Страница 19 из 26
Знаете стих Агнивцева:
Как вздрогнул мозг, как сердце сжалось, Весь день без слов, всю ночь без сна, — Сегодня в руки мне попалась Коробка спичек Лапшина. Да, сердце раб былых привычек, И вот в движении вдруг Из маленькой коробки спичек Встал весь гигантский Петербург. Исакий, Петр, Нева, Крестовский, Стозвонно плещущий Пассаж, И плавный Каменноостровский, И баснесловный Эрмитаж. И первой радости зарница, И горя первого слеза, И чьи-то длинные ресницы, И чьи-то серые глаза. Поймете ль вы, чужие страны, Меня в безумии моем, Ведь это юность из тумана Мне машет белым рукавом. Последним отблеском привета От Петербурга лишь одна Осталась мне всего вот эта Коробка спичек Лапшина.Каждый город имеет свое лицо. И, может быть, ярче всего это свое лицо выражено у Петрограда. Если петербуржец живет в других маленьких городах, он вспоминает грандиозность своего Петрограда, если он живет в гигантских городах Западной Европы или Америки, то вспоминает своего «гранитного барина», с которым не в состоянии спорить в величии многочисленные небоскребы. Величие выражается не только величиной, но и спокойными, плавными линиями архитектуры, улицами, проведенными как по линейке, и правильными пропорциями отдельных частей. И Петроград выдержан, донельзя выдержан, в своем особом Петроградском стиле, который накладывает на все свой отпечаток. Ни революция, ни красные флаги и платочки, ни демонстрации стотысячной рабочей толпы не могут сгладить черт «гранитного барина». Его «голубую кровь» не испортить никаким мезальянсом. Мне хотелось бы еще побывать в Петрограде. Очень многим я ему обязан. Его дворцы, его музеи, театры, опера открыли мне красоту искусства. Потом опять Сыренец, который научил меня любить природу. Я часто вспоминаю Сыренец и когда-нибудь навещу еще его. А теперь я уже четвертый год сижу в Ревеле. В данный же момент даже не сижу, а лежу и вспоминаю все, что было. Но не вспомнить всего. Очень много было. Это быстро сказать: Петроград, Сыренец, Ревель, но ведь каждый день, каждый месяц, каждый год в Петрограде, в Сыренце и Ревеле чем-то заполнялся, что-то приносил и что-то уносил без возврата. Вот вспомнил, как уезжал из Саратова отец, а я его не пускал, вцепился в его ногу, и с трудом меня оторвали, и вспомнил, как полгода тому назад я вошел в квартиру и нашел его на полу, в крови, мертвым.[57] Неужели это все тот же отец, все тот же я, что был в Саратове и что теперь есть? Бесчисленные нити радости и горя переплетают каждый день, каждое воспоминание. И все эти нити клубком свиваются во мне. Лежу я сейчас с насморком, с температурой, а запах роз, вершины Эльбруса, Волга, Петроград, Сыренец, все встречи, все лица, все, все проходит передо мной. Что это все было на самом деле или это только плод моего полудремотного состояния? Ведь все, кроме насморка и температуры, как во сне, ведь ничего, кроме насморка и температуры, я не могу реально ощутить в данный момент. Правда, от этих печальных реальностей я отделаюсь после смерти, но много ли смогу я взять с собой по ту сторону жизни из виденных «снов»? Нет. Немного еще. Багаж слишком легок для дальнего путешествия. Надо еще жить, еще видеть сны, создавать их. И тяжело от этого становится и радостно, а все вместе называется «жизнь», и, правда, я люблю ее. Но надо кончать писать, устал уже, да и не только не написать, но и не рассказать всего того, что в этом коротеньком слове «жизнь» заключается.
Целый день перерыва. Вчера голова разболелась не на шутку, так что за письмо не приняться было, сегодня же дело идет на поправку, полегчало по всем статьям, госпожа простуда, проведши в моем организме 3 дня, решила удалиться, по-видимому, взять ей с меня особенно нечего и останавливаться на долгое время в столь некомфортабельной гостинице, как моя персона, ей нет расчета. Оно и к лучшему. Завтра утречком рискнем отправиться на работу. А то нашему фабриканту беда – запасных ткачей нет, кто не придет – машина стоять должна. К тому же у нас на всю фабрику только один подмастер и один мастер, причем последний машин чинить не умеет, ткачихи тоже, конечно, не умеют (вот уж «бабья» несообразительность! Ведь по 15 лет практики, а что случись – так только руки разведут, ни гайки не подвернуть, ни ремня не подтянуть – ничего), и если меня или Шурика в отсутствие подмастера на фабрике нет, то часто бывает, что стоят все четыре машины, сидят четверо ткачих и только сам хозяин бегает как угорелый, но никак своей беготней горю помочь не может. По этим-то причинам и приходится на фабрике торчать сплошь и рядом по две смены, особенно когда еще ночная смена работает. На этой неделе обещали ночную смену закрыть – тогда все-таки легче будет.
