Страница 14 из 17
Покачав головой, здоровяк подошел ко мне и сложил руки на груди.
– Малыш ты как?
Мне было плохо. Все тело болело. Но пока этот прикидывался добрым, меня не били. Одно это уже примиряло меня с его существованием.
– Как твое имя?
– Арч, – свернувшаяся кровь слепила губы, так что речь вышла не особо внятной.
– Что он сказал, быдло? – рявкнул бугай на второго.
– Кажется, его зовут Арх, командир.
– Что ты делал в лесу, Арх?
– Смотрел на лагерь, – снова признался я.
– Зачем?
– Мне было любопытно.
Лесовик слегка улыбнулся и опустил глаза в пол.
– Почему ты был вооружен?
– В этом лесу не ходят без оружия.
– Чем же так опасен этот лес?
– Хозяева леса не любят чужих.
Я не солгал ни разу. Но Сократор почувствовал недосказанность.
– Ты живешь в этой деревне? Скажи, кто из жителей твои родственники? Кто тебя может узнать?
– Я приехал из Ростока.
Воин повернулся ко мне спиной и обменялся взглядами со следопытом.
– Он не хочет говорить правду, – неожиданно зло выдохнул командир. – Продолжайте.
Любопытный ветерок лишь слабо шевельнул волосы, когда здоровяк вышел.
Следопыт взмахом руки остановил замахнувшихся было палачей.
– Идите отдыхать, – жестко приказал он. – Утром мы снимаем лагерь. И пришлите себе замену.
Истязатели торопливо выскочили на улицу, а следопыт вытащил из сапога мой нож и скользнул ко мне.
– Теперь Сократор меня не поймет. А мне это совсем не нравится. Клянусь Всеблагим, ты мне за это ответишь!
Он поддел застежки моей рубашки на животе и неторопливо повел остро отточенное лезвие к шее. Ветер открывающегося полога шатра заставил трепетать пламя факелов – вошел новый палач. Но чужак и не думал отвлекаться. Нож легко взрезал кожу на моей груди. Черта за чертой – кровь тонкими струйками сбегала мне на штаны.
Наконец, он положил ладонь на мою изрезанную грудь, резко придавил и провернул руку. Чудовищная, неудержимая, словно лавина, волна боли третий раз за ночь вышвырнула мое сознание из покинутого богами мира.
Очнулся от жажды. Купола провощенной ткани надо мной уже не было, и ласковое весеннее солнце вовсю жарило исходящую паром землю. Влажный ветер от леса силился помочь, да только ничего у него не выходило.
Рук я уже не чувствовал. Губы окончательно слиплись, и при малейшей попытке их раздвинуть голову простреливало болью. На груди – сплошная корка запекшейся крови… И пахло от меня так, словно ночь провел в выгребной яме, а не в шатре командира посольской охраны.
От лагеря остались лишь вкопанные жерди – опоры для палаток да черные пятна кострищ. Дружинники седлали лошадей.
– Воды, – собрав остатки сил, зажмурившись от вспышки в глазах, выкрикнул я.
Некоторые проходили совсем рядом, косились на меня, и ни один не потянулся за флягой.
– Воды!
Один из прохожих хмыкнул, подошел и, секунду повозившись с гульфиком, помочился мне на сапоги.
– На тебе водицы, заморыш, – с совершенно счастливой мордой выдохнул он мне в лицо. – Смотри не захлебнись.
Часть охранников уже сидела на лошадях. Слуги складывали мешки с припасами на телеги. Отряд готовился выступать.
На невысокой, необычайно лохматой лошадке подъехал следопыт. Долго смотрел на меня, прикрывшись от солнца. Потом вытащил наполненный жидкостью кожаный мешок из седельной сумки и сунул горлышко мне между губ. В рот полилась слегка подсоленная студеная вода.
– Ты случайно не родственник ростокскому князю? – щурясь, спросил лесовик, убирая бурдюк на место.
– Нет, – дергать головой было больно. Пришлось говорить.
– Жаль.
Коняшка вяло обмахивалась длинным неопрятным хвостом от первых проснувшихся мух и переступала с ноги на ногу. Следопыт выпрямился в седле и, сложив руки на груди, смотрел куда-то вдаль, над головами суетящихся слуг.
– Жа-а-аль, – протянул он еще раз. – Знатный был бы повод…
Воины построились двумя колоннами. Телеги начали выкатываться на дорогу между ними.
– Что-то твой старший брат запаздывает.
– У меня нет братьев.
– Жаль, – резко выдохнул он и подобрал узду. – Ну, тогда – прощай, человечек из леса.
