Страница 12 из 18
Число зверя – своеобразная мистерия, макгаффин христианства: узнать, какой смысл находится внутри числовой последовательности, невозможно. К примеру, в XX веке немецкий теолог Этельберт Штауфер расшифровал «число зверя» как имя императора Домициана, главного конкурента Нерона за титул Антихриста. Таким образом в зависимости от подсчета и культурно-исторического контекста символика числа в разные эпохи могла указывать на Наполеона, Гитлера, Сталина и т. п.
Император ли Нерон, Домициан, Папа Римский, Мартин Лютер или другой властный правитель, диктатор, деспот, узурпатор или революционер зашифрован в имени зверя, пока выяснить не удалось, но именно из незнания проистекает неизменная актуальность Откровения, позволяющего привязывать символику Антихриста не к какому-то конкретному персонажу, но наделять её новыми, злободневными трактовками. В любом случае, основной пафос маркирования народов связан с идеей поклонения зверю-кесарю как абсолютному правителю или даже – аллегории земной империи в целом, а присяга ей на верность отрицала связь человека с истинным судьей-правителем – Богом.
Исторический контекст создания текста Откровения отсылает к противопоставлению христиан первых веков Римской империи, оппозиция же верных и не верных, правых и не правых по-прежнему является частью человеческой культуры.
Итак, возникновение Откровения в конце I века во многом детерминировано историческими реалиями, поскольку этот текст кодирует образ тогдашнего Рима как упадочного, разлагающегося, погрязшего во грехе царства. Образ Рима в данном случае уподобляется образу Вавилона и отсылает к событиям VI века до н. э. – захвату Иерусалима вавилонянами, зарифмованному со взятием римлянами Иерусалима в 70 году н. э., после которого произошло знаменательное «разрушение Храма».
Выдвигаются и другие, менее популярные гипотезы о времени создания текста Откровения: при Тите, Трояне, Адриане, – но проблема датировки сводится к выбору между ранней (конец 60-х гг., во всяком случае до разрушения Иерусалима в 70 г.) и поздней (середина 90-х гг. – конец I в.) датами12. Более того, усложняет картину и ранняя полемика патристов по поводу авторства Откровения: то отождествление автора с евангелистом Иоанном13, то опровержение этой точки зрения, вплоть до приписывания текста Откровения еретику Керинфу, а Дионисий Великий предлагал видеть в авторе тезку Апостола14. Вопрос авторства Апокалипсиса по-прежнему является не только открытым, но и предоставляющим обширное поле как для сравнительных исследований текстов новозаветного корпуса, фразеологии, христологии, так и для спекулятивных теорий.
Усмотрение параллелей с реальными событиями, с одной стороны, даёт маркеры датировки, но с другой – рискует свести интерпретацию сложного, символического произведения к набору исторических фактов.
Откровение Иоанна Богослова стало последней книгой Нового Завета, резюмирующей ряд иудео-христианских текстов эсхатологического и провиденциалистского характера. Уникальность Апокалипсиса – не только в суммировании на символическом уровне пророчеств на эсхатологическую тематику, но и в том, что Откровение Иоанна как бы закольцевало и тем самым закончило библейское предание о творении, мироздании, истории и человечестве. Отражая начало и подводя итог, Апокалипсис стал альфой и омегой предания и завета. Если в Книге Бытия (первой книге и своего рода прологе всего Писания) представлен процесс творения Богом мира, занявший семь дней, то Апокалипсис (своеобразный эпилог) заканчивает Библию – закрывает книгу бытия человечества. Откровение будто становится зеркальным отражением Книги Бытия, только повествующим не о создании мира, но о поэтапном его сворачивании в процессе апокалиптической хаотизации и Страшного суда. Творение мира сродни инженерному созиданию, конструкции, состоящей из земли, моря, неба, человека, порядка и т. д. Апокалипсис же деструктурирует эту систему, препарирует и разбирает мир по кирпичику, открывая благую бесконечность Нового Иерусалима для праведников и обрекая грешников на вечные адские муки. Райский быт Нового Иерусалима практически сокрыт от тайнозрителя Иоанна, оставаясь непредставимым для ума и недосягаемым для глаза пространством слияния Бога и человека. Поскольку человеческая эмпирика пока ещё не знает такого состояния, то и однозначное описание его невозможно. Опыт Нового Иерусалима – опыт запредельный, внечеловеческий, нематериальный; осуществление дефиниции его может состояться лишь посредством апофатических определений: через отрицание тварности, материи и мира как такового. Представление процесса разборки мира до ничто достигается в Апокалипсисе благодаря не только шокирующим картинам Страшного суда и Гнева Божия, но строгой и стройной структурой текста, скреплённой числовой и знаковой (животных, ангелов, светил и пр.) символикой, усложняющейся в развитии нарратива.
