Страница 6 из 19
Итак, клиента пугает течение времени. Точнее – устойчивое течение. Что требуется? Возможность нарушать устойчивость, изменять скорость течения по своему усмотрению. Сначала в кабинете, с помощью метронома. Потом в любой ситуации без настоящего метронома, используя воображение. Клиент научился детально визуализировать (представлять) метроном. Настолько точно и ясно, что мог как бы слышать щелчки. Так человек как бы слышит звук мобильного, когда ждет звонка; или мелодию шлягера после многократного прослушивания. Когда начиналась паническая атака, мужчина просто передвигал воображаемый грузик, изменяя темп щелчков. Этот нехитрый приеем он распространил на все сложные коммуникативные ситуации: деловые переговоры, семейные разборки, взаимодействие с чиновниками.
В своих рассказах клиент сместился от прошлого к актуальным отношениям и проблемам в семье. Речь постепенно обогатилась свободными ассоциациями. Практически к каждому рассказу присоединялась конструкция вида «это напоминает мне события стольки-то-летней давности». То есть в структуре нарратива появились темпоральные параллели, в которых клиент все увереннее ориентировался.
В конце концов клиент объявил, что достигнутые результаты его полностью устраивают и дальше он намерен работать над собой самостоятельно. Эта решимость резко контрастировала с его первоначальной уверенностью в собственной «тотальной беспомощности». Повторимся, что первые серьезные результаты были достигнуты гораздо раньше окончания анализа. Возможно, клиенту нужно было привыкнуть к новому осознанному материалу, используя кабинет аналитика как своеобразную барокамеру.
Можно было детально расспросить клиента об ощущениях, которые вызывали щелчки метронома. Но, во-первых, мы уже получили ответ: важны не щелчки, не какой-то один ритм, а возможность смены ритма. Во-вторых, высока была вероятность, что эффективность метронома обусловлена личной историей клиента. Отчасти, это было так. Скорее всего, мы так бы и оставили этот случай без теоретической обработки, если бы все зависело только от нас и от нашей глобальной лени. Но, к счастью, психоанализ пишем не мы, а клиенты. И второй изобретатель божественных протезов не замедлил появиться…
Антракт
Карьерная короста
Ипполит Матвеевич не любил своей тещи. Клавдия Ивановна была глупа, и ее преклонный возраст не позволял надеяться на то, что она когда-нибудь поумнеет.
Олег Иваныч не любил свою квартиру. Там постоянно происходила какая-то муть. Особенно он не любил там спать. Ночью мог запросто закипеть электрический чайник. Эта новомодная скотина свистела громче своих советских предков, хотя никакого свистка у нахала не было. Чем бы ему свистеть? Но он кипел, свистел и надрывался.
Олег Иваныч не любил свой чайник. А кому понравится вставать посреди ночи и выключать свистуна из розетки? Никому, если учесть, что чайник часто находился не на кухне, а в коридоре, в туалете, в глубинах старого шкафа. И свистел там, демонстрируя полную независимость от электричества. Розетки? Какая формальность! Их придумали бюрократы, чтобы экономить электричество.
Олег Иваныч не любил бюрократов, хотя сам был тем еще бюрократом. И соседи его все поголовно были теми еще бюрократами. А без соседей ему пришлось бы совсем туго! Особенно когда среди ночи, разбуженный свистом чайника, Олег Иваныч осознавал, что никакого чайника у него нет. И приходилось будить соседей, занимать у них чайник, включать в розетку, ждать закипания и только потом отключать. Тогда был шанс дожить до утра без приключений.
Олег Иваныч не любил приключения. Но приключения, как назло, подстерегали старого бюрократа на каждом шагу. Каждый шаг отдавался эхом в пустом подъезде, смешивая цвета почтовых ящиков и меняя местами квартиры. Каждый шаг в пустом дворе заставлял соседей следить за прогулкой Олега Иваныча и светить ему в спину лазерной указкой. Каждый шаг за угол дома привлекал внимание странных людей в машинах, чьи номера обязательно складывались в дату смерти какого-нибудь дальнего родственника. Каждый шаг в сторону районной аптеки – и Олег Иваныч забывал свой адрес.
