Шепот пепла

Генхард прожигал полотно взглядом, изо всех сил надеясь увидеть хотя бы тень императора, и так увлекся, что вздрогнул от голоса обрюзглого старика, кое-как забравшегося на постамент. У главного судьи в животе мог уместиться здоровенный порося. Жирдяй говорил хриплым голосом, задыхался и переводил дух после каждого предложения. У него было противное лицо. Сплющенное, как если бы морду из теста шлепнули об пол, прежде чем прилепить к шее. Казалось, глаза, рот и нос вжались в сальные складки. От такого зрелища впору было морщиться, но Генхард разглядывал старика с восхищением. Он страстно желал стать таким же упитанным, наряженным и важным. Задыхаться от сытости – роскошь. Тратить на одежду столько ткани, что хватило бы троим, – богатство.

– И здесь мы собрались. Без решения покинуть место сие не посмеем. Словом императора нашего и дланью его да свершится пусть суд над грешниками!

Раздробленное эхо заплясало по стенам и затихло. Воцарилась торжественная тишина. Генхард замер от предвкушения. Порченые жались друг к другу, глядя в пол. Куценожку держала на спине уродка, потому что сутулый, длинноногий и рыжий едва стояли. Чем-то их накачали здорово. Яни цеплялась за мелкого. Он, гад, так и не помер – точно сухари Генхардовы грыз.

Ну и ладно. Все равно их всех скоро затмение подпалит, да и дело с концом. А Генхарду можно на Валааре остаться. Погодка здесь теплее, народ богаче, и соахийцы бывают часто. Вдруг какой-нибудь узнает в Генхарде сына и заберет с собой. Главное – уехать в богатый край и уж там зажить как следует. Говорят, в Соахии принцы все подряд.

– Назовите же свои проклятия перед императором нашим!

Порченые, один другого бледнее, начали по очереди открывать рты и признаваться. Даром только Рябой бил Генхарда. Они сами себя на казнь выставили. Суд короткий получился, даже жалко. И не пытали никого. Валаарий сидел за ширмой, не показывался, но голос Генхард слышал. Император велел казнь не откладывать и этой же ночью привязать всех семерых к столбам. Сначала, ясное дело, опоить хорошенько, вдруг убежать попытаются. Лучше бы убить приказал, но народ суеверный больно. Говорят, если порченого убьешь, черное солнце на всю жизнь проклянет.

Все вроде шло хорошо, только заноза Генхарда изнутри колола. Он забыл какой-то приказ куценожки.

Пахло той особенной сырой свежестью последних дней лета, когда днем прошел дождь, а к вечеру воздух снова прогрелся, но не успел выпарить из почвы всю влагу. Дорога, зажатая меж хлебных полей, мягко пружинила под босыми ступнями. Астре вздрогнул. У него же нет ног. Он посмотрел вниз и увидел, как из-под длинных, невообразимо длинных штанин выглядывают стопы. Серые, подобно руке Иремила, они медленно шагали в сторону закатного солнца.

– Я ведь сказал, что всегда буду твоими ногами, – послышался знакомый голос.

Это говорил прах прималя. Сгоревший Иремил нес Астре на себе, как было много лет назад. Калеке захотелось плакать, и он заплакал. Как обычный человек, только слезы получились холодные.

– Я уже умер? – спросил Астре.

– Кто знает. Главное, что я могу нести тебя. Чувствуешь, какая прохладная почва?

– Чувствую…

– А камушки?

– Колкие…

– Вот и хорошо. Я буду твоими ногами, Астре.

Слезы все катились, туманили грозовые глаза калеки. Какие жгучие капли. Холодные. Ненастоящие.

– Прости меня.

– За что?

Табак и пыль – запах Иремила.

– Это из-за меня тебя поймали, – с трудом произнес Астре. – Наверняка из-за меня. Я убедил тебя, что убивать родителей неправильно, поэтому ты перестал. Ты хотел понять мою Цель, а я предал тебя, Иремил. Я привел к погибели всех нас.

Ноги стали тяжелыми, неподъемными. Они вязли в невидимой жиже и таяли, словно восковые свечи. Астре приближался к земле.

– Ты все сделал правильно, – возразил Иремил. – Такова твоя Цель.

– Я не хочу такую Цель! Не хочу убивать всех!

Астре почувствовал, что щеки сухие. Ни следа влаги, все обман. Не было никакой беседы с Иремилом и не было ног – поддержки, которой калека навсегда лишился. Он убил человека, который пытался спасти порченых, и теперь разговаривал сам с собой в поисках прощения. Обманное, но такое желанное, оно могло остаться с Астре до конца. До мига, когда черное солнце обратит прахом привязанное к столбу тело. Сонный отвар подарил минуты покоя. И лучше погрузиться в них. Отпустить все, простить себя и забыться.

Но Совесть била в грудь набатом. Цель заставила Астре поднять тяжелые веки.

На горизонте бледно-розовая полоса – след ушедшего солнца. Капли на щеках – остывший пот. Пустынная степь вокруг ощетинилась сухой травой. Никто не стал бы жечь порченых близ столицы, поэтому ряд столбов для казни оказался вкопан здесь. Культи упирались во что-то жесткое. К столбу Астре прибили пару досок, чтобы можно было привязать калеку на уровне остальных. Слева безвольно повисли на веревках Илан, Марх и Рори. Справа – Сиина и младшие. Никто, кроме Астре, не пришел в себя.

– Это несправедливо, – шепнул калека, посмотрев на небо.

Почти ясное, только пара жалких облаков на горизонте, они не укроют от затмения. Руки, туго стянутые за спиной, онемели, Астре попробовал пошевелиться, но скорчился от боли.

– Это неправильно! – выпалил он, дернувшись. – Это я должен был умереть! Не они!

Что-то зарождалось в душе после сна с Иремилом. Цель мешалась с духом прималя и создавала нечто невыносимое. Оно не умещалось внутри калеки и терзало его маленькое тело.

– Пожалуйста, не сжигай их! Не сжигай! Это я виноват! Они должны жить! – повторял он, сдирая кожу на окровавленных запястьях.

Светлая полоса на западе истончилась до нити.

Начинался чернодень.

Глава 6

«Пьяный Ульо»

Кто бы знал, что на очередном торговом судне меня будет поджидать такой подарок! Нынешним утром я познакомился с оружейным мастером из Намула. Стоило большого труда убедить его показать эту вещицу. Без уроков милой Каримы я бы и близко не подобрался к заветному сундучку. Как я слаб и смешон по сравнению с ней! Как тусклы и мутны мои глаза, как дрожит голос! Я все думаю, какой невероятной силой обладала бы Карима, дожив до старости. Черное солнце отмерило безногим слишком короткий срок, и я зол на него. Я знаю всего троих людей с Целью совести, кто сумел миновать детство и коснуться юности, однако все они угасли в семнадцать лет…

Нет, я не дам волю страданию в этот раз. Я хочу написать о вещи. Это был пистоль! Настоящий пистоль с кремневым замком! Я прикасался к гладкому дереву его ложа и латунной рукояти, катал на ладони пули, даже чувствовал запах пороха. На миг меня объял восторг, ибо это часть забытого прошлого. Но тут же накрыла волна ужаса. Как столь маленькая вещица способна убить на расстоянии?

Оружейный мастер поистине бесстрашный парень. Его зовут Оньо. Он так и пучился от тщеславия. Убедить его методом Каримы оказалось несложно. Пистоль переходил от отца к сыну долгие годы и был чем-то вроде семейной реликвии, но моему новому знакомцу не по душе жизнь в Намуле, потому он украл пистоль и отправился за море, чтобы продать секрет оружия императору Чаина за очень большую цену. «И тогда ему покорится даже Соаху, а я буду процветать до конца моих дней» – так он сказал.

…Все было правдой! Проклятие было правдой! Я погубил Оньо своим любопытством. Я слышал, что не стоит говорить об этой вещи и никогда нельзя показывать ее солнцу! Но в трюме было так темно! Я хотел рассмотреть каждую деталь и уговорил Оньо вынести сундучок на палубу, притворившись, будто в нем игральные кости. Мы уселись в стороне и тайком ото всех разглядывали пистоль. Оньо не выпускал сокровище из рук и не позволял мне притронуться к нему снова. Должно быть, поэтому сгорел только он. Я не видел пожара, это была всего лишь вспышка, но запах паленой плоти захватил меня. В сундучке вместо дерева и металла осталась горстка пыли, а вокруг рассыпались шелковистые останки Оньо. Я бежал обратно в трюм со всех ног и сидел в темноте два дня и две ночи. Черное солнце обратило пеплом оружие и его хозяина. Отныне я верю в легенду о Красном озере.

Говорят, первые пистоли изобрели в Чаине. По слухам, битва, описанная в древних летописях, сопровождалась оружием с использованием пороха. Чаинцы до сих пор знают секрет его изготовления, но применяют огненный порошок только для фейерверков.

Из совокупности догадок следует, что черное солнце враждебно к нововведениям. Ему не нравится дележ земель, определенных государствам изначально, и оно готово обращать в пепел целые армии, сжигать морские эскадры. На своем веку я не помню ни одной крупной войны. Стычки между дикарями крошечных островов не в счет.

Еще черное солнце не любит изобретательств. Оно может стерпеть мелкие из них, но не те, что приведут к чему-то глобальному. Потому мы развиваемся медленно и однобоко. Не знаю, плохо это или нет. Но знаю, что иначе Сетерра утонула бы в крови, как, возможно, тонула в ней до появления затмений.