Остров Смертушкин

Но вот дед умер – и Юра места себе не находил. Как будто с самым важным человеком простился. Так часто бывает. Люди чуть ли не обожествляют мертвецов.

– Что ж, давай откроем дверь и узнаем наверняка, что он там прятал, – предложила Юля. – Ключи у тебя есть?

– Ключи я нашел случайно, они были зашиты в его матрас. – Казалось, что даже Юрин голос стал тоньше и выше, будто горе откатило его назад по временной шкале и он снова стал беспомощным юнцом, мечтающим, что мать вытрет его сопли подолом юбки.

– Если ты не хочешь, давай я!

– Дед столько раз предупреждал, чтобы я этого не делал. За три дня до смерти он позвонил мне и сказал, чтобы я разыскал его коллегу из Новосибирска. Он сам не смог дозвониться – не общались много лет. Дед хотел, чтобы я полетел туда. Мол, только этот коллега может войти в кабинет. Знаешь, что он еще нес?

– Ну что?

– Он говорил: «Иначе погибнет весь мир! Иначе всё начнет рушиться!»

– Я этого боюсь больше всего на свете.

– Что мир начнет рушиться?

– Нет, старческой деменции. Давай сюда ключи!

Юля буквально вырвала у него из рук увесистую связку и, не обращая внимания на вялое Юрино сопротивление, на беспомощное сопение за спиной, на жалкие потуги остановить ее порыв («А может, не надо?.. Юль, может, слетаем в Новосибирск на выходные?.. Ну, мне как-то перед дедом неудобно…»), провернула первый ключ в туго поддавшемся замке. Потом открыла остальные три замка.

В кабинете Юриного деда было темно и очень пыльно. Войдя в это душное пространство, Юля несколько раз чихнула. В комнате стоял очень неприятный запах, как будто остатки недожаренного мяса забыли в мусорном ведре. Юля поморщилась и ощутила подступившую тошноту. Ее даже качнуло, но стоявший за спиной Юра вовремя поймал.

– Я же говорил! – почему-то шепотом сказал он. – Не надо было…

– А что такого особенного? Ну, харчился дед в кабинете, ну, тарелку забыл убрать…

Слабость Юры как будто делала ее саму сильнее. Как будто на его нерешительность можно было опереться для того, чтобы вырастить своего внутреннего воина.

– Да никогда дед тут не ел, это невозможно, – поморщился Юра. – Он к этой комнате почти как к храму относился. А в храме не едят.

– Ну да, в нем только причащаются, – с издевательской улыбкой парировала она. – Ладно, сейчас всё разузнаем.

Юля щелкнула выключателем. И даже не поняла, почему Юра отскочил назад, выдохнув:

– Ну, ничего себе! Это просто невозможно! Как?

Она ничего особенного в кабинете не увидела. Разве что удивилась общей атмосфере необжитого пространства – ничего в интерьере не намекало на то, что здесь много лет днями и ночами трудился человек.

Пустой рабочий стол, старомодная зеленая лампа – такие любили советские партийные шишки. Единственный цветок на подоконнике – красивый, алый. Юля никогда таких не видела. Цветок рос в простом глиняном горшке. На книжных полках русская классика рядами. Дешевенький старый ковер, толстый слой пыли, серой вуалью осевшей на мебели. Ничего особенного и уж тем более страшного.

Но Юра явно так не думал.

– А где же… Где же все дедовы вещи? Сюда ведь никто не заходил после его смерти.

– Какие вещи? Сокровища?

– Нет, я серьезно… Его книги, бумаги! Весь стол всегда был завален бумагами. Дед едва находил уголочек, чтобы притулиться с очередным листком. Он очень много работал. Где это всё?

– Ну, уборку генеральную сделал человек, – пожала плечами Юля. – Может быть, смерть почувствовал. Захотелось ему чистоты напоследок. Ты лучше смотри, какой цветок! Это просто бомба.

Она подошла к окну. И вдруг с удивлением поняла, что мерзкий гнилостный запах исходит именно от цветка. Это был самый прекрасный цветок из всех, что ей приходилось когда-либо видеть, но почему-то он источал густой аромат разложения и гниения.

