Страница 21 из 68
— Здравствуй, Малыш. Ты готов к работе? — прямо с порога поинтересовался он.
— Готов, дорогой профессор.
«Дорогой» — что-то новое. Что это может значить?
Леб повернулся к Малышу и, скрывая волнение, спросил: — Почему ты назвал меня «дорогой»?
Ответ был краток: — Чувствую необходимость.
Леб заставил себя спокойно подойти к столу, достать журнал наблюдений, приготовить приборы.
— Подойди, Малыш.
Робот как будто сгорбился, понуро подошел к хозяину.
— О чем ты беседовал сегодня с гостем, пока меня не было?
— О работе.
— Еще о чем?
— О вас, дорогой профессор.
Леба передернуло от такого обращения.
— Что вы говорили обо мне?
— Я отвечал на вопросы и говорил только хорошее.
— Продолжай, продолжай, Малыш.
— Вопросы касались Круза, вашей совместной работы. Но я говорил только хорошее.
— А ты мог сказать что-нибудь плохое?
— Нет. Но иногда Круз говорил мне, что вы хотите стать хозяином. Об этом я никому не должен говорить. Так сказал Круз…
Леб выдвинул из-под стола ящик, немного покопавшись, достал широкие блестящие кусачки. До его сознания доходили отдельные слова робота. Машинально он открыл дверцу на его груди, и оттуда, словно сотня глаз, глянули разноцветные огоньки. На какое-то мгновение Леб заколебался и прислушался.
«…и с того момента ваше желание исполнилось, Круза больше не было…» — говорил Малыш.
Слух вновь отключился. Леб просунул внутрь кусачки.
Кабель из тысячи тончайших проводов легко Подался под блестящими лезвиями. Сразу же стало темно и совсем тихо.
Спустя полгода Леб невольно подслушал разговор двух молодых физиков: — Совсем недавно он был фабрикой новых идей.
— Выдохся.
— Для него это сейчас уже не так важно,
НОЧЬ В ИНОМ ИЗМЕРЕНИИ
Единство жизни есть высшая цель, и любовь — высший разум!
…брось куплю и злато, ложь и нечестие, оживи мысли ума и чувства сердца, преклони колени не пред алтарями кумиров, но пред алтарем бескорыстной любви…
Сергей Кольцов
ЗА МАГНИТНОЙ СТЕНОЙ, ИЛИ СНОВИДЕНИЯ ВАРЕЖКИ
Фантастическая повесть
Четвертый день крупноблочный пятиэтажный дом, стоящий на краю города, а точнее — у черта на куличках, продувался насквозь морозным январским ветром, и не спасали обклеенные рамы и жидкого нагрева радиатор.
Карина Сухарева налила Гулене (так нарекли кошку, хотя и в мыслях она не держала собирать вокруг себя по весенним гулким ночам мордастых молодцов) в мисочку пастеризованного молока и принялась за немудреный ужин: поджарила несколько яиц, которые повезло схватить в примитивном магазинчике и доставить в целости и сохранности в битком набитом автобусе; сварила кофе, — вот, пожалуй, и все, если не считать гренков с костромским сыром. Затем наскоро сполоснула посуду, включила чревовещатель, удобно устроилась на диване — и с головой ушла в шестую серию телефильма, о котором только и судачили на службе, в очередях и компактных семьях.
Действие картины происходило в обыкновенном, добропорядочном городе. Герои то и дело многозначительно молчали или ехали невесть куда, побочно развивалась любовная интрига — и все чего-то ждали…
Но все кончается. Дикторша объявила, что очередная серия послезавтра — вклинился хоккей.
Карина намечала заняться постирушкой и прочими мелочами, от которых нет спасу, ибо подобны они снежному кому и не располагают к умиротворению.
Итак, Сухарева направилась в ванную, но тут раздался торопливый звонок в дверь и запыханная Любаша, что жила в соседнем доме и за короткое время успела полюбиться Карине своим легким и неугомонным нравом, впорхнула в прихожую.
