Страница 22 из 41
Красноармеец Юрий Никулин
Ну да ладно, к распоясавшейся финской военщине мы еще вернемся в другой книге данного цикла, а пока отметим другой, более относящийся к теме 22 июня параграф из книги Никулина: «Замкомандира полка по политчасти был у нас замечательный человек, батальонный комиссар Спиридонов. Он часто приезжал к нам на батарею (прим. автора: Никулин служил в зенитной батарее войск ПВО под Ленинградом). Говорил всегда спокойно, с какой-то особой мерой такта, доверия, уважения. Мы его любили… В начале апреля 1941 года он, приехав к нам и собрав всех вместе, сказал:
– Товарищи! В мире сложилась тревожная обстановка. Вполне возможно, что в этом году… нам придется воевать. Я говорю это не для разглашения, но думается, что войны нам не избежать. Наш враг номер один – Германия» («Почти серьезно», с. 87).
Отметим, что просто так батальонному комиссару в Красной Армии (как и творческому работнику К. Симонову) ничего «думаться» не могло. Если бы он заявился к простым бойцам с подобными соображениями еще за месяц до описанного разговора, то о его задушевных беседах было бы живо доложено куда надо, и тов. Спиридонов встретил бы Великую Отечественную не в «городе Ленина», а где-нибудь по дороге на Колыму – по статье за «антигерманскую пропаганду». Недаром же Юрий Никулин сообщает: «Все мы с удивлением и недоверием слушали Спиридонова. Как же так? Только что с Германией мы подписали договор о ненападении, и вдруг разговор о близкой войне». Как не вспомнить уже знакомое нам донесение графа Шуленбурга! Легко представляется: проходит еще месяц-два, и политрук вновь собирает взволнованных подопечных, чтобы объявить об очередной провокации еще одного соседа: «Товарищи мои, братья и сестры…». И полетели на запад бомбардировщики с истребителями…
Вернусь на минуту к мемуарам адмирала Кузнецова, который предлагает несколько иную версию всеобщей замполитовской активности в апреле 1941 года: «В конце апреля или в самом начале мая ко мне зашел начальник Главного управления политпропаганды ВМФ И. В. Рогов.
– Как быть с разговорами о готовящемся нападении немцев на Советский Союз?» («Накануне», с. 291).
«Иван Васильевич, – вспоминает сей интересный разговор адмирал, – был человеком требовательным и строгим. Но тут он чувствовал себя неуверенно: знал, что происходит на морях и границах. Наедине мы не раз обменивались мнениями, и Рогов, как и я, высказывал свою озабоченность. Ему, конечно, были известны меры, которые принимал наш наркомат. А официальные сообщения в печати носили подчеркнуто успокоительный характер. Что же делать политработникам, как разговаривать с людьми?» (там же).
Прежде, чем поверить этой сказке о «неуверенном» замполите и задушевных разговорах о международном положении, которые Кузнецов якобы вел с официально приставленным к нему стукачом, предлагаю вспомнить факт, приведенный самим же Кузнецовым на странице 289 его книги. Дело в том, что еще 23 февраля 1941 года все военное руководство получило Директиву Генштаба, ясно указывавшую на то, кто отныне является наиболее вероятным противником СССР – Германия. Эту директиву руководство наркомата ВМФ продублировало 26 февраля 1941 года: соответственно, «строгий» политработник Рогов никакой «неуверенности» испытывать просто не мог. Всю эту ерунду Кузнецов (или его «редакторы») сочинил лишь в виде «облатки» для последующего признания: «Вопрос, поставленный Роговым, был весьма щекотливым. Посоветовавшись, мы решили: надо дать политорганам указание повышать готовность, разъяснять морякам, что фашистская Германия – самый вероятный наш противник» (там же). Надо же, какие у Сталина, оказывается, были самостоятельные флотоводцы и политработники! «Посоветовались» между собой и «решили»! Прямо как батальонный комиссар у Никулина: «подумалось» политбездельнику с пересыпу, и пошел нести свет в массы! Характерно завершающее предложение в сказании о том, как адмирал Кузнецов вразумлял своего политупровца (а заодно и всех остальных советских моряков): «На кораблях, в соединениях эти указания восприняли без кривотолков» (там же). Еще бы: если бы в экипажах и батареях РКВМФ зачитали приказ об объявлении войны империалистам Марса, Юпитера и Земли Санникова, то советские военнослужащие, тайком вздохнув, и это приняли бы к сведению! «Юпитер – так Юпитер: вон как, зараза, зловеще сверкает…».
Так или иначе, но в отношении сроков «прозрения» комиссаров всех уровней (начало, а не конец апреля 1941 года) свидетельству бывшего фронтовика и великого артиста Никулина я пока доверяю несколько больше, чем мемуарам сталинского флотоводца. Оно – лишь одно из многих, прямо говорящих о том, что неизбежность войны с Германией перестала быть секретом (а заодно и неожиданностью) для широких масс советских людей уже в начале апреля 1941 года. Десяткам тысяч замполитов, писателей, драматургов и песнетворцев вдруг «подумалось» одно и тоже: скоро начнется война с Германией. Может, сон такой вещий приснился?.. Эту возможность можно смело исключить. Помните совещание партийных кинематографистов у начальника Политупра РККА товарища Запорожца в марте 1941 года? Про план выпуска фильмов с сюжетами вроде «Прорыва укрепленного района у германской границы»? И этими своими до недавнего времени просто немыслимыми «думами» бойцы идеологического фронта вдруг начали активно делиться с окружающими. Отметим напоследок, что попав в Красную Армию осенью 1939 года, покинуть ее ряды Юрий Никулин смог лишь спустя семь лет – в мае 1946 года.
