Страница 6 из 11
Снимая сапоги, вешая шубу, она продолжала не говорить, кричать:
– Да, сорок пять – это не шутки! Не каждая баба доживет до такого возраста при такой проклятой бабьей жизни!
Маша, Светина дочь, выглянув из комнаты, сказала сдержанно: «Здрасьте, теть Наташ…» и дверь закрыла. И Света, слыша это тихое приветствие и тихий стук двери, подумала: «Их величеству это не понравилось! Дал же бог дочь – прям из института благородных девиц, сама воспитанность и смирение! Нет, чтобы выйти, нормально с человеком поздороваться, посмеяться… Нет, ей не до гостей, тем более не до Натальи, с ее простотой. Конечно, она ведь у нас особенная, не как все. У нее все не как у людей. Это мать у нее – обычная, простая женщина, и подруга у матери такая же. Хотя, между прочим, у них обеих университетское образование!..»
В последнее время она каждый раз, когда думала о дочери, чувствовала настоящее раздражение – тоже мне, небесное создание, от земли оторванное!.. От мужа ушла – видите ли, разлюбила, ошиблась, не тем он оказался человеком. Другого, нормального мужика, которого Светлана ей предлагала, отвергла. Все ждет любви какой-то неземной, нереальной… Харчами перебирает, сама не знает, чего хочет…
И, пока накрывали они с Наташкой стол, пока доставала она приготовленные к этому дню салатики, нарезки – все в маленьких салатницах, на маленьких тарелках – куда им, двоим, много? – Света продолжала с раздражением думать о дочери. Могла бы выйти, с ними, двумя тетками, посидеть по-человечески, поболтать, мужиков пообсуждать. Винца бы рюмку выпила, глядишь – и настроение поднялось бы, а там – и в жизни бы что-то изменилось.
Но Машка никогда – с самого детства – не принимала участия в их с Наташкой посиделках. Даже когда была она маленькой и Наташка приходила в гости, не хотела она с ними за столом сидеть, в свою комнату уходила. Когда стала подростком – с нескрываемым осуждением смотрела на стандартный этот накрытый стол: несколько салатиков, несколько тарелочек с сыром-колбасой, неизменная бутылочка-другая вина, тортик. Все, как всегда, при их привычных встречах. И по взгляду Машкиному было видно, что не одобряет она ни встреч этих, ни дружбы, ни бабьих посиделок, которые всегда были похожи одна на другую: выпили, побазарили, мужиков пообсуждали, переживаниями своими, обидами поделились, чаю с тортиком выпили, сетуя, что килограммы набирают от тортиков этих вредных. Все как всегда. Не могла Машка понять по молодости своей, что во встречах этих – пусть обычных, понятных – получали они, две одинокие женщины, друг от друга что-то важное, нужное. То ли поддержку. То ли участие. То ли просто возможность выплеснуть недовольство своей женской судьбой…
Подруги закончили приготовления, уселись за стол, Наташка, подняв бокал, произнесла громогласно:
– Ну, подруга, как говорится, чтобы ты и дальше цвела и пахла!
Они выпили, закусили салатиком, обсуждая, правда ли, что майонез – «легкий», которым Светка салаты заправляла, – на самом деле легкий и не такой вредный, как обычный? И, сойдясь на том, что все одно – вредный это продукт, жирный, калорийный и для них неподходящий, продолжили с аппетитом есть салат.
И только чуть насытившись, Наташка сказала:
– Ну что ж, теперь перейдем к подаркам.
После этих слов она, как фокусник, со словами «алле-ап!» достала из сумки конверт, положила на стол и с загадочным видом произнесла:
– Вручаю тебе, подруга, редкий подарок. Думаю, тебе понравится…
И видно было, что самой Наташке скорее хочется подарок этот Светке показать, но она конвертом этим перед ее лицом помахала, потом – руку с ним за спину завела и сказала таинственно:
– Веришь, подруга, я, когда это обнаружила, сама щенячий восторг испытала… Думаю, ты меня поймешь!
И Светлане конверт этот торжественно вручила.
А та на мгновение даже помедлила, перед тем как открыть его. Действительно какое-то волнение испытала она: что там? Уж если Наташку так пробрало, это о многом говорит…
Света конверт открыла, заглянула в него и увидела там фотографию какую-то, старую, это было видно по ее выцветшим краям с мелкими заломами. И она осторожно достала ее двумя пальцами и посмотрела, в первый миг даже не поняв, ни кто, ни что на ней изображено.
