Страница 10 из 31
«Неужели? – не веря еще, сказала она себе. – Господи, неужели? Этого, этого только мне и нужно было, этого-то! Уж лучше бы он просто хотел поразвлечься – тут все ясно…»
Слышно было, как во дворе лаяла собака старухи соседки, жужжал мотор и шелестела о листья вода – Константин Александрович поливал цветы.
– Завтра я пойду на пляж одна, – сказала Кира. – Не ждите меня. И вообще, давайте больше не будем вместе, хватит.
Она повернулась и пошла в свою комнату. В комнате бросила сумку на пол, легла на кровать и долго лежала так, обняв подушку и глотая вспухавшие в горле слезы. Отчего она плакала, Кира не знала.
Она проснулась от грохота взревевшего во дворе матоциклетного мотора. В комнате уже было сумеречно, бледный рассеянный этот свет размыл очертания вещей, и нелепый, бесформенный предмет на полу, когда она пригляделась получше, оказался пляжной сумкой.
«А! – вспомнила Кира. – От Николая пришло письмо…»
Она встала, включила свет и посмотрела на себя в зеркало. Веки опухли, тушь потекла, от засохших слез стянуло под глазами кожу.
Грохот мотоциклетного мотора под окнами перешел в глухое, утробное пофыркивание – двигатель перевели на малые обороты. «Йа, йа, – услышала Кира сквазь это пофыркивание голос Константина Александровича. – Только-о на шоссе не вы́езжай. Там милици-ия – прав у тебя нет», – и следом за тем непонятно и быстро сказал что-то Пахломав.
«Это-то мне и неприятно», – прозвучало у нее в голове.
Кира подошла к окну и посмотрела вниз.
Двери гаража были распахнуты, старый, с обшарпанной гоночной коляской мотоцикл Константина Александровича, на котором он, несмотря на свои годы, иногда еще ездил, с неспешной, черепашьей скоростью, стоял на заасфальтированной площадке перед гаражом, и в седле его сидел Пахломов. Константин Александрович, в своих неизменных вельветовых шортах, держался за руль и что-то говорил Пахломову, взмахивая свободной рукой. «Тормоз… это, как его… – донеслось да Киры. – с другого раза… нет, с другой стороны…» Пахломов сидел, наклонив голову, и было видно, что он слушает наставления Константина Александровича, желая скорее отделаться от них.
Кира отошла от окна, взяла с тумбочки лосьон, смочила в нем вату и стала протирать лицо. Лосьон пах огурцами, спиртом, еще чем-то парфюмерным и приятно холодил кожу.
Мотоцикл снова взревел моторам и мгновение грохотал, казалось, прямо в самой комнате, на тут же рев его начал удаляться, глохнуть, сделался едва слышным и наконец исчез совсем.
Кира подняла с пола сумку, вынула из нее купальник, полотенце и пошла вниз, на улицу – повесить на веревку, чтобы просохли, как делала каждый день. Константин Александрович стоял возле гаража, скрестив на груди руки, и, увидев Киру, закачал головой.
– Сильно-о плохое настроение у Сергея. Попро́сил покататъся – ну, мне ведь не жалко.
Кира ничего не ответила ему, пожала плечами и улыбнулась.
– Отчего, Кира, не знаете? – крикнул Константин Александрович. – Вы его чем-нибудь обидели, а? Он о-очень хороший парень, Кира.
– Наверное. – Кира повесила полотенце с купальником на веревку, прихватила деревянными зажимами и пашла обратно.
Она поднялась в свою комнату, съела всухомятку бутерброд с колбасой, прочитала письмо Николая и легла спать.
Проснулась она от шума в коридоре, от чьих-то громких быстрых шагов, от незнакомых мужских голосов. Некоторое время она лежала, ничего не понимая, замерев в испуге, и вдруг ясно и четко голос Константина Александровича произнес: «Тормоз… это, как его… с другого раза…»
Кира вскочила, надела халат и выбежала в коридор. Горели все лампы, в раскрытую дверь видна была лестница, тоже освещенная, и по ней осторожно и медленно спускались два санитара, а между ними, обхватив их за шеи, с забинтованной головой, шел Пахломов: левая нога у него безжизненно висела в воздухе и была нелепо вывернута носком внутрь.