Олег Иваныч не любил районную аптеку. Местный фармацевт постоянно подшучивал над простоватыми покупателями. Например, мог запросто не принять у покупателя рецепт. И заявить, что никакой это не рецепт, а туз пик! И всю очередь подговорить, чтобы они тоже заявили, будто у покупателя не рецепт, а туз пик. Но Олег Иваныч не велся на эту шутку. Он твердо помнил, что не садился играть в карты уже два года. С тех пор, как проиграл своему чайнику последние ключи от чулана.
Олег Иваныч не любил свой чулан. Нет, сам чулан не виноват. Вполне приличная, тихая, темная каморка. Была. Пока два года там не завелся какой-то крикливый доктор. Вернее, самозванец. С чего бы уважаемому доктору занимать чужой чулан? Он громко ругался, обзывал Олега Иваныча психом, грозился вызвать бригаду. Потом стал выдумывать всякие хитрости, чтобы выбраться наружу. Олег Иваныч и рад был бы выпустить этого громкого гостя. И не просто выпустить, а выгнать из квартиры! И с лестницы спустить, если понадобится (хотя Олег Иваныч был очень тихим и интеллигентным бюрократом!). Но открыть чулан не представлялось возможным. Ключ был у чайника (на правах законного выигрыша в карты), и агрегат ни в какую не хотел расставаться с трофеем. Впрочем, и это не понадобилось. Гость со временем освоил правила приличия – хозяин квартиры подавал хороший пример! – и затих.
Олег Иваныч не любил гостей. Их манеры, их привычка принюхиваться и чихать, их странные вопросы, их косые взгляды, их шепот за спиной, их планы убить хозяина квартиры – все лишний раз напоминало Олегу Иванычу о том, что мир окончательно сошел с ума. К этому выводу неминуемо приходит каждый уважающий себя старый бюрократ. Поначалу-то кажется, что все наоборот. Что это ты слегка помешался, а мир нормален. По молодости все неопытные бумагомаратели так думают, но потом они остепеняются, покрываются благородной смесью пыли, чернил и песка. И все становится на свои места. Единственное, что мешает скромному счастью мудреца, так это квартира, чайник, другие бюрократы, приключения, аптека, чулан и гости.
Олег Иваныч решительно не любил все, что мешало его скромному счастью!
Единственное, что Олег Иваныч любил, так это свою работу. Когда он в очередной раз забывал адрес своей квартиры, ноги сами несли его в скромную контору на пересечении двух скучных улиц. Там в календарике у Олега Иваныча был записан и адрес, и расписание аптеки, и имена соседей, и номера особенно подозрительных машин. И нарисован маршрут вечерних прогулок нового участкового врача. На всякий случай.
Олег Иваныч любил ночевать в своем кабинете и работать с документами. Коллеги, не понимая ранимой натуры старого бюрократа, брезгливо называли его кабинет сторожкой, а Главный Документ – журналом посещений. Но это все слова. На деле все коллеги платили Олегу Иванычу дань уважения, записывая в Главный Документ свои фамилии и даты посещений. Какой же Главный Документ без фамилий и дат? И нужно ли что-то Главному Документу для счастья, кроме дат и фамилий?
Олег Иваныч любил даты. Одну дату он запомнил на всю жизнь. В ту ночь он остепенился, превратился из безымянного молодого бумагомарателя в маститого старого бюрократа. Тогда он вышел прогуляться по пустому зданию, для солидности подсвечивая себе дорогу фонариком.
Зайдя за поворот на втором этаже, Олег Иваныч увидел, как две шестирукие старухи, кряхтя и охая, вытаскивают из директорского кабинета несгораемый шкаф, компьютер, офисный стол и самого директора. Олег Иваныч, будучи тактичным и интеллигентным мужчиной, тут же удалился в свой кабинет и подпер дверь тяжелым столом.
Всю ночь к нему кто-то ломился, чтобы поздравить с профессиональным становлением. А как тут не поздравить? Наконец-то Олег Иваныч перестал сомневаться в том, кто именно сошел с ума. Конечно, это мир. Весь мир сошел с ума. И директор, не вышедший на работу в ответственный день. И коллеги, половина из которых уволилась, а половина пропала без вести в течение последних двух лет. И полицейские, в то утро измучившие всех своими вопросами. И соседи, и фармацевт, и главврач, и гость в чулане, и чайник, и квартира. Особенно квартира.