— Страсть какой холодище! — Любаша, передернув плечами, плотнее укуталась в пуховый платок. — Вот черти полосатые, не могли по другой программе гонять эту дурацкую шайбу.
— Ничего, потерпи денек.
— Потерпи-потерпи. Вот так всю жизнь и терпишь. А мой-то, олух царя небесного, рад-радешенек. Еще бы — самый повод к Володьке сбежать. Пусть только явится под мухой, таких шайб наставлю, таких балдерисов покажу…
Гулена, услышав знакомую скороговорку, вылезла из-под кухонного стола, с глубоким удовлетворением потянулась и, исполненная важности, степенно подошла к Любаше.
— А-а, Гуленушка!
Кошка, сладко мурлыкая, потерлась о ее ноги.
— Ну и охочая она у тебя до ласки, что дитя малое. — Любаша весело потрепала Гулену. — Каринушка, как вышивка продвигается? Скоро разделаешься со своей Мадонной?
— Да где там скоро! Нигде ниток не достать.
— Что б ты без меня делала? — Любаша с нескрываемым удовольствием достала из кармана пакетик, — Держи. По великому блату достала. Импорт.
Карина развернула — и ее ладони расцвели от яркого мулине.
— Ой, Любаша, да ты же — золото! — Карина чмокнула ее в щечку.
— Обрадовалась? Так-то. Я еще вчера собиралась принести, да…
Она и дальше бы болтала без умолку о вчерашнем дне, если бы не зазвонил телефон.
— Алло.
— Добрый вечер. Это я, то есть — Савелий. Помните? — конфузливо пролепетал Варежкин, мерзнущий в телефонной будке.
— Здрав…ствуйте. — Карина медленно села в кресло.
— Вот, бродил по городу и решил позвонить. — Савелий секунду помялся и внезапно выпалил: — Я сейчас приеду.
— Буду очень рада вас видеть, но сегодня… — Карина краем глаза посмотрела на Любашу, которая уже сидела на диване и разминала сигарету. — Сегодня у меня дел полно. И вообще — поздно уже. Приходите завтра, хотя нет, — Карина вспомнила, что будет хоккей и Любаша непременно заглянет, — позвоните лучше к концу недели, и мы договоримся, как нам встретиться.
— Я… Я обязательно позвоню. Всего хорошего.
— До…
В трубке раздались короткие гудки. Карина молча сидела в кресле.
— Что-нибудь серьезное?
— Серьезное, говоришь… Да так… Ничего особенного… — Карина замолчала и точно в оцепенении стала смотреть туда, где над вазой с пожухлыми ветками висела фотография мальчика лет пяти.
Когда Карина пришла в себя, Любаши уже давно не было, а на полу возле кресла лежало импортное мулине.
«Савелий, — подумала Карина. — Да… Что ж я собиралась делать?» А что делал Савелий в этот поздний январский час?
Он возлежал на кушетке в своей неказистой каморке и предавался мечтам. И виделись ему летящие по небу колесницы, аэростаты, наполненные розовым туманом, и прочее, и прочее, что приличествовало званию художника-любителя, эдакого живописца-чудака, малевавшего свои картинки, богатые фантазией, колоритом, но вызывавшие только иронию да недоумение на серьезных и выбритых лицах.
Примерно месяц назад, совсем случайно, на его пути повстречался заведующий фабричным клубом «Прогресс» Никон Передрягин. Тайком ото всех и особливо от супруги кропал он вирши, которые писались задолго до праздников всенародных и местного значения и, выведенные каллиграфическим почерком, прикнопивались к стенной газете, после чего с нескрываемым волнением Передрягин чаще обычного прохаживался мимо нее, покашливая. Именно Никон и уговорил Савелия выставить свои полотна на всеобщее обозрение, чтобы люди, вкусив Пищи духовной, могли посветлеть душой и сердцем. И случайный посетитель, чаще всего в обеденный перерыв, приходил полюбопытствовать на творения Варежкина.