Длинные протяжные гудки раздражали Рэма, и он, дергая плечом, шагал вдоль стены, но попыток дозвониться не оставлял.
Где они и почему здесь оказались, Уля не знала. Как только согласие сорвалось с губ, Рэм потащил ее прочь из дому так поспешно, что она успела только схватить куртку и натянуть на босые ноги ботинки. Теперь ногам было холодно и мокро. Но Рэма ее проблемы не волновали. На все вопросы он отвечал равнодушным молчанием, снова и снова пожимая плечами, будто у него нервный тик.
– Может, придем в следующий раз? – робко предложила Уля, когда Рэм в очередной раз прошел мимо, со злостью давя на кнопки телефона.
Тот бросил на нее раздраженный взгляд и открыл было рот, чтобы ответить, но гудки сменились громким щелчком соединения. Уля напрягла слух, пытаясь разобрать слова, но Рэм уже нажал на отбой.
– Пойдем, нас ждут, – сказал он. Сунул мобильник в карман и направился вдоль стены.
Уля успела заметить, как он украдкой вытер ладонь о штанину, – брезгливо и воровато, будто опасаясь, что кто-то заметит, но не в силах совладать с отвращением.
Они долго шли по узкому тротуару, почти прикасаясь локтями к бурым кирпичам. Здание казалось таким бесконечным, что пройди вдоль него, не останавливаясь, и рано или поздно вернешься туда, откуда начинал свой путь, обогнув всю Землю. Если бы не грязно-красный цвет, Уля решила бы, что перед ней нескончаемая гладь серой стены из сна.
При мысли о ней голова мерзко закружилась. Белесый туман, как живой, встал перед глазами, заставив тело содрогнуться от ужаса. Уля помотала головой и ускорила шаг. Рэм как раз поджидал ее, стоя у темной арки, которая делила здание пополам. Мутные квадратики окон проводили их взглядами, когда они нырнули в пыльную темноту двора, захламленного мешками и бетонными плитами. Земля была перерыта, где-то в отдалении мерно шумела строительная техника. Под ногами пружинили темные от сырости доски настила.
Рэм уверенно шагал в самую глубь двора, огибая мусор, Уля послушно семенила следом, стараясь не оступиться. Под ложечкой предательски ныло. Дурнота медленно поднималась к горлу, дожидаясь, пока Ульяна дойдет до черной тяжелой двери, у которой замер Рэм, и уже тогда наполнить рот горечью.
На крыльце, сразу под неуместной в этой пыли и серости вывеской «Сакура в цвету», стоял высокий мужчина – тощий, почти прозрачный, с редкими волосиками, зачесанными назад. Грубый фартук доходил ему до колен, а длинные завязочки опоясывали тело дважды, прежде чем завернуться в узел на уровне пупка.
Мужчина курил, глядя куда-то в сторону, и даже не дернулся, когда Рэм легко взобрался по ступеням и застыл напротив. Уля осталась стоять внизу. Она с трудом шевелила пальцами, которых почти уже не чувствовала. Ноги окончательно промерзли. Низкое небо в любую секунду было готово пролиться нудным осенним дождем из тех, что могут тянуться часы, а может, дни, а может, и всю жизнь – никчемную, пустую, человеческую.
Сохраняя молчание, Рэм достал из-за пазухи сигарету и зажал ее между зубами. Мужчина не глядя вынул из кармана фартука зажигалку, чиркнул по колесику стертой подушечкой пальца и протянул затеплившийся огонек. Они одновременно затянулись, продолжая смотреть каждый в свою сторону.
Мурашки медленно пробежали вдоль позвоночника, и Уля заставила себя отвести взгляд от их сгорбленных равнодушных фигур. Было что-то неправильное, противоестественное в этой тишине – нагнетающейся, плотной, – в их равнодушных движениях и дыме от тлеющих сигарет, уносящемся в осеннее небо.
– Ну, пойдем, – так же отсутствующе повторил Рэм, туша сигарету о железные перила, и шагнул через порог.
Мужчина посторонился, пропуская Ульяну, которая послушно, как одурманенная, начала подниматься по ступеням. Поравнявшись с ним, она мельком на него посмотрела и в ту же секунду поняла, что в незнакомце было так знакомо и так странно. Он прятал взгляд, старательно и упорно смотрел в сторону, делая это умело, как слепцы с рождения. Так, как пыталась не смотреть на прохожих сама Ульяна. Куда лучше, чем получалось у нее.