– Мясным бульоном тебя поливали, что ли? – почти ласково обратилась она к растению, которое в тот момент казалось ей более достойным собеседником, чем на глазах слетевший с ума жених. – Какие у тебя лепесточки! Откуда же ты здесь? Надо тебя забрать. А то кто будет тебя поить, кто любоваться будет?

– Такое впечатление, что дед нарочно уничтожил всё. Он же не пускал сюда никого в последние дни. Каждый день рвал бумаги… – тем временем бубнил Юра. – Но зачем… Это же была его жизнь. Он все время твердил, что занимается чем-то важным, что хочет оставить след в науке, что его работа станет основой новейших открытий… И вот куда-то деть. Зачем?..

Юля слушала его вяло. Затаив дыхание, она любовалась прекрасным цветком. Ее обоняние уже привыкло к гнилостному запаху, исходящему от его нежных мясистых лепестков. Она протянула руку, чтобы погладить цветочек, и вдруг ей показалось, что растение шевельнулось, будто от порыва ветра, потянулось к ней. Словно это был истосковавшийся по ласке кот, а не комнатный цветок. Но все окна в квартире были плотно закрыты. Как завороженная, Юля погладила лепесток и даже не услышала, как Юра за ее спиной, чуть повысив голос, сказал, чтобы она ничего не трогала, ведь в кабинете деда все предметы были неприкасаемыми, нельзя было даже к дубовой поверхности массивного стола прикоснуться, не спросив разрешения. Юра это с детства усвоил.

Юля не слушала. И вдруг на ее глазах произошло нечто действительно необычное. Алый цветок как будто ожил, зашевелились толстые лепестки с прожилками бордового сока. Цветок вдруг стал похож на похотливо приоткрытый рот, приготовившийся ответить на откровенный поцелуй. Лепестки мягко и уверенно обхватили ее палец, который Юля от изумления даже не отдернула, и она ощутила болезненный укол и почувствовала, как по руке побежала горячая струйка крови.

– Он… Он меня укусил! – вскрикнула она.

В самой сердцевине распахнувшегося бутона блеснуло жало – как будто металлическое, толстое, острое, алчущее крови.

Они ушли, оставив мерзкий цветок на окне, и закрыли дверь в кабинет на четыре замка.

Катерина никогда в жизни не позволяла себе смелых поступков. Главным качеством ее характера была осторожность. С самого детства. Родители не могли на нее нарадоваться – чудесный, спокойный, послушный ребенок, который, даже прежде чем наступить в обычную лужу, сначала долго и задумчиво трогает ее мыском сапога. Педантичная аккуратистка, отличница – без особенных талантов, но с упорством, которое берет города намного чаще, чем божественная искра. Даже в возрасте подростковых гормональных бурь с ней не было никаких проблем. Она никогда не разговаривала с незнакомыми людьми, возвращалась домой не позже девяти вечера, избегала сомнительных приключений даже самого невинного характера – вроде байдарочных походов или прыжков на веревке с моста, которые тогда, в конце девяностых, вошли в моду. Никакой безбашенности, никакого ветра в голове – только холодный расчет.

И сейчас, быстро приближаясь к берегу, оставив за спиной ненавистную яхту и высоко держа над головой полиэтиленовую пляжную сумку с деньгами и документами, Катерина чувствовала такую опьяняющую свободу, что это было похоже даже на счастье. Она совершила очень, очень глупый поступок. Ее летний гардероб стоимостью в несколько десятков тысяч долларов, роскошный итальянский чемодан, даже миниатюрный ноутбук остались на яхте. Зато впервые в жизни Катерина послушала зов сердца. Всегда жила «от головы» и вдруг, разменяв третий десяток, вот так по-идиотски и безрассудно послушала сердце. Разумеется, она понимала, что Роман сообщит обо всем в агентство, по Москве поползет слушок, и хорошей работы в эскорте ей больше не видать. Слишком велика конкуренция – из агентств выгоняют и за меньшие проступки. Речь идет о больших деньгах, и никому не хочется связываться с ненадежными девицами.

«Ну и что! Ну и пускай! Больше никогда не буду этим заниматься, – весело думала Катерина, загребая податливую теплую воду единственной свободной рукой. – Куплю билет на ближайший рейс, вернусь в Москву и напишу книгу. Или сценарий. Мне есть что рассказать людям!»