Своеобразие и самобытность Откровения, содержащего различные элементы поэтики пророчеств, речевые обращения, признаки эпистолярного жанра и даже трагедии, более чем очевидны при внимательном чтении.
Метаморфозы восприятия
Как восприняли столь яркое и убедительное произведение о грядущем Конце света современники и ранние отцы церкви?
Текст Откровения – вот уже две тысячи лет один из наиболее комментируемых в новозаветном корпусе. Он неизменно вызывает интерес у читателя, стимулируя работу мысли и провоцируя различные интерпретации. Исследователи и теологи постоянно и неустанно осмысляют его, а поэтому рассмотреть и учесть все мнения, точки зрения и взгляды на Откровение не представляется возможным. Однако необозримое многообразие толкований сводится лишь к нескольким экзегетическим алгоритмам.
Первоочередной вопрос, тревоживший всех – когда же и где настанет Царствие небесное – Новый Иерусалим. В течение II века Откровение получило широкое распространение и признание. Патриоты, как и апостолы, были уверены, что Страшный суд и Второе пришествие не просто состоятся в скором будущем, но уже происходят «здесь и сейчас». Ощущение близкого или уже наступившего Конца света всегда отличало христианскую Церковь от прочих верований и мифологий. Самым же примечательным и важным для периода Средневековья стало формирование универсального толкования Апокалипсиса, роднящего воззрения множества разных авторов (Ипполита Римского, Коммодиана, Викторина Петавского, Мефодия Олимпийского, Лактанция). Этот взгляд на Апокалипсис связан с представлением о мировой седмице, по истечении которой произойдёт Армагеддон, но предшествовать ему будет тысяча лет изобилия и благодати – седьмой день. Такая формула отражает события Книги Бытия: подобно тому как мир создан Богом в шесть дней, за которыми следует суббота покоя и благословения, – мир должен просуществовать шесть тысяч лет, и с их окончанием настанет тысячелетнее царство святых. Ириней Лионский, Юстин Мученик и Тертуллиан считали, что Царство Христово восторжествует на земле и Христос с праведниками во плоти будут править миром тысячу лет, после чего произойдёт финальное сражение Добра со Злом и Страшный суд.
В связи с шестидневным творением мира новый смысл обретала и заклятая шестёрка в числе зверя. Ириней полагал, что мир, созданный за 6 дней, должен просуществовать 6000 лет. Соответственно число зверя, составляющее «шесть раз стоу шесть раз десять и шесть единиц» символизирует полное восстановление Антихристом всего отступничества, бывшее в течение 6000 лет бытия мира: «И потому в грядущем звере будет восстановление всего нечестия и всякого коварства, чтобы вся богоотступническая сила, собравшись и заключившись в нём, ввержена была в печь огненную. И кстати его имя будет иметь число 666, потому что он восстановляет в себе самом все смешение зла, бывшее пред потопом и происшедшее от ангельского отступничества»15. В толковании многих средневековых богословов число 666 символизирует троекратное провозглашение творения без субботы и мира без Творца, что означает тройственное и окончательное отречение от Бога.