«Меченый», – вдруг поняла она, и сердце забилось в груди, желая вырваться наружу, упасть в большие изможденные руки незнакомца, оказавшегося ей ближе и понятнее собственной матери.
– Меня Уля зовут, – только и сумела выдавить она, застыв перед мужчиной.
Тот помолчал, рассматривая заостренные носки ботинок, и, когда она уже почти собралась с силами, чтобы шагнуть в пыльную тьму, чуть слышно проговорил:
– Анатолий.
Уля кивнула и сделала шаг, дверь за ее спиной, надсадно скрипнув, захлопнулась. Пути назад больше не было. Впереди слабо мерцал свет. Ульяна постояла немного и пошла на него, чувствуя себя самым глупым из всех мотыльков, поступающих точно так же.
Почти вслепую Ульяна осторожно шагала по коридору, выставив вперед руки. Воздух пах отсыревшей побелкой и чем-то еще острым, знакомым. Так было в больнице, когда Уля врастала в пластмассовое сиденье стула приемного покоя. Так пах весь тот бесконечный день, проведенный в ускользающей надежде, что вышедший покачать головой врач ошибся и Никитка жив, поломан, ушиблен, изранен, но жив. Въедливый дух моющих средств и обеззараживающей жидкости, лекарств, боли и тоскливой безнадежности.
Уля стиснула зубы, заставляя себя идти и не останавливаться, пока руки не нащупали впереди гладкую дверь. Она было занесла кулак, чтобы постучать, но сама себя одернула. До приличий ли теперь? И просто потянула круглую ручку. Дверь бесшумно распахнулась, в пыльный мрак коридора хлынул поток яркого света.
Ульяна перешагнула порог, прикрывая глаза, которые тут же начали слезиться. Запах лекарств стал невыносимым. Оказалось, что в мире есть что-то еще, кроме полыни и аромата мужского парфюма, выворачивающее наизнанку ее нутро. Пока глаза привыкали, Уля старалась дышать через рот, чтобы не впускать в себя запах, а с ним и воспоминания.
Понемногу она сумела оглядеться. Небольшая комната безжалостно сияла белым. Кафельный пол и стены, большое откидное кресло, похожее на те, что стоят в зубных кабинетах, пара стульчиков поменьше да небольшой столик, накрытый белой простыней, – на все это были направлены четыре лампы, подвешенные под потолком, которые и обрушивали вниз поток нестерпимого холодного сияния.
Именно так представляла себе Уля палату сумасшедшего доктора, готовящегося сделать лоботомию очередному несчастному, потерявшему рассудок. Когда-то она даже смотрела об этом фильм, и тот морозил ее приятным, надуманным страхом. Но теперь, оказавшись в паре шагов от кресла с широкими ремнями, будто предназначенными для усмирения буйнопомешанных, страх в ней стал совсем иным. Он медленно наполнил тело, превращая его в мягкое желе, которое не поддерживала ни единая косточка.
Надо было бежать. Прямо сейчас, не мешкая, развернуться, пронестись по короткому коридору, оттолкнуть с пути Анатолия, замершего под дурацкой вывеской, и не останавливаться, пока рядом не окажется утренняя московская толпа. Уля слабо дернулась, но ноги ее не слушались.
Кто-то сыграл с ней злую шутку. Кто-то высмотрел в толпе, как она провожала тоскливым взглядом кричащего не своим голосом парня, которого волокли санитары. Кто-то провел социальный эксперимент, задурив и без того больную голову россказнями о смерти и желаниях. А она повелась, как дура. Как безумная бабка. Как настоящая сумасшедшая, потерявшая последние крохи рассудка. Все так и было. Безо всяких «как».
Уле стало смешно. Смех почти вырвался из скорченного в ужасе рта, когда у самой стены кто-то пошевелился. Прислонившись к кафелю спиной, там стоял Рэм. Яркий свет резкими мазками рисовал складку у тонких губ, мешки под глазами, острую морщинку между бровей. Так парень казался старше и грубее. Всей своей напряженной фигурой он старался вжаться в белую стену, держась подальше от кресла, которое отделяло его от замершей у порога Ули.