Слово лейтенанту-артиллеристу
Теперь обращусь к замечательной книге дважды Героя Советского Союза В. С. Петрова. Его воспоминания примечательны тем, что их написал человек, бывший в июне 1941 года девятнадцатилетним младшим лейтенантом, только что закончившим Сумское артиллерийское училище и – в числе многих других юных лейтенантов – прибывшим для прохождения службы в Западной Украине (приграничный город Владимир-Волынский): «На улицах и в магазинах публика оживленно обсуждала разные новости и слухи. Речь шла главным образом о “советах” и “германе”»… («Прошлое с нами», с. 13). Лейтенант Петров, назначенный в 92-й отдельный артиллерийский дивизион, размещенный в бывшем монастыре, с удовлетворением отмечает, что его часть отлично оснащена, практически полностью укомплектована, имеет новые, месяц назад полученные, тягачи и усиленно тренируется. И это несмотря на то, что сформирован 92-й ОАД был совсем недавно – в начале 1941 года – за счет подразделений, «отпочкованных» от артчастей 87-й стрелковой дивизии и частей корпусного подчинения. Материальная часть – совершенно новые 152-миллиметровые гаубицы и тягачи – «получена со склада» (там же, с. 14). В очередной раз не могу не обратить внимания на то, что в большинстве прочитанных мною мемуаров говорится об одном и том же: части и соединения, в которых служили авторы воспоминаний, были полностью укомплектованы и оснащены всем необходимым. Это, согласитесь, плохо сочетается с любимым тезисом российских и западных «антисуворовцев» – мол, Красная Армия никак не могла планировать нападение на Германию, поскольку ей всего не хватало…
Дважды Герой Советского Союза В. С. Петров
Надо сказать, что такие новые дивизионы – дивизионной и корпусной артиллерии, а также Резерва Главного командования – в Красной Армии в 1940–1941 годах (то есть еще до начала войны) появлялись сотнями. Соседи дивизиона Петрова – 85-й ОАД, оснащенный 107-миллиметровыми корпусными пушками и «части 41-й танковой дивизии, завершавшей формирование на базе 38-й легкой танковой бригады» (там же, с. 15). Сразу отмечу, что, по имеющейся у меня информации, упомянутой танковой дивизией, входившей в состав 22-го механизированного корпуса генерал-майора С. М. Кондрусева, командовал полковник П. П. Павлов Согласно ведомостям, уже на начало июня в ней имелись 415 танков, включая и 31 тяжелый КВ. По штату, кстати, дивизии полагалось иметь «всего лишь» 385 танков. Но это не все: «Попов, – сообщает лейтенант Петров, – встретивший своего знакомого военинженера из 41 ТД, сообщил, что эта дивизия получила около полусотни новых танков…» (там же). Иными словами, танки эти попали в и так могучую дивизию уже в июне и по официальным ведомостям пройти не успели. Поэтому читатель и не найдет эти, по всей видимости, неучтенные, полсотни «тридцатьчетверок» в сводных таблицах числа танков в советских мехкорпусах на начало войны, составленных мною (Приложение 1). Предлагаю в этой связи вспомнить и красноречивые оговорки в воспоминаниях будущего командарма Лелюшенко – как его красноармейцы накануне войны успешно осваивали якобы «не полученные» Т-34 и КВ… Все нормально было и в соседней 87-й стрелковой дивизии (там же, с. 60) – она укомплектована по штатам военного времени. Еще до начала войны в ней уже 15 000 «штыков», 1000 пулеметов и 300 орудий и минометов. Отметим также, что дивизия эта входила в состав 27-го стрелкового корпуса уже знакомой нам 5-й армии. Но вот дивизион Петрова подчиняется почему-то не давним соседям из этой дивизии, а «начальнику артиллерии 15-го стрелкового корпуса» (там же, с. 71), входившего в ту же армию. А это, напомню, тот самый корпус под командованием упоминавшегося выше героя-дальневосточника И. И. Федюнинского, четыре полка 45-й и 62-й стрелковых дивизий которого с начала июня прятались в лесах возле границы. А ведь, если верить командиру 200-й стрелковой дивизии Людникову, на подходе был еще и 31-й резервный стрелковый корпус генерала Лопатина, который тоже включили в состав 5-й армии еще до начала войны! Получается, что в июне 1941 года в западно-украинских лесах становилось все теснее: 5-я армия Киевского Особого военного округа планомерно стягивала основные силы к самой границе. А в состав этой армии, заметим, входили, помимо прочего, один кавалерийский, три стрелковых и два механизированных корпуса, а также механизированная противотанковая бригада Москаленко. Иными словами, была она армией не обыкновенной, а ударной. Какую же задачу она имела?.. Об этом мы поговорим в другой моей работе, посвященной планам советского командования.