Задорно гикнув, следопыт сорвал лохматого конька с места. По широкой дуге он объехал готовый к маршу отряд и скрылся на опушке леса. Пыль, поднятая его рывком, еще не успела осесть, как подъехал Сократор в сопровождении пары хорошо знакомых мне палачей. Спустя минуту к ним присоединился четвертый – нарядно разодетый мужик на тонконогой, нервной кобылке.
– Это и есть ваш лазутчик? – брезгливо поморщившись, процедил он.
– Да, Мирослав. Лонгнаф поймал его в лесу у самого лагеря. Малец говорит – пришел из Ростока взглянуть на чужеземцев.
– Далековато завело паренька его любопытство, – засмеялся посол.
– Это точно, – искренне поддержал Сократор и нагнулся ко мне. – Ничего не хочешь добавить, малыш? Что-нибудь такое, из-за чего я должен был бы сохранить тебе жизнь…
Мое тело нашли бы через час. Через три часа о моей смерти узнал бы Вовур. К вечеру отряд, прошедший тысячи верст от Модуляр до Ростока, уже хоронили бы на опушке Великого леса. Ибо в противном случае через трое суток мои родичи там же хоронили бы Вовура. Было ли мне что сказать этому большому и сильному человеку? Поверил бы этот, закаленный битвами и путешествиями воин связанному щуплому парнишке в обмоченных штанах?
– Если хочешь встретить завтрашнее утро, ты меня отпустишь, – прохрипел я. И понял – не поверит. Неожиданно сильно захотелось жить.
Я изо всех сил сжал зубы. Чтобы предатель язык не вздумал молить о пощаде.
– Отнесите его в лес, – вяло махнул рукой посол. – Прибейте гвоздями к дереву потолще…
– О! Мирослав! – громко засмеялся командир. – Как там Владыка говаривал в старые добрые времена? «Искупайте грехи своего народа»! Вот и пусть искупит…
– Да здравствует король Эковерт! – дружно гаркнули дружинники.
Палачи, радостно улыбаясь, поспешили снять меня с жерди. Конечно, нежностью их руки не отличались, и конечно, им показалось забавным несколько раз пнуть меня по дороге…
Я не помню короткий путь к лесу. Наверное, я падал. Наверное, меня били. Может быть, кто-то из них возвращался к деревне – вряд ли дружинники носят в поклаже гвозди.
Я не помню, как мои ладони прибивали к толстенной березе.
Я не знаю, как долго я провисел.
Я тонул в пучине беспросветного ужаса и боли. И единственное, о чем я молил подлых ушедших в спячку богов – дать мне силы, чтобы не орать и не выпрашивать у врага жизнь. Чтобы сохранить последнее и самое главное, что оставалось у меня, – честь.
Лошадь мягкими губами тыкалась мне в щеку. Сквозь мутную пелену в глазах соловушка показалась мне неведомым чудовищем, вроде драконов из детских сказок. Но страха я почему-то не испытывал. И боли в пробитых железом руках не чувствовал. Капающий с мизинцев березовый сок, тепло живой бересты за спиной, шелест ветра в нитях плачущих веток. Мой крылатый ветряный друг, воздушными перышками щекочущий тело в прорехах одежды. Странное покалывание на груди. В том месте, где следопыт по имени Лонгнаф резал мою кожу на лоскутки… И необычайная легкость во всем теле. Вот только в глазах какая-то муть.
И я сам себе не поверил, когда сквозь розовое марево разглядел вернувшихся к дереву палачей.
– Слава Басре, малец вроде жив еще, – поскуливал первый.
– Надо ему морду оттереть – в гроб краше кладут, – суетился второй.
– Смотри, он кровью плачет…
– Убери хлебало, скотина безмозглая! Видишь, снимаем хозяина твоего…
– Дай ему воды, вдруг ему сказать чего-нибудь нужно будет…
– Он вообще не моргает?
– Руки-то, руки ему тряпицей перемотай…
– Все! Садим… Тпрууу, тварь, а то продам!
Мир качнулся, и я оказался в седле соловой лошадки. Я улыбнулся. И продолжал улыбаться всю дорогу до самых ворот Ростока.
Сотни четыре тяжело бронированных дружинников с ростовыми щитами в плотном строю перегородили дорогу. За их спинами приготовились лучники, бегали мальчишки со связками стрел. Второй отряд стрелков поджидал на стене. Конница гарцевала чуть в отдалении – почти у Княжьих ворот. И весь этот парад ради чужеземного посольства – ради кучки растерянно озирающихся воинов, закрывших щитами командира и посла.