Белые Волки

Я сказал другу:

– Свет клином на «Белых Волках» не сошёлся. Тебя же куда только не зазывали!

На что Буля ответил:

– Баста, всё, больше я не хоккеист!

– Не «волк», – хотел я поправить.

– Не хоккеист, – повторил он, взял хрустальный графинчик с хрустальной прозрачности содержимым, попросил меня достать рюмочки, которые были ко мне поближе. Я достал из серванта три хрустальные ёмкости на высоких ножках, поставил на стол.

– Две достаточно, – сказал Буля. – Борису не надо. Он с сегодняшнего дня новую жизнь начинает. Такой у нас уговор. Точно, Борь?

– О-хо-хо! – только и вздохнул наш гость в ответ.

Глава четвёртая

29. У самовара

В редакционном кабинете два больших письменных стола. Один для работы авторучкой над текстами, для чтения, общения по телефону и без, непосредственно с посетителями, на нём рукописи, журналы, на краю, над перекидным календарём, – частокол карандашей, фломастеров, то там, то тут – записные книжки, разноформатные листочки с именами и номерами телефонов… в общем, ни сантиметра свободной поверхности. Другой приспособлен под компьютерную технику. Здесь уже прямая противоположность – блеск и чинный порядок. Ещё два стола в кабинете можно назвать журнальными или, точнее, вспомогательными. За одним из них, что с электрическим самоваром, и приютились Равиль Булатов с Лили. Они неспешно разговаривали, точно старинные друзья, хотя она тут была, как понимаете, полной неожиданностью.

– Озябла, – сказала Лили, поправляя гребёнкой слегка покрасневших пальцев пшеницу волос и поглядывая в окно, в котором сиял солнечный морозный день, с зыбкими дрожащими парами на синем холсте неба.

– Попей горячего чаю, сразу согреешься, – посоветовал Булатов. – Вот пряники, они с орешками, вкусные.

Лили послушно – губы трубочкой – потянула, обжигаясь, горячий напиток из снежной белизны чашки на блюдечке, окинула взглядом кабинет – шкаф с книгами, стены с картинами в два ряда…

– Удивительно, – сказала она.

– Что удивительно? – переспросил Булатов.

– Ни одной картины на спортивную тему.

– И правда!

На одном из живописных полотен она задержала взгляд.

– Зима тут – совсем как сегодня за окном. Чудесная работа!

– Друга моего! – похвалился Буля.

Оторвав взгляд от картины, она спросила:

– Куда вы пропали-то на катке тогда? Искала, искала, так и не нашла.

– Ты же подружек своих встретила. А потом, помнишь, такой снег повалил, и я потерял тебя.

– А я подумала, избавились от случайно свалившейся на вашу голову обузы, вот и обрадовались. Откуда эта Ксюшка-болтушка, подруга моя школьная, на катке взялась? В жизни туда не заносило!

– Странно, я тоже встретил там друга. И тоже ещё со школьной поры.

– Чудесный выдался каточек в тот вечер! – Лили встряхнула белокурыми, слегка вьющимися волосами, и они рассыпались по её худеньким плечам в вязаной светло-бежевой кофточке, поверх которой ниспадал на грудь такой же светлый шарфик. Да и вся она была светлая, лучистая, даже румянец, с новой силой вспыхнувший в тёплой комнате, излучал какую-то чистую, лёгкую радость. Она убрала непослушную прядь со лба и сказала: – Согрелась. А вообще, зиму почему-то больше люблю, хоть и замёрзла вот на остановке.

– Почему?

– Троллейбуса долго не было.

– Нет, почему именно зиму любишь?

– Не знаю, – пожала она плечами. – Зимою я как-то собраннее.

– Странно.

– Не знаю, – повторила она, взяла пряник, отколупнула ноготком орешек. – Все вокруг поголовно лето любят и ждут не дождутся его. Я – нет. Сейчас вот, в январе, и снег светится, гляньте в окно. И дышится легче. А весною мне тающего снега жалко бывает. Месяц за месяцем зима копит снег в свои сугробы, и вдруг приходит время, и всё добро, все её сияющие драгоценности погибают, превращаются в грязь. Какой смешной кактус! – Девушка подошла к подоконнику. Длинные ноги, плотно упакованные в джинсы, тонкая, гибкая спина, в ушке маленькая золотая серёжка… Потрогала пальчиком единственное растение в комнате. – Ой, колется!.. И потом, – заключила она свою мысль, – когда же, как только не зимою, можно согреться таким вот замечательным горячим чаем!

– Что верно, то верно, – согласился гостеприимный хозяин.

Из задумчиво-заторможенного состояния его вывел телефонный звонок. Он быстро поговорил, хотел было вернуться на место, но позвонили опять.

– Я отвлекаю? – спросила гостья, когда Булатов вернулся к журнальному столику.

