Страница 28 из 41
Зеков пишет о первом дне войны, когда согласно довоенным планам дивизион добрался до границы, а он вновь залез на сосну – разглядывать «прусскую территорию» (там же, с. 224): «Мне хорошо была видна стреляющая батарея немцев. Ее обнаружили мои разведчики еще несколько дней назад, когда фашисты начинали ставить пушки. Я тогда взял под сомнение достоверность этой цели. Думал, гитлеровцы ставят макеты орудий для отвода глаз. Ведь, по логике вещей, какой дурак будет ставить батарею в дневное время под носом у противника?» Зекову, кажется, даже в голову не приходит, что, когда он приставал к непосредственному начальнику и настаивал на том, чтобы двинуть на границу не батарею, а целый тяжелый артполк, то предлагал такую же (вернее, несколько большую по масштабам) дурость, в которой сам же недоуменно обвиняет немцев. Попутно в очередной раз заметим, что последние давно – задолго до начала войны – превратились в «противника» без обычного добавления прилагательного «потенциальный». В общем, снаряды должны были подвезти тогда, когда до их применения оставались бы считанные дни. Поэтому-то машины за боеприпасами на окружные склады в Каунасе послали не в мае, а 21 июня (одновременно с объявлением выходного!). Причем, нет никаких упоминаний о том, что это было сделано в ответ на немецкие приготовления – просто пришла пора действовать по заранее утвержденному плану…
Последняя деталь: за несколько дней до начала войны к Зекову в «лагеря» в сопровождении бдительного папы Пятраса приехала влюбленная в него Маритя. Вот что сказала ему юная литовка: «Слушай, Петер. Двадцать два июнь – война будет. Гитлер рано утра граница перейдет. Бить ваша армия будет…» – «Кто тебе сказал про войну?» – задает резонный вопрос Зеков. – «Все наши литовец говорят. Разговор тихо идет». Помните лейтенанта Петрова в Западной Украине? И как его предупреждала польская девушка?..
А вот еще один советский лейтенант, тоже узнавший о дате начала войны от только что «освобожденных» местных жителей – будущий советский летчик-ас А. И. Покрышкин. Накануне войны легендарный пилот-истребитель находился в Бессарабии. Туда он попал за год до того, в ходе бескровной аннексии солидного куска румынской территории: «мы, – пишет знаменитый летчик, – тогда готовились к воздушным боям, а все кончилось очень мирно: наш полк в парадном строю перелетел через границу и приземлился на аэродроме в Бельцах» («Небо войны», с. 3). В мае 1941 года полк получил новейшие истребители МиГ-3, и Покрышкин, одним из первых пересевший с «ишака» И-16 на быстро полюбившуюся ему скоростную машину, с начала июня занимается перегонкой новеньких «мигов» на полевой аэродром в Маяках – поближе к границе. Живет он у старого еврея-лавочника, с которым ведутся, между прочим, разговоры следующего содержания: «О, Букурешт! – хвалит румынскую столицу старик. – Увидели бы вы, какой это город!» – «Когда-нибудь увижу», – «убежденно» отвечает ему Покрышкин. После чего «хозяин широко раскрыл глаза, ожидая, что я скажу дальше. Надо было менять тему разговора» (там же, с. 10). Незадолго до начала войны хозяин сообщает офицеру-квартиранту следующее: «Послушайте, на этой неделе Германия нападет на Советский Союз». Покрышкину пришлось «изобразить на лице безразличие к его сообщению» и «назвать эти слухи провокационными». Но старик не унимался: «Это не слухи! Какие слухи, если из Румынии люди бегут от фашиста Антонеску. Они все видят. Армия Гитлера стоит по ту сторону Прута, и пушки нацелены на вас!» (там же, с. 19).
Понятно, что Петров, Зеков и Покрышкин не единственные лейтенанты Красной Армии, которые знали о сроках начала «внезапной» войны. И знали не хуже, чем ответственные товарищи в Кремле и наркоматах. В общем, сплошной Кафка…
Из трех очень похожих историй видно, что на всем протяжении советско-германской границы практически всем было прекрасно известно как о немецких приготовлениях, так и о вполне реальных датах (и даже времени!) их нападения.
