Страница 14 из 19
– Не мучайте ротовую полость, она у вас не для этого. В Аргентине меня звали кратко: Бэзил.
– Это был ваш ник в секретных чатах, майн герр.
– Молчи.
– Можно я тоже буду вас так называть, майн герр? – Лера нашла выход из ситуации.
Демонолог и его аспирант переглянулись.
– Хорошая девочка, – одобрительно промурчал австриец и зашагал по платформе.
Механический голос вновь сотряс мембрану старого репродуктора.
– Что она пытается сказать? Слов не разобрать! – возмутилась Лера.
– Нет там никаких слов, сплошная симуляция и абракадабра, – охотно пояснил демонолог. – Главное, чтобы звучало погромче и отгоняло незваных гостей.
– Но неужели некому исправить? – дочь священника закусила удила перфекционизма.
– Некому. На серых станциях людей нет.
– Как нет? Вот же фонари горят. Голос что-то объявляет.
– Пока мы здесь стоим, будут гореть. Местная электросеть питается от прибывающих поездов. В мире только одна строительная компания способна созидать подобные шедевры посреди холодной глуши. Спасибо сестрам Ерофеевым и их досточтимой матушке.
– Но зачем вообще это нужно? Это памятник такой? Или для туристов? Никогда не слышала о мертвых станциях.
– Ваше счастье. Эта станция не мертвая, а всего лишь серая. Необитаемая автоматическая декорация. Нужна, чтобы за поездами не бегали разные лесные обитатели. Но не все серые станции строились на пустом месте. Часто бывает так, что обычная станция сереет. Конкретно здесь, например, когда-то теплилась жизнь. Жили железнодорожники с семьями. Может, пару бригад лесорубов квартировалось. Или военная часть из пяти человек. Меня всегда восхищали и пугали обитаемые островки посреди русских снежных пустошей. Едешь вот так и думаешь: а ведь в этих хибарах кто-то живет. Какая сила удерживает их здесь, вдали от жизни и прогресса?
Лера, которая свое детство провела в подобной хибаре, знала точно: лично ее не удержала бы там никакая сила. Она намеревалась работать по специальности, и не где-нибудь, а в одной из столичных частных психиатрических клиник. Или, на худой конец, в центре психологической помощи.
– Станционная жизнь подобна неказистой лужице, в которой нет-нет, да отразится клок величественно-свинцового российского неба. Иногда лужи пересыхают, и на их месте остаются серые станции. Начинается все примерно одинаково.
Демонолог указал на край платформы, неизвестно кем расчищенный от снега. Там были нарисованы обыкновенные классики. Лера вспомнила детство. Она жила недалеко от маленькой станции, где перрон был испещрен детским меловым творчеством. В том числе классиками. Но играть в них было не с кем: в радиусе пяти километров никаких других детей не обитало, а прыгать на одной ножке в одиночестве рассудительной девочке казалось глупым.
– Эти идеально ровные клетки с цифрами появляются сами собой, аккурат перед большими вечерними прогулками. Когда детишки ищут, чем бы занять себя. Когда взрослые еще не отошли от трудового дня и не могут уследить за чадами. Когда в сумерках, увлекшись игрой, можешь не заметить приближающийся поезд. Когда последний квадрат ускользает из-под ног.
Лера пригляделась. Клеток было десять. Девять. С половиной. Квадрат с десяткой обрывался на краю платформы и летел куда-то вниз, вместе со всеми безвременно победившими.
– Призовой фонд этой странной игры неукоснительно растет, пока юные игроки не заканчиваются. Но и после этого к таким станциям, как магнитом, тянет детей из окрестных сел. А вот и зал славы.
Тлеющая сигара указала на главный экспонат. Вдоль путей, к самому горизонту, тянулась вереница памяти: кресты, небольшие стелы, искусственные венки. Зрелище затягивало наблюдателя в воронку безысходности. Черное небо смешивалось с белым снегом в один серый градиент, мир стремительно терял краски…
Лера очнулась. Морис снегом растирал ей щеки. На купейном столике горел примус, спасая от холода. Травмированная оконная рама была законопачена каким-то тряпьем. Поезд дернулся, трогаясь с места, стряхивая с себя станционное оцепенение.