– Нет, – ответил он живо, – это звонки отвлекают. Они же каждый день и постоянно.

– А я впервые… – Дальше она не смогла подобрать соответствующих слов и, опустив глаза на свою чашку, несмело сказала: – Я, собственно, по делу.

– Серьёзно? – с напускной весёлостью после заторможенности у самовара и ускоренности у телефона произнёс Буля. – А я думал, так просто, нового знакомого повидать, погреться, а то по делу да по делу все. Кстати, как ты меня нашла?

– Я и точно погреться, – ответила на не последнюю фразу гостья. – Спасибо… – Она допила чай.

Чемпион понял, что его немного занесло.

– Нет, я не в том смысле… – Он воткнул штепсель в розетку электросети. Самовар мгновенно загудел. – Что за дело? Если могу чем помочь – пожалуйста. Ещё горяченького?

Она подождала, когда расторопный хозяин наполнит её чашку кипятком, и начала, неторопливо помешивая чайной ложкой:

– Я уже говорила, что очень люблю хоккей. Помните, на катке? Просто объяснить не могу – как! Одно лишь появление хоккеистов на разминке перед началом игры на чистой, нетронутой глади льда, первые линии, узоры за их коньками на этом волшебном зеркале меня уже не знаю, как волнуют. А уж когда обе команды выкатываются на игру, и начинается бой, то я вовсе позабываю всё на свете. Этот скрежет коньков, стук клюшек, щелчки, треск бортов и косточек хоккеистов – да, да, я и это, похоже, слышу! – этот девятый вал трибун, судейские трели… Они и во сне преследуют меня. Но вся несправедливость в том, что хоккеистом стать я не могу. – Она подняла на Булатова свои пронзительно зелёные глаза. – Никогда. Вы понимаете меня?

– Да, – ответил чемпион мира и Олимпийских игр, – понимаю. Но что делать?

– Статьи, очерки писать. Я хочу писать о хоккее и хоккеистах и тем самым быть в нём, в хоккее. Вот вы же теперь как журналист пишете о «Белых Волках» и как бы с командой не расстались.

– Вот именно «как бы».

– Простите. Я имею в виду, варитесь в тех же проблемах, встречаетесь с теми же людьми, помогаете им печатным словом.

– Хорошо, – прервал вдохновенную тираду Булатов, – в данный момент, как я понимаю, не обо мне речь. Итак, ты хочешь…

– Да, я тоже хочу писать и печататься.

– Что ж, надо попробовать. У меня как раз есть одна подходящая тема. О детском хоккее. Но для начала расскажи немного о себе: кто ты, что ты, где учишься?

– Это так важно?!

– Мне же надо хоть немного знать, с кем предстоит играть в одном звене… Как ты думаешь?

30. Стиль диктует содержание

В своей рукописи я называю своего друга то Булатов, то Буля, то по имени, то одним отчеством обхожусь… Долгое время сам не понимал, почему у меня это происходит. Чувствовал лишь, что разноимённость моих персонажей ведёт к разноликости, что разные имена ищут себе соответствующие контексты и многое другое. Но писал, как писалось. В общем-то, и сейчас так строчу. Но, пораскинув однажды мозгами, я пришёл к гениальному для себя выводу: стиль диктует содержание. Вот так, коротко, как отрезано. Стиль диктует и содержание, и поведение героев, и их имена-прозвища… Мысль можно развернуть в целый трактат, но не буду, раз, как отрезано. Скажу лишь, если наоборот, если содержание берёт верх над стилем, то это уже не художественное произведение.

Свою эту мысль я отношу не только к литературе, живописи, музыке и другим видам искусства. Наглядный пример. Один мой старший приятель, вдовец, по широте душевной, то есть в согласии со стилем жизни, оставил свою квартиру женившемуся сыну, а сам пошёл к женщине, с которой решил связать остаток жизни. Хорошая была тётка (мужа у неё никогда не было, а сыночек был), однако не получилось у них совместной жизни. Она не привыкла, не умела жить с мужиком, а он каждый шаг её сравнивал со своей первой женой, и та, покойная, получалась во всём лучше. В результате, он оказался на улице. Первое время, пока деньги были, гостил у родственников, друзей, потом стал пить, потерял работу и превратился в стопроцентного бомжа. Про долю в сыновней квартире, скажете? Да, пробовал вернуться. На пару дней. На больше не получилось. Эти его новые домочадцы – невестка, сваха… Да и сыночек родной сам по себе среди них каким-то уже не тем стал. Но главное, он не мог ради самоустройства, ради означенного содержания изменить стиль своего поведения, перешагнуть через свои принципы, которые с молоком матери были настоены на таких понятиях, как честь, достоинство… Судиться, что ли, с родным сыном? Сказал: «Честь имею!» – и был со своей честью таков.