Больница пахла йодом и стоялым воздухом. В полутемных узких коридорах ее было угнетающе чисто и тихо. Кира слышала лишь стук своих каблуков и шуршание халата медицинской сестры, быстрым мягким шагом скользившей в войлочных тапках ней.
– В этой палате, – остановилась медсестра и посмотрела на Киру. – Постарайтесь не утомлять его. Все-таки сотрясение мозга, и операцию сделали – всего-то несколько часов прошло.
Кира сглотнула слюну.
– Я постараюсь.
Она постучала в дверь, услышала, как кто-то крикнул изнутри: «Йа, йа», – и ступила в палату. Пахломова она увидела сразу же, – он лежал в дальнем углу палаты, у окна, нога его была подвешена на блоках, голова все так же глухо, по самые брови, обмотана бинтом, словно в хоккейном шлеме. Кира быстро, слыша, как заколотилось сердце, пошла через всю палату к нему, втиснулась в узкое пространство между двумя кроватями, разделенными тумбочкой, и, увидев близко его серое, с потрескавшимися черными губами лицо, вдруг ощутила, что горло перехвачено спазмой и она не в силах сказать ни слова. Так она и стояла над ним, пытаясь сглотнуть мешавший уже дышать комок, и молчала.
Кто-то принес ей стул, она села, и Пахломов, потянувшись, взял ее руку в свою.
– Ну-ну, – сказал он, улыбаясь плохо слушающимися губами. – Ну-у, Кира… Видите, я жив-здоров. Месяц-полтора – и опять буду играть в волейбол.
И она опять не смогла ему ответить, но после этих его слов – что он жив-здоров – ей разом стало легче и как-то покойней.
– Мне повезло. Надо радоваться… – Он сжал ее запястье, и Кира, повинуясь неясному, глухому порыву, наклонилась и прижалась щекой к его руке.
– Господи!.. – выговорила она. – Я так перепугалась.
И тут же она поняла, что сделала, и ужаснулась этому – тогда, на балконе кафе «Кадриорг», она тоже не помнила, что делает, да и танцевала, и шла за ним на балкон – все будто во сне; что это с нею?
– Подождите… – Она выпрямилась и попробовала высвободить руку, но Пахломов не отпускал и смотрел на Киру просветленными, счастливыми глазами.
– Не надо, – сказал он. – Пожалуйста. Прошу вас.
– Нет… Нет. Это я вас прошу… – Она наконец высвободила руку и, словно не зная, что с нею делать, взяла ее другой рукой, отпустила… – Нет, Сергей… Вообще уже то неxорошо, что мы вместе здесь были… отдыхали. Одно это уже…
– А что другое? – спросил он, и Кира, не до конца осознавая еще, что же такое сказала, поняла, что она проговорилась о чем-то, в чем-то призналась ему, в чем не должна была ни в каем случае признаваться.
– Вы знаете… – сказала она, – я к вам не приду больше. Вы живы, слава богу, поправитесь… Я понимаю: тяжело, когда некого ждать. День, два, неделю – все один. Но я не приду больше.
– Погодите, Кира… – сказал Пахломов.
На она встала и, не глядя на него, неся перед собой стул, выбралась из узкого прохода между кроватями, пошла к выходу, чувствуя, что вся палата смотрит сейчас на нее. Возле двери она оглянулась. Пахломов лежал, глядя в потолок.
Кира спустилась на улицу, села в автобус, чтобы ехать на пляж, и вдруг поняла, что нужно уезжать. Сегодня же, немедленно – бежать, спасаться: за десять этих дней, что они провели вместе, какие-то невидимые, тайные нити все же протянулись между ними, привязали ее к Пахломову, она привыкла к нему, он стал ей необходим, бог знает зачем, но необходим, ну… вот как пляжная сумка для пляжа, и если она останется, не на море будет ходить, не на море проводить свои отпуск, а в больнице…
На вокзале Киру никто не встретил. Недавно прошел дождь, асфальт перрона еще не успел просохнуть, и от него тянуло сыростью и прохладой. Горьковато пахло технической, пропитанной мазутом землей, – этот запах напомнил Кире завод, и она ясно почувствовала, что прибыла домой.
Некоторое время она стояла у вагона, думая – может быть, Николай сейчас подойдет, но мало-памалу перрон пустел, стал просматриваться насквозь, и сделалось очевидно, что Николая нет. Кира подняла чемодан и пошла к спуску в туннель.