– С возвращением. Испытание метафизической тоской Вы выдержали, – фон Морфинх листал увесистый фолиант, иногда закладывая между страницами картонные фигурки животных, людей и ангелов. – Терпимость к тотальной безысходности и бессмысленности. Иных качеств от соискателя нынче не требуется. Выбирайте любое заведение, курируемое русскими чекистами. Будем хлопотать о спасении Вашей карьерной души.
Поезд прополз мимо массивного двухэтажного здания, обращенного к железной дороге углом, выбиваясь из общей перспективы продольных и поперечных линий. В окне второго этажа зажегся свет.
– Туда электричество тоже от поезда идет? – на всякий случай забеспокоилась Лера.
– Тоже-тоже. Лежите, – отозвался Бэзил. – Это автоматика. На серых станциях нет ни источников энергии, ни людей.
Девушка обессиленно откинулась на подушку. Морис тактично забрался на верхнюю полку. Бисраэль брезгливо листал свою недавно изданную монографию по демонологии, с каждой страницей убеждаясь, что его творение никуда не годится. Наконец, горе-автору это надоело, и он выключил свет. Пламя примуса погасло – закончилось топливо. Отражения больше не мешали наблюдать за необитаемой архитектурой и бескрайними пейзажами.
Поезд набирал ход аккуратно, заходя на большой поворот. Серая двухэтажная цитадель охотно подставила свои стены для нового ракурса. Сквозь подступающую дрему Лера видела, как кто-то зашел в комнату на втором этаже. В светлую комнату абсолютно темного здания. Посреди давным-давно покинутой и обесточенной станции.
Кто-то большой и серый стоял там, в окне, и грустно смотрел вслед уходящему поезду.
Глава 3
Дедлайн нам только снится
Недавно один знакомый сказал, что перестал читать художественную литературу. Всю жизнь читал много, и вдруг ему стало неинтересно. Меня это признание потрясло. Это симптом того, что литература перестала искать новые нарративные, новые повествовательные техники, поэтому люди читают про жизнь.
Результаты кабинетных исследований необходимо проверять вне кабинета.
Свободные ассоциации – это всего лишь частный случай нарратива.
Почему бы в качестве не-эксперимента не добавить к свободным ассоциациям пару хитрых тактических приемов? Часто из-за высокого психического сопротивления (или просто плохого настроения) ассоциирование дает сбой. Нейромедиаторы еще не успели открыть, поэтому Фройд был склонен переоценивать «вину» клиентов за упорное молчание. Но вы-то давно знаете, как важно бывает простимулировать нейронную сеть всеми доступными способами (σ-2).
Посмотрим, удастся ли нам повторить подвиг Фройда и применить психоанализ для понимания обыденной жизни.
Краеугольный камень психоанализа – вытеснение. Мы отгоняем неприятные мысли в бессознательное и потом дорого за это расплачиваемся. Вредная информация не уходит одна: она утягивает за собой полезные данные.
Вытеснение и его последствия сопровождают нас на каждом шагу, не только в кабинете психоаналитика. Сегодня мы бы хотели рассказать о вытеснении намерений, или о прокрастинации. Лень-матушка, вперед нас родившаяся и до гроба нам верная.
Трудный разговор с близким человеком. Горящие сроки проекта. Скучнейшая лекция. Многочасовые сборы на важную встречу.
Где же сексуальность? Ну вот. И кто-то после этого обвиняет Фройда в излишнем внимании к интимным проблемам. Психоанализ отлично показывает себя в абсолютно невинных вопросах. В том числе в моделировании когнитивных (познавательных, интеллектуальных) процессов. Может быть, поэтому нас так и подмывает ввести новый термин: когнитивное вытеснение. Основной симптом этой психической оспы двадцать первого века: сознание упорно не хочет долго удерживать ценную информацию. То есть объективных причин для вытеснения вроде бы нет. И проблем с осознанием и рефлексией – тоже. Просто сознание слишком лениво. Тут не психоаналитик нужен, а хороший дрын. Или нехитрое упражнение, которое вы можете выполнить сами, без помощи странного персонажа, окопавшегося за изголовьем кушетки.