Страница 34 из 47
И он пожал руку Ахметсафе, сидевшему к нему ближе других.
– Мы, старшее поколение… – продолжал представитель, хотя для «старшего поколения» он был чересчур молод, и весь его «опыт» ограничивался краткосрочным нахождением в рядах Красной Армии и последующим лечением в госпиталях от подозрительно случайного ранения. – Мы, старшее поколение, гордимся вами! Уверяю вас, что со стороны губкома не останется без внимания ваше мужество, благодаря чему удалось провести успешные и активные мероприятия против религиозного мракобесия в известном на весь мусульманский мир селении Каргалы, которое называют даже второй Меккой татар!
…Выйдя на улицу, друзья долго шли молча, ощущая в душе какую-то неприятную пустоту. Весь запал борьбы «за светлое будущее» вдруг куда-то улетучился, растворился.
Стояли последние дни золотой осени, скоро начнутся дожди, но они ничуть не беспокоили сельчан, ибо осенние полевые работы давным-давно закончены. За всё лето дождь едва ли затронул пересохшую землю. Страну поразила засуха. Поднявшиеся по весне хлеба не выдержали изнуряющей жары, спалились, высохли… Счастливчиками считались те, кому удавалось собрать со своих наделов три-четыре мешка зерна. Народ затих в страхе перед неизбежным нашествием голода, костлявая рука которого уже простиралась к деревням, начисто обобранным ненасытными большевиками. Бывалые мужики ни на грош не верили председателю сельсовета Зарифу, который клялся, что советское правительство, которое «мы с вами защищали», не допустит голода в стране. Мужики исходили в своих рассуждениях из простой крестьянской логики, в которую никак не укладывалась возможная «помощь Советов». Как можно доверять «рабоче-крестьянскому» правительству, методично и до последнего зёрнышка опустошавшему крестьянские амбары под видом «продразвёрстки» и «продналога»? Какие ещё, к ядрёной фене, завоевания революции? Четыре года длится один и тот же кошмар: ломают, разрушают, растаскивают, расхищают, грабят, грабят, грабят… И ничего не строят, не созидают… Ни одного кирпичика не положили в фундамент хвалёной «новой жизни». Разумеется, на такое «правительство» никакой надежды нет, и веры ему – ни на грош. Но попробуй об этом неосторожно заикнуться кому-нибудь, как мигом угодишь в каталажку как «вражеский элемент»! Богатые Каргалы, эта «вторая Мекка» татар, настолько понравилась красноармейцам, что они редко её покидают. Разве что в тюрьму кого-нибудь отвезти. А из тюрьмы ещё никто в село не возвращался. Один Аллах знает, чем обернётся для народа эта советская власть. Народ учился молчать, хотя давалась ему эта наука очень нелегко. Пожалуй, только в мечети во время намаза и проповедей или праздничных богослужений можно было более открыто поговорить обо всём, что наболело в душе. Учитывая это обстоятельство, губком принял постановление, ограничивающее проведение богослужений, а от местных партячеек и комсомольских активистов потребовал усиления антирелигиозных мероприятий. Это был приказ свыше, из Москвы, где хорошо понимали, что легче всего управлять народом, лишённым веры и совести, то есть духовного ориентира. А для этого нужно было подрубить столп веры – религию, чтобы напрочь лишить народ богобоязненности…
Над деревней нависла тревожная тишина. Ахметсафа уже собирался повернуть к своему дому, как его остановил глухой голос Саттара:
– Завтра придёшь в мастерскую?
