Страница 10 из 19
– Меня заботит картина, – сказал Монтеверио. – Как она пропала?
Щукин рассказал, что уже стало ему известно, ведь пока следствие не представляло собой тайну. А про себя следователь подумал: если Монтеверио – заказчик кражи и задумал увезти картину тайком, то, как говорят в народе, спину поломает. Естественно, его здесь не выпустят из поля зрения.
– Печально, – вздохнул итальянец. – Значит, кто-то знает ее лучше меня.
Щукин отставил вопросы на потом – подъехали к гостинице. Монтеверио проследовал в заказанный для него двухкомнатный люкс, пригласил Щукина и ребят в номер. Архип Лукич из вежливости напомнил гостю, что ему бы следовало отдохнуть после дороги, но итальянец был непреклонен:
– Эта картина мне дорога, она должна была принадлежать моей семье, с ней связана гибель моих родственников здесь, в России. Я заинтересован в том, чтобы ее нашли. Чем раньше я поделюсь с вами своими знаниями, тем быстрее, надеюсь, вы ее… поймете.
А Щукин и рад был такому повороту дела, посему больше не ломался и приготовился слушать. Однако Монтеверио сначала заказал ужин на четверых в номер и говорил о всякой чепухе. Когда ужин доставили, князь достал довольно непрезентабельную на вид бутылку вина с бледно-серой этикеткой, на которой в полукружье были изображены холмы, облака и виноградники. Вверху угол этикетки пересекла красная полоска.
– Знакомство с Италией надо начинать с вин, – торжественно произнес Монтеверио. – Это вино носит имя местности южнее Флоренции, а известно своими виноградниками со Средних веков. Сначала вино было белым, и только в девятнадцатом веке рецепт красного вина составил Беттино Риказолли. Он взял за основу виноград Санджовезе, который придает аромат и крепость, немного добавил красного Канайоло, который смягчил жесткость Санджовезе, а легкость вину придал белый виноград Мальвазия. Сейчас можно встретить в Италии много Кьянти, но я рекомендую элитное «Кьянти-классико ризерва». Вы всегда отличите его по петуху на горлышке. Мне бы хотелось, чтобы, попробовав это вино, вы как бы ощутили Италию, вкус нашего солнца, аромат земли.
Очень ценные познания, особенно для оперативников, предпочитающих в жару пиво, – какое-то вино с петухами на горлышке… Нетерпеливый Вадик выпил свою порцию залпом, Гена, выпил медленно, затем сказал со знанием дела:
– Отличный купаж.
– Я рад, что вам понравилось, – живо отреагировал Монтеверио.
– Синьор Монтеверио, – начал Щукин, во все глаза изучая итальянца, так как все-таки подозревал этого внешне приятного принчипе в коварстве. А что, разве не может быть у Монтеверио желания повесить портрет прародительницы или просто родственницы в своем дворце как память о России? Сто процентов, что такое желание у него есть! – Нас удивила кража «Любовницы Синей Бороды». Говорят, картина – вовсе не шедевр.
– С точки зрения живописи – да, она несовершенна. Но в ней есть загадка, и к этой загадке прилагается ключ.
Все, что угодно ожидал Щукин, но не это. Тайна?! С ключом?! Значит, есть код, шифровка?! Экстравагантно звучит, особенно в наше время.
– Вы хотите сказать, картина должна приоткрыть… что?
– У вас есть время, господин Щукин?
– Сколько угодно.
– В таком случае я расскажу то, что мне известно. Мои предки по крохам собирали сведения о людях, имевших отношение к картине. Говорят, время открывает свои тайны, но, как оказалось, оно и прячет их. Моим предкам удалось много узнать, однако они не нашли картину, а без нее… Нет, пожалуй, вам лучше послушать эту историю целиком.
Итак…
1819 год. Наташа
В 1819 году осенью на дороге арестовали богатую русскую помещицу Агриппину Юрьевну Гордееву, когда она пыталась бежать из России, захватив картину. Ее дочь Наталья Ивановна Гордеева осталась одна в семнадцать лет и, не послушав мать, которая приказала ей ехать в Неаполь к дяде, вернулась в Москву, куда увезли Агриппину Юрьевну жандармы. С ней были трое – управляющий Иона, кучер Фомка и горничная Анисья. Наталья не имела представления, куда едет и что ее ждет…
В Москве Наталья Гордеева решила пока поселиться на старой квартире, в которой она жила с матушкой, но надумала непременно сменить ее. Свет презирает обедневших дворян, а живя в скромной квартире, девушка стала бы вровень с теми, кого судьба невзлюбила. Но Гордеевы, к счастью, богаты, отсюда и жилье приличествует снять подобающее состоятельным людям. Поднявшись на второй этаж московской квартиры, Наташа поежилась:
– Холодно-то как…
– Камин в сей же час растопим, а внизу печку, – засуетился Иона у очага. – А ты приляг, Наташа, видано ли дело – столько суток не спавши.