А вот вчера жалко, что дома провалялся. Должен был познакомиться с проф[ессором] Янсоном, читал недавно одну его рукопись о творчестве и воспитании. Много интересного там нашел, хотел по поводу некоторых вопросов с ним поговорить, и была уже «аудиенция» назначена, да так и не пришлось ею воспользоваться. В его рукописи затронута одна тема, которую мне хотелось бы подробнее разработать. Тема эта о так называемом «среднем ученике». Весьма резонно в своем труде Янсон указывает, что «среднего ученика» не должно быть. И, по-моему, тоже все эти «средние ученики», «средние учителя», «средняя аудитория» и т. д. и т. д. – все это позор современного общества, и виною этому позору – неправильно поставленное воспитание. Школьные знания почти сплошь представляют собой какие-то готовые мертвые формулы, меньше всего пригодные для жизни. Почти две тысячи лет тому назад Сенека спрашивал: «Неужели полезнее изучать, где блуждал Одиссей, чем заботиться о том, чтобы не заблудиться самому». И вот в течение двух тысяч лет «средние» головотяпы из среды «средних» педагогов считают первое более полезным и калечат молодые поколения, превращая их в «средних людей». Один этот термин – «средний человек» – позорен для человечества. Ну еще, скажем, средний кочан капусты, средняя свинья, пудов так на шесть – это еще туда-сюда, но в высшем олицетворении индивидуальности – в человеке – «среднего» не должно существовать, и если существует, то только потому, что оно искусственно создано неправильным воспитанием. В детях дошкольного возраста никак «среднего ребенка» не обнаружить – все они разные. И немало «героических» трудов приходится употребить школе, чтобы патентованными программами добиться создания «среднего уровня», который отнимает у человека все самое ценное. Надо только удивляться, как удается некоторым за этот «средний уровень» перескочить, как до сих пор имеются у нас талантливые и самобытные художники, писатели, музыканты и другие творцы. Замечательная, между прочим, аттестация для школы – почти все без исключения гении, крупные таланты, изобретатели и вообще люди с ярко выраженной индивидуальностью – были в школах плохими учениками, «ниже среднего уровня». Может быть, потому они и выявились, что злополучный «средний уровень», до которого они «не поднялись», не наложил на них своего губительного отпечатка. У школы надо отнять автономию – давать людям аттестаты. Пусть люди, в свою очередь, тоже дают аттестаты школе. Тогда раскроется весь кошмар современного воспитания. Я больше чем уверен, что 90 % «хороших учеников» окажутся никуда не годными людьми и многие, на кого школа махнула в отчаянии рукой, оставят далеко позади себя своих педагогов. Ой как нужно призадуматься «сеятелям разумного, доброго, вечного»… А они слишком мало думают. Уроков «доброты», «нравственности», «чести» – нет вообще в школьных программах. Какая-то ничего не говорящая сердцу «этика», какое-то «Римское право», в котором нет и доли правды, какой-то «необязательный Закон Божий» с необязательным, по-видимому, раем и адом, какая-то геометрия, которая учит мерить землю, но не учит о том – сколько человеку земли надо. Во всем этом трудно и подобие программы найти. Правда, если за что и можно благодарить школу, так первым долгом ее следует благодарить за то, что она умудряется каким-то чудом держать «средний уровень» несколько выше полного умопомешательства. Впрочем, это заслуга скорее самих учеников, нежели педагогов. Хотя несколько несправедливо я выразился. Много заслуг и у педагогов есть, много среди них хороших людей, и вина ложится скорее на патентованные программы и учебники, на всю постановку образования и воспитания, которую необходимо в корне изменить. А то ведь некоторые имеют наивность удивляться, почему так медленно прогрессирует человечество, в лучшем смысле этого понятия. Неуместная наивность. До тех пор, пока школы выпускают «средних людей», наподобие как фабрики выпускают патентованные подтяжки, до тех пор о прогрессе и мечтать не приходится. <…>
вернуться57
Отец П. Ф. Беликова умер от кровоизлияния, связанного с болезнью органов пищеварения.