Наташка молчала – видно, ждала реакции. А Света, испытывая волнение, вглядывалась, узнавала и не узнавала – фонтан какой-то, группу женщин в рабочих костюмах, косынках…
Фонтан показался ей каким-то ненастоящим, старым, давно не видела она таких фонтанов, разве что в кино, в какие-то стародавние времена. И тут ее осенило, как вспышка в сознании блеснула – да это же киностудия! Это же они в павильоне на киностудии!
И почему-то даже жаром ее обдало, такое мощное и неожиданное это было воспоминание, и, волнуясь, со слезами на глазах смотрела она на фотографию, разглядывая людей, ища среди них себя, и сразу не нашла, как будто тут ее и не было, но раз Наташка фотографию эту так значительно подарила, значит – должна она там быть, тем более что Наташку, которая с ней на киностудии практику проходила, она на фотографии узнала – была она там тоненькой, глазастой, совсем не такой как сейчас. Подруга давно располнела, лицо ее округлилось, щеки налились, казалось, даже глаза уменьшились. Только волосы остались прежними – черными, волнами спадающими на плечи.
И тут она увидела себя – на заднем плане, самой крайней, совсем неузнаваемой – с нежным детским лицом, с густой челкой до бровей, тоже глазастую, с каким-то не ее, не Светиным взглядом: открытым и словно вопрошающим, как будто что-то хотела спросить или чего-то ждала…
И ощущение от девочки этой – открытой, ожидающей чего-то, было таким пронзительным, таким глубоко чистым, что Света заплакала. Заплакала тоже по-детски, открыто. И Наташка, увидев такую – ожидаемую, наверное, реакцию, – тоже всплакнула и сказала как-то горько:
– Нет, мать, ты глянь – какие девочки были! Какие молоденькие, совсем дети… О таких и говорят – молоко на губах не обсохло!.. И куда только все делось?! – спросила она и, привычно уже, как всегда после каких-то печальных вопросов – к бутылке потянулась, по рюмке налила и сказала громко, с отчаянием: – Давай, подруга, выпьем, за тех нас, которых больше нет! За молодость нашу, которая, блин – прошла! А какая была молодость!..
И выпила смачно, и рюмку громко на стол поставила. Светлана тоже выпила, только тихо, как будто боялась потревожить что-то в себе. Выпила, и, не закусывая, продолжила фотографию рассматривать, узнавая теперь и других женщин, когда поняла – где это и кто это.
– Вот эта же была старшей у нас, как ее звали? Как-то просто…
– Петровна, – подсказала Наташка, и Светлана головой согласно закивала и добавила:
– Она была не старшей, старшей был мужик, помнишь, большой, высокий такой, над ним все эти женщины тогда постоянно смеялись, что он, мужик, целым цехом баб-драпировщиц командует. А Петровна эта была его замом, она всеми нами больше и управляла. А он только приходил, задание давал, в каком павильоне какие декорации надо тканью обтянуть, с Петровной обсуждал, какие полотна делать надо, кого в какой павильон направлять на работу.
И стали вспоминать они с Наташкой, горячась, радуясь этим воспоминаниям, как попали они, студентки университета, на киностудию на практику. Повезло тогда их группе, что именно их отправили не в колхоз какой-то, не к озеленителям, которые в городе остались и каждый день ездили куда-то цветы высаживать, а на самую настоящую киностудию.
Известие, что они целый месяц будут работать на киностудии, казалось сначала каким-то нереальным. Ну чего они, студенты, могут там делать? Оказалось, нужны там были просто разнорабочие. И всю их группу распределили по разным цехам: кого к декораторам отправили, помогать декорации делать, их с Наташкой, неразлучных подруг, отправили к драпировщицам, которые ткани в полотна сшивали, потом обтягивали этими полотнами деревянные остовы декораций. На полотнах этих художники рисовали окна или книжные полки, превращая их в стены комнаты, или дома, деревья, создавая несуществующие улицы. Это было настоящее превращение, происходившее на их глазах. И они, особенно в первые дни своей такой странной, неожиданной практики, наглядеться не могли на эти удивительные ненастоящие улицы, заходили в несуществующие квартиры, в которых половина предметов была просто нарисована на стенах.