– Не до сна мне, – согревая пальцы своим дыханием, сказала девушка. – Но ты и сам-то на ногах едва держишься.
– Старый пень на вид трухляв, а корни у него крепкие. Наташа, Агриппина Юрьевна заругается…
– Полно, Иона, утомил ты меня за обратную дорогу.
– Матушка велела ехать в Неаполь… – подчеркивая каждое слово указательным пальцем, брюзжал он.
– Картина! – вспомнила Наташа и кинулась вниз.
Фомка внес вещи, поставил их в угол, а сам тут же примостился на сундуке и задремал, надвинув шапку на глаза. Анисья суетилась на кухне. Наташа отыскала картину, втащила ее наверх. Увидев мучения барышни, Иона подскочил к ней:
– Да что ж это деется! Где ж такое видано, чтоб барышня самолично тяжести таскала! Фомка, каналья, харя твоя лапотная…
– Оставь, Иона! – переводя дух, сказала Наташа. Приставив картину к стене и размотав веревку, она освободила ее от тряпицы и с жадностью принялась рассматривать женский портрет. – Кто это? Почему матушка так дорожит ею?
Иона молчал, копаясь в камине. Когда старик не хотел отвечать, он всегда притворялся глухим, уж Наташа изучила его. Утомившись за длинную дорогу, измаявшись от горьких дум, сейчас девушка присела на холодную кровать, задумалась…
Семнадцатилетняя Наталья Гордеева никогда не спрашивала матушку, чем был вызван ее спешный отъезд из поместья год назад. Поначалу думала, что матушка решила хорошо замуж ее отдать, не остановив выбора ни на одном из сыновей местных помещиков, потому и повезла дочь осенью в Москву, куда для этой цели свозили девиц на выданье. Наташа, получившая домашнее образование и воспитание, разительно отличалась от девиц, вышедших из стен пансионов, ибо пользовалась свободой. Она проявляла интерес к хозяйственным делам, имела круг общения и нравственную закалку, посему не падала в обморок по каждому пустяку. Понимая всю ответственность перед предстоящим событием – замужеством, Наташа готовила себя к балам, где предстояло показаться. Для девушки главное – выйти замуж. Да мечталось – за молодого бы, чтобы хоть чуточку нравился… а то как выдадут за старую образину, мучайся потом, терпи его… Но у Наташи хорошее приданое, и это давало ей право надеяться, что выбирать будет она. А матушка, несмотря на строгость, любила дочь, стало быть, не отдаст за старика противного. Об этом думала Наташа по дороге в Москву.
Да все обернулось весьма странно. Сняв скромную квартиру, матушка оставляла дочь с девкой Анисьей, а сама с Ионой подолгу неизвестно где пропадала. При том дочери был дан строжайший наказ – из дома ни шагу. Наташа маялась от скуки, вышивала, читала, а то и вовсе ничего не делала, только думала: отчего матушка не возвращается, отчего они, состоятельные помещики, проживают в скромной квартире, подходящей более мещанскому сословию, нежели дворянскому? А выезд зачем держать вдали от дома, на постоялом дворе, испытывая от этого большие неудобства? Так прошел год. И вдруг Агриппина Юрьевна велела быстро собраться, они сели в карету и поехали… в Неаполь. «Что за причуды?» – думала Наталья. А тут матушку арестовали! И теперь Наташа одна…
В памяти юной Гордеевой сквозь туман сна отпечаталось, как Иона уложил ее, снял с ног ботиночки, накрыл пледом…
Наташа, не знавшая ранее хлопот, не имеющая житейского и светского опыта, столкнулась в Москве со стеной отчуждения. Ее не принимали должностные лица, которые могли дать объяснения по поводу ареста матери-помещицы, а если и принимали, то разговаривали в унизительном тоне, будто Наташа – недостойная мещанка, неоднозначно давая понять, что хлопоты ее напрасны. Возвращаясь от чинов, Наташа ругала Иону, который что-то знает, но не хочет ей сказать. А тот отвечал, как попугай в клетке: