Страница 4 из 11
то без вариантов надо везти и все проверить
когда она упала?
в семнадцать сорок
Очень холодно, одновременно очень жарко. Младенец сосет. Бросает в жар и клонит в сон, одновременно озноб, потому что форточка открыта. Пахнет молоком и снегом. Клонит в сумерки. За окнами – синий заснеженный двор-колодец, темный день.
Это у вас микроволновка? – говорит врачиха, обходя стол на цыпочках и садясь.
Да! – Вера спохватывается и вытаскивает оттуда мясо.
И как, удобно? – врачиха пишет из свидетельства о рождении. – Высота примерно какая была?
Примерно вот такая. Я даже не ожидала от нее. Я не знала, что они в месяц уже переворачиваются.
Вот видите, вы не знали, – а сама пишет.
И стоял в том белом поле белоснежно-белый дом.
Вера до сих пор в ночнушке и халате, так с утра и не переоделась, не причесалась и не умылась. У Веры нет тела, есть только огонь и молоко.
Все, я написала, – говорит врачиха. – Ну что, поехали? Собирайтесь.
да, может, не надо, – слабо протестует Вера.
всё же в порядке
врачиха становится на пуанты и поднимает бровки домиком
если была потеря сознания…
вот одна мамаша тоже, – говорит она далеким ледяным голосом
Вера бросает слушать ее, и ужастик не доносится до ее неосвещенного мозга
до ее полузатопленного мозга
до ее занесенного снегом мозга
так сегодня и не успела поесть мяса-то
да и каши-то
так, чего-то похлебала – типа чаю чо-ли
Да я не знаю, – говорит Вера, – была ли потеря сознания-то
может, она просто так спала
или просто упала, но не кричала
Вера вспоминает еще раз тот момент сегодня
там на крыше, среди труб и снега, в белом небе, прыгали двое с ломиками
огромными сапожищами вышибали снег из кровли соседнего дома
по очереди: один – второй, один – второй
задорно, как на качелях
грох! – бух! – грох! – бух! – и над ними взвивался снежный буран
это было красиво, ярко, это было как театр
лиц не было видно, но Вера мысленно стала с ними там
что была бы наша жизнь, думает Вера,
если бы мы не могли быть где-то не сейчас, не здесь.
На Авангардную поедем, – трясет ее врачиха за плечо. – Эй! Ты слышишь меня? А?
потолок был белый-белый
звезды фонарей и звезды снежинок едут навстречу
или как будто в школьной столовой, сейчас будет пить компот, а в компоте отражается и лампа (желтая, как кусок сливочного масла), и лицо
Приехали.
Жестяная дверь с грохотом отъезжает.
Побыстрее, миленькая. Скорее вылезай, у нас еще вызов.
Вон туда, обогнешь здание – приемный покой.
ага-спасибо, – бормочет Вера
вдруг очень холодно
особенно выше левого сапога – задрались рейтузы
шапка сбилась на сторону с младенческого ореха
Вера останавливается и роняет свидетельство о рождении
ламинированный скользкий документ планирует в пушистый снег острым краем
Вера нагибается вместе с младенцем
теперь холодно повыше юбки – задралась куртка
везде блестят, горят полосы голого тела Веры
младенец сбился на сторону внутри комбинезона: лицо где-то в капюшоне, а шейка голая
скользко! Вера поднимается по ступенькам со свидетельством в одной руке и младенцем в другой
двери большие, старые, стеклянные, истертые, исцарапанные
внутри – бетонные чертоги, зеркала и картинки по стенам, шарканье, воняет хлоркой
длинная очередь шумит и гомонит
сесть некуда, и Вера становится у стены в чем была
щурится от света, стоя в растоптанных сапогах посреди коридора
…да. Так вот, нам опять не повезло! – кричит бодрая женщина в трубку.
Рядом бледный молодой человек с провалами щек и синими скулами, на руках – крошечный младенец
еще рядом – два круглоголовых быстрых бритых бандита лет пяти, у каждого – черная от синяка половина лба, синяки странной формы, как море, только чернее
чуть поодаль – толстый казахский подросток на коляске, с ногой, упакованной в желтый надувной сапог
прямо перед Верой – вешалка, на которую навалили гору дубленок, курток, комбинезонов
за вешалкой – окно, забранное двумя решетками, снаружи и изнутри, на окне – растения
слева от окна – стойка регистратора
Вере кажется, что она на балу (без пяти двенадцать)
единственное – все мешает, все сбилось на сторону
на морозе зацветали голые места
а теперь – жарко, течет
одно она точно знает: раздеть младенца
вынимает лялю и вешает комбинезон на крюк мизинца
аврех! – фамилия из щели кабинета, и они входят
монитор гудит. Вера видит на нем идеально круглый, ровный череп дочери
не вижу ничего, ничего не вижу, – повторяет врач монотонно
щелкая мышкой
ни-че-го не вижу, – приближает еще и еще, линия становится пиксельной, но нигде не прерывается
нет ни трещин никаких, ничего, – говорит врач
свидетельство о рождении, полис, – подает голос медсестра
зачем?
оформлять вас будем
куда оформлять
на отделение
ваша карточка уже там
так зачем, если нету ничего
так, девушка, я сейчас беру телефон и вызываю полицию.
вызов был на потерю сознания
я обязана вас госпитализировать
или я звоню в полицию и в опеку
пыльные провода на стене
сосок во рту младенца
струйки пота и свидетельство о рождении, мокрое, полис, паспорт
направление на анализы
медсестра идет быстро, а с Веры сваливаются рейтузы – резинка там, что ли, лопнула? – полоса на пояснице чешется
по коридору вперед, по плитке поворачивают на второй этаж, там снова по коридору, вниз по деревянной лесенке, вверх по каменному выщербленному пандусу, через пустой захламленный холл, где все двери заперты, на скрипучем лифте пять этажей вверх (здесь другой запах – еды и жилья), темно и тихо, теперь они идут вперед, как по аквариуму, в полной темноте и тишине в самую глубину больницы куда-то, несколько одинаковых запертых постов, на которых никто не сидит, и вот пост, где горит настольная лампа, огибаем этот пост, по широкому коридору мимо нескольких запертых дверей
и вот
широкая, почти квадратная дверь, состоящая из двух дребезжащих рам, в которые вставлены старые пыльные стекла
медсестра толкает дверь
Вера входит и кладет младенца на матрас
комбинезон кладет рядом
паспорт, полис
и подтягивает рейтузы, и чешет поясницу, о, да-а
Младенец теплится на кровати, помахивая руками и ногами, и пора уже сказать: ее зовут Долли.
Старый памперс завернут и сложен. Новый пахнет свежим памперсом. Вообще же дух в палате стоит густой, тяжелый. Вера еще не поняла откуда.
В окне цепочка фонарей, многоэтажки за широким снежным полем, вдали, на проспекте. Тягучее, вязкое небо: мороз.
В палате темно, только светится айфон в руках соседки. И освещает соседкино лицо – уступами: лоб, нос, подбородок, скулы, темную густую челку.
Соседка сказала «здравствуйте», когда вошла Вера, и – в айфон.
Теперь Вера опять вспоминает, что не ела весь день. Ей ужасно хочется есть и пить. Вон там, в окне, – «Пятерочка», это не дальше километра (через пустое поле, по мерзлой дороге прямым углом, наверное, чуть дальше). Будет работать еще час. Но как отсюда выйти. С Долли.