– Зачем? Завтра – последний день каникул, забыл? Нас ждёт учёба, институт…
– Ах, да, – спохватился Саттар. – Совсем из головы вылетело, столько всего навалилось за последние дни…
Нынешнее лето прошло совсем не так, как ожидал Ахметсафа. В верховьях Сакмары почему-то перестали валить лес, и Гариф со своей артелью подался на Урал. Обещанные им брёвна окончательно уплыли из рук Давлетъяровых, и Мустафа вновь попытался заняться торговлей. Организовав на последние деньги караван, он «погорел» на первой же поездке. Во время возвращения в Оренбург караван попал в руки разбойников и был дочиста ограблен. Избитый, полуживой, выброшенный в придорожную канаву, Мустафа еле-еле добрался до ближайшей станции, где добрые люди выходили его и помогли добраться до Оренбурга. Там, в доме старшего брата Гумера, он долго лежал, харкая кровью и медленно, мучительно выздоравливая, пока осенью страшная весть вновь не свалила его с ног: в Крыму, на Перекопском перешейке погиб его сын Гусман. Шамсия как-то странно отреагировала на смерть Гусмана: сначала Ахметсафа увидел её плачущей в углу сарая. Наплакавшись вдоволь, Шамсия вытерла слёзы, покрутилась по выжженному солнцем двору, делая вид, будто ищет что-то, а потом как ни в чём не бывало зашла в дом, мурлыча под нос какую-то мелодию. Н-да… Трудно понять этих женщин… И невдомёк было Ахметсафе, от чего на самом деле плакала мачеха: от жалости к Гусману, от тоски по своему сгинувшему любовнику Хальфетдину или просто оплакивала свою загубленную молодость… В последнее время она стала очень набожной.
…В ожидании тяжелейшей зимы Ахметсафа с Саттаром решили хоть как-то подзаработать и открыли в Каргалах мастерскую по пошиву сапог. Ахметсафа, подтверждая своё родовое прозвище «Каешлы», оказался весьма способным мастером кожевенных дел. К тому же отец с готовностью оказывал ему необходимые консультации. А родитель Саттара вообще славился по всей округе как мастер по пошиву сапог, не преминув, естественно, обучить своему ремеслу и сына. Таким образом, работа новой мастерской очень быстро наладилась, вскоре пришлось даже двух-трёх помощников нанять. Да и младший – Ахметхан Давлетъяров настолько подрос, что охотно и с большим удовольствием помогал Ахметсафе. Для начала решено было испытать сапоги на своих домочадцах. Первый опыт вполне удался, и вскоре сельчане предпочитали заказывать сапоги не в городе, а у себя под боком, в мастерских молодых студентов-каргалинцев. Появились кое-какие доходы, работа спорилась, настроение улучшилось.
Молодёжная артель привлекла к себе внимание губкомитета комсомола. Там решили форсировать организационное объединение молодёжи в коммунистический союз. В деревню из губкома приехал длинноволосый молодой человек, посланный на «укрепление» только что вступившего в партию председателя сельсовета Зарифа абзый. Он сколотил первую в Каргалах комсомольскую ячейку. Первым комсомольцам деревни выдали краснокожие членские билеты. Услышав, что каргалинские комсомольцы образовали ещё и клуб «безбожников», Шамсия подняла шум, устроила скандал. Мустафа и сам не ободрял странной тяги сына к «шайке безбожных комсомольцев». Казалось, парень хорошо учится, к тому же нужное людям ремесло осваивает…
Видя причину всех бед в комсомольских членских билетах, Шамсия однажды выкрала и сожгла в печи книжицу Ахметсафы. В знак протеста Ахметсафа целый месяц не приходил домой, ночуя и питаясь в мастерской. К нему в знак солидарности присоединился и юный Ахметхан, позднее тоже вступивший в комсомол… Мустафа очень тяжело переживал отступничество сыновей. Оказавшись перед угрозой раз и навсегда лишиться сыновней привязанности, Мустафа послал к ним, в качестве парламентёра, маленькую Биби. Но теперь он не знал, как вернуть сыновей не только в родительскую душу, но и в душу народа. Не знал и поэтому мучился… Впрочем, сыновья уже сами понимали, что их своеволие зашло через край дозволенного и начали размышлять о пути достойного отступления и примирения.
Бибкей вприпрыжку побежала к мастерской и звонко объявила отцовскую волю:
– Папа велит вам обоим идти домой… Не то всё село над вами сме…
Ахметсафа не дал ей договорить и схватил её в объятия: так он соскучился по своей маленькой сестрёнке! Не помня себя от радости, он поднял Биби на руки, позвал Ахметхана, и они пошли домой. Отец в беспокойстве ходил по двору. Увидев своих «смутьянов», он как-то грустно вздохнул, махнул рукой и, зайдя в дом, снова залез на свою лежанку…
– С тех пор, как вы вступили в эту, с позволения сказать, организацию, вы уже не являетесь нормальными людьми. Вы хоть понимаете это?