Теперь перейдем к воспоминаниям старшего лейтенанта Петра Сахненко, бывшего накануне войны командиром батареи все в том же 270-м артполку: «Чувствовали ли мы, офицеры полка, угрозу нападения со стороны фашистской Германии? Да, чувствовали» («Огневой вал», с. 330). Интересно, что командир дивизиона Осокин, который тоже вроде бы должен был чувствовать приближение военной грозы в той же степени, что и Сахненко, когда война началась, о нападении немцев даже не подумал, а «спокойно уснул» и даже после вызова в штаб – под грохот разрывов! – считал происходящее «учебной тревогой». Ну да ладно: чего не напутаешь спустя десятки лет после тех или иных событий… Скажем, Осокин писал, что «большая» рекогносцировка (та, что с лазаньем по деревьям) происходила в конце мая, Сахненко же говорит о «между 10-м и 15-м числами июня» – то есть, примерно о тех же датах, что и в случае «большой» рекогносцировки с участием лейтенанта Петрова в Украине. В те же дни, напомню, происходили и рекогносцировки с участием командиров механизированных частей и соединений. Впрочем, вполне возможно, что подобных «прогулок» с участием «всех командиров батарей, дивизионов и штабников» было несколько. Так или иначе, все они проходили «в строжайшей тайне». Есть и другие нестыковки по датам: «по Осокину», матчасть полка отправилась «в леса» 18 июня, а «по Сахненко» это произошло 19 июня – якобы после разгона за плохую маскировку, устроенного заместителем командующего армией, прибывшего с инспекцией. Как будто раньше было непонятно, что ставить технику рядами на виду у всех – это плохая идея! Да и за снарядами командиры батарей послали машины в Каунас не 21 июня – «по Зекову», а еще 20-го – «по Сахненко». Впрочем, путаница в датах может объясняться весьма просто: описанные мероприятия происходили ночью – когда один день плавно переходил в следующий.
«Но понимали ли мы, – спрашивает Сахненко, – что находимся накануне рокового дня – начала самой грандиозной войны в истории всех времен? Нет, пожалуй, не понимали. Предчувствуя приближение войны, мы не думали о таком (!) ее неожиданном начале. Мы верили в высшую бдительность нашего государства, партии, ее Центрального Комитета, И. В. Сталина… Никто не сомневался в том, что до начала боевых действий нас своевременно выведут в район боевых порядков, что до начала боевых действий мы будем обеспечены боеприпасами, горючим, средствами связи, пополнимся людьми и отработаем взаимодействие с войсками… К сожалению, события развивались в ином плане…» (там же, с. 331). Прежде всего, отметим, что он практически слово в слово повторил ожидания по поводу «организованного» начала войны, господствовавшие в дивизионе лейтенанта Петрова в Украине. Интересно также и то, что, с одной стороны, комбат Сахненко «чувствовал» угрозу немецкого нападения и даже, повинуясь долгожданному приказу начальства, 20 июня послал машину за снарядами. С другой же, он почему-то считал, что фашистская Германия нападет исключительно после того, как его артполк, ведомый Центральным Комитетом партии большевиков, займет отмеченные колышками позиции и обо всем договорится с пехотой, танкистами и летчиками. Откуда вновь эта наивная уверенность в «джентльменском» поведении немцев, которые должны были терпеливо дожидаться, пока Красная Армия развернется для их встречи?..
Судите сами: «Солдаты, сержанты, офицеры действуют успешно, без излишней суетливости, но на лице у каждого застыло выражение недоумения…». И это при том, что, как пишет сослуживец Сахненко Зеков на с. 222 сборника А. Драбкина, солдаты «вот уже месяц жили в ожидании роковой минуты». Чего недоумевать-то?! Все «чувствовали» угрозу, уже месяц спали вполуха вместе с переведенными на казарменное положение командирами, а местные жители называли конкретные даты начала германского нашествия. Надо воевать! Делать то, к чему готовились многие годы – защищать Родину! Но нет: на лицах застыло «недоумение»… А помните «боль» и «непонимание» в глазах подчиненных командира противотанковой артбригады Москаленко в Западной Украине? Они – из той же серии, что и «ошеломленные» генерал Ротмистров и адмирал Кузнецов. Уверен: ударь Красная Армия первой, и точно такие же «недоумение» и «боль» появились бы в глазах солдат Вермахта («Warum?..»)…