Страница 5 из 26
А теперь я поверну ее наоборот и кончу в нескольких строчках. Действительно, у природы будет смысл, если человек и не будет бессмертен. Но не будет тогда смысла в человеке. Осмысленная же природа не может создать бессмысленное существо. Таких ошибок природа не делает. Человека ждет, Галя, все-таки впереди вечность, потому что он мыслит об этом. Положите под курицу утиные яйца; когда вылупятся утята, они поплывут, курице же только останется поражаться таким их действиям. Положите наоборот – под утку куриные яйца; вылупятся цыплята, но не полезут за уткой в воду. Собаки очень умны, но они не пытаются летать, у них нет заложен[ного] потенциала к полетам. Человек думает о бессмертии. Это его врожденный инстинкт. Все дикари верят в загробную жизнь, и чем больше мы этот инстинкт в себе развиваем, тем яснее и яснее для нас становится проблема бессмертия. «Кто без дара небес небо возможет постигнуть, Бога кто обретет не богоравной душой?» И когда мы с мыслью о бессмертии начинаем познавать природу, ее законы, мы убеждаемся, что наш дух бессмертен. Только мысль о бессмертии, о вечности позволяет человеку пользоваться радостью земного.
Но, Галя, уже первый час, и если я дальше буду развивать эту тему, то мне сегодня письма не кончить. И то боюсь, что на этот раз не только Ваши глаза, но и голова устала. Я показал Вам свой способ познавания, но у Вас отсутствует тренировка для него, я не предлагаю его Вам. Вся цель сегодняшнего моего послания – узнать, заинтересовались ли Вы теми немногими фактами, которые я привел, и есть ли у Вас желание узнать еще такие факты. В том случае, если у Вас проявится интерес по затронутой мною теме, если Вы захотите узнать еще и еще больше, я по мере сил удовлетворю Ваше желание знания в этой области. Но чтобы узнать много, надо много хотеть, поэтому, повторяю еще, – не препятствуйте возникновению самых разнообразных вопросов и задавайте их мне, тогда и для Вас, и для меня будет легче найти тот способ познания, который будет самым приемлемым для Вас, а само познание надо только начать, и тогда оно уже не прекратится. Так что не стесняйтесь в вопросах, даже самые пустяшные задавайте. Ведь был же поднят на одном Вселенском Соборе вопрос «Поместится ли душа на острие иголки?». Это люди с белыми бородами и лысыми головами решали вполне серьезно. И ни вред, а пользу принес этот вопрос в свое время. Вреда в познании быть не может, надо надеяться, что оно откроет более широкие горизонты, надо надеяться, что можно сделать жизнь культурнее, красивее, надо надеяться на самое невозможное, лишь тогда можно жить и мыслить.
«Раз у тебя нет надежды, ты не в состоянии измыслить то, что превосходит всякую надежду», а всякую надежду превосходит познавание Того, Кто выше человека-Бога. Так что мы, Галя, надеюсь, займемся с Вами понемногу религиозной философией. <…>
Пишите.
<…> Затрудняюсь я сказать, много ли я изучаю людей или мало. Специально этим как будто не занимаюсь, но свое мнение почти о каждом человеке, с которым мне сталкиваться приходится, у меня всегда как-то само собой образуется и базируется оно именно на различных мелочах. Бывает, что говорит человек о самых высоких материях, раскрывает перед тобой, кажется, все тайники своей души и вдруг одним взглядом или жестом выдает, что это еще не его тайники и не его душа, правда, он искренне хотел бы быть таким, но еще далек от исполнения своего желания. Тогда начинаешь замечать, что ему мешает, что ему надо изменить, что уничтожить в себе и что развить. Одним словом, начинаешь осязать то, из чего человек исходит, а не только то, к чему он идет. Первое же не менее важно, чем второе. Скажем, направились бы мы оба пешком в Сыренец.[11] Вы бы, несомненно, скорее дошли бы до назначения, чем я, потому что Вам из Евве[12] пришлось бы идти, а мне из Ревеля.[13] Точно такое же положение и в людях можно наблюдать. Люди одних идей, одной общей цели, одинакового направления мыслей все-таки слишком друг от друга разнятся, ибо исходят они из различных местоположений. И напрасно Вы, Галя, думаете, что в Ваших письмах я первенствующее место отдаю «изображенным ролям». Никогда. По себе знаю, что избавиться от «изображаемых ролей» почти невозможно, и потому главное внимание обращаю на мелочи, на оговорки, на «иллюстрации». Видите – я, если не умнее, то во, всяком случае, гораздо хитрее, чем Вы это предполагаете. И читать мне Ваши письма совсем не трудно и не скучно. Вы думаете, что Вы говорите о посторонних вещах, когда пишете, например, о Рейнг[ольде] Ивановиче, или о Еввеском обществе,[14] или об окружающей Вас обстановке? Как раз наоборот. Когда человек говорит о себе, то часто он касается совсем посторонних предметов, когда же говорит об окружающем его мире, то больше всего говорит о себе. Ведь достаточно заметить, какими глазами человек на окружающий мир смотрит, чтобы разгадать, каков этот человек. Подход к себе большею частью бывает объективным, человек как бы смотрит на себя издали и любуется или недовольствуется теми или иными своими качествами. Подход же к другим почти всегда очень субъективен, человек раскрывает самого себя, производя оценку окружающей обстановке. Таким образом, могу я Вам все тайны своего «ясновидения» объяснить, но не буду этого делать, не потому, что дорожу этими «тайнами», а потому, что пользоваться ими, может быть, только я умею и они Вам мало пользы принесут. <…>
А о философии Вы опять что-то перепутали. Помню, что я Вам писал как-то о правильном месте философии в жизни, но не помню, в каком аспекте я это делал. Ведь жизнь слишком многообразна, и одного правила на все случаи не придумать. Вы выбрали один из таких случаев, а правило к нему применили из другого. Вы написали: «Сытее ли наш ближний от нашего самоусовершенствования? Нет, он много сытее от полученной работы на фабрике злостного буржуя и эгоиста». Правильно, Галя. Спорить не буду. Но Вы забыли, что «пища духовная» от пищи физической несколько различается. Философия принадлежит к разряду первой, и поэтому следовало бы сказать: «Можем ли мы сделать нашего ближнего лучшим путем своего усовершенствования?», или: «Становясь совершеннее, действуем ли мы на окружающих нас людей благодаря своему совершенству?», – и тогда уже на эти вопросы отвечать. Ваш же вопрос поставлен во всех отношениях неправильно. Ведь «хлеб насущный» – это не больше чем почва, на которой должны развиваться лучшие человеческие духовные силы. «Хлеб насущный» – это условия, в которые мы поставлены и не выходя из которых мы должны развиваться, но это не цель нашего развития и, конечно, не цель философии. Не мог Бетховен без ежедневных обедов творить свою музыку, но ведь нам-то наплевать на меню его обедов, мы музыку ценим. Так и во всем. Скажу не хвастаясь, что я добр, очень даже добр, но я меньше жалею тех, кто умирает от холода и голода, чем тех, кто, в довольстве живя, не носит в себе ни одной мысли, выходящей за пределы «насущного хлеба». Вы пишете, что когда есть нечего, так тогда философия очень проста. Я скажу еще по-другому – когда есть нечего, тогда и вообще никакой философии может не быть. Но почему ее нет у тех, кто обеспечен едою? Простительно ли им есть только потому, что без еды они существовать не могут? Да кому нужно их существование? На съедаемый ими кусок хлеба есть более достойные претенденты. Пусть они откажутся от этого куска ради других, пусть они умрут с голода и тем выполнят свой долг – отдадут другим то, из чего сами не способны извлекать необходимое для человечества, чтобы оно человечеством без кавычек называлось. Но такие люди не знакомы обыкновенно с понятием долга. Не стоит на них долго останавливаться. Сыты они или голодны, – все равно они только «балласт» в человечестве, ни натощак, ни после обеда не дано им ни на пядь продвинуть человечество вперед. И Бог с ним, если Бетховен любил вкусно покушать, простится это ему за его музыку, Бог с ним, если некоторые философствуют только на полный желудок. Они все-таки кроме наполнения его еще что-то делают. А что за заслуга только наполнять себе желудок, или даже в том, что наполнять другим желудки? Может быть, во мне недостаточно сильно развито чувство благодарности и поэтому только я более благодарен Рериху, который многое дал моему уму и сердцу, чем Лапшину из «Eesti Siid’a»,[15] который три года кормил меня, предоставляя на своей фабрике работу? Я все-таки считаю себя правым. А как Вы думаете, Галя? <…>
10
Отрывок из стихотворения И. В. Гете «Блаженное томление».
11
Сыренец (ныне Васькнарва) – деревня в Эстонии.
12
Евве – диалектизм, используемый русским населением для обозначения г. Йыхви (Jõhvi).
13
Ревель – историческое название Таллинна до 1917 г.
14
Еввеское общество – круг знакомых старшей сестры Г. В. Маховой Валентины Васильевны Яласто.
15
«Eesti Siid» («Эстонский шелк») – ткацкая фабрика, на которой в начале 30-х годов XX века работал П. Ф. Беликов.