Страница 4 из 15
– Хочешь сказать, тебя это волновало? – сказал Грейдон, все еще улыбаясь.
Но Арам просто принял недовольный вид.
– Я не хочу твоей смерти, Грейдон, – сказал он, прекрасно зная, что отец терпеть не может, когда собственный сын обращается к нему по имени. – Я просто хочу вернуться домой.
– Знаю, сынок, – вздохнул Грейдон. – Но сейчас тебе нужно быть именно здесь.
Ласково потрепав сына по плечу, он двинулся к заливающейся клекочущим смехом Клекоти.
Только после этого Араму пришло в голову, что все это время Макаса была рядом, а, значит, видела – а, может, и слышала – весь разговор. Повернувшись к ней, он наткнулся на ее свирепый взгляд. Макаса тут же отвернулась, но на секунду Араму почудилось, будто ей грустно.
Всю ночь они провели на берегу, празднуя завершение торговли вместе с гноллами. Однобог и вся остальная команда сошли на берег с бочонком громового эля и присоединились к празднеству. Капитан Торн разрешил распаковать один из тюков вяленого мяса вепря и разделить его между командой и гноллами, однако сдержанно кивнул Мозу Кантону, судовому квартирмейстеру, велев присмотреть за тем, чтобы остальные тридцать девять тюков были в целости и сохранности подняты на борт.
Арама вновь одолело любопытство – ему не терпелось попробовать этот «клад», и он внимательно следил за Джонасом Коббом, корабельным коком, расхаживавшим среди людей и гноллов и раздававшим угощение. Старина Кобб, конечно же, не спешил – да еще двигался сквозь толпу по очень странному и замысловатому курсу, предлагая полоски вяленого мяса гноллам, жавшимся к лесной опушке. Вдруг Арам увидел, что Кобб скрылся в лесу. Минуту, а то и три, его не было, а остальные увлеченно следили за Однобогом, щедро разливавшим эль, но, стоило Араму подняться на ноги, чтобы поделиться со всеми своим беспокойством за старика-повара, как седая голова Кобба показалась из леса в дюжине ярдов от того места, где он вошел в заросли. Он снова принялся раздавать угощение и, наконец, добрался до Арама.
Арам попробовал полоску вяленого мяса. Мясо оказалось таким жестким, что он едва не вывихнул челюсть, пытаясь оторвать кусочек. Но как только оно оказалось во рту, Арам не смог не оценить его по достоинству – пряное, ароматное, и даже крохотный кусочек, как бы усердно он ни жевал, продержался почти полчаса. Теперь-то Арам понял его истинную цену. Или, вернее, распробовал.
Жуя, он достал свой блокнот – небольшую книжечку из некогда чистых листов пергамента, переплетенных в кожу, которую носил в заднем кармане штанов, заворачивая в непромокаемую ткань. Это был подарок приемного отца, Робба Глэйда, и обошелся он кузнецу в целую кучу денег. Самое малое в два дня – если не целую неделю – работы. Блокнот был самым ценным имуществом Арама – отчасти потому, что рисовать он любил едва ли не больше всего на свете. Но, кроме этого, блокнот служил наглядным доказательством веры Робба в талант приемного сына. Конечно, и мать и отчим настаивали, чтобы Арам выучился кузнечному ремеслу. В конце концов, мужчина должен зарабатывать себе на жизнь. Однако Робб понимал и то, как важна для Арама возможность самовыражения, и никто не радовался так, как кузнец, когда Арам украсил первую страницу блокнота портретом большого и сильного Повелителя Кузни с улыбкой на лице.
Сейя, Робб, Робертсон, Селия и Чумаз
Арам перелистал блокнот. Первые страницы занимало его родное Приозерье: несколько городских видов, несколько зарисовок с берегов озера Безмолвия, да кузница Робба. Горстка изображений животных: животные куда меньше склонны смирно сидеть на месте. Но, несмотря на это, в блокноте имелась пара лошадей, мул и одноглазый котяра, которого поневоле пришлось дорисовывать по памяти. И, конечно же, два или три портрета Чумаза. Но в основном блокнот был заполнен людьми – особенно семьей Арама. Кроме портрета отчима, здесь были три портрета матери, два – сводных сестры и брата, Селии и Робертсона, плюс групповой портрет всех четверых. Был даже сделанный при помощи зеркала автопортрет Арама, потребовавший многих часов упорной работы карандашом, ластиком и снова карандашом, так что пергамент на этой странице сделался тоньше ресницы, однако даже после стольких трудов этот рисунок нравился Араму меньше всех остальных. Возможно, для посторонних глаз сходство и вышло потрясающим, но сам Арам неизменно чувствовал, что так и не сумел ухватить свое истинное «я».
Примерно на трети блокнота тематика зарисовок сменилась с Приозерья на «Волноход», начиная с продольного изображения самого корабля. «Волноход» был прекрасным, надежным торговым судном – переделанным из небольшого фрегата, старым, но легким в управлении и содержащимся в полной исправности. Да, его обшивку многократно латали, но латали на совесть. Тридцать метров в длину, три мачты, команда из тридцати человек, но – ни единой пушки: как говорил капитан, торговые партнеры всегда должны быть уверены, что Грейдон Торн и его корабль явились к ним с миром.
Самой необычной чертой «Волнохода», удостоенной отдельной страницы, была странная носовая фигура из красного дерева: крылатое создание неизвестного происхождения и ни мужского ни женского пола, состоявшее из множества отполированных, потемневших резных граней – сплошные углы и всего несколько кривых. Честно говоря, Арам считал ее неприглядной и грубой по сравнению с превосходно вырезанными эльфийскими и человеческими женщинами, украшавшими корабли, которые он видел в порту Штормграда. Носовая фигура «Волнохода» не принадлежала судну изначально, а была вырезана всего четыре года назад корабельным плотником Ансельмом Тисом, как-то рассказавшим Араму, что фигура была сделана согласно исключительно точным и подробным указаниям самого капитана Торна. Но если хоть кто-то из команды и знал, что она может означать, никто в этом не признавался. Спрашивать же отца Араму не хотелось – порой он полагал, что это доставит отцу слишком много радости, а иногда опасался, что отец просто отмахнется от расспросов сына.
В блокноте Арама также имелось множество портретов Однобога, пять-шесть портретов Дуань Фэнь и хотя бы по одному – почти всех остальных членов команды. И даже неоконченный портрет самого капитана – этот рисунок очень нравился Араму, пока отец, заметив, что сын рисует его, не предложил постоять смирно и попозировать. Уж тут-то Арамар Торн немедленно захлопнул блокнот и сунул его в карман!
Единственным человеком на борту, которого Арам не рисовал ни разу, была – что неудивительно – второй помощник капитана Макаса Флинтвилл. Вот и теперь, увидев, что он достает из кармана рубашки угольный карандаш, она снова рыкнула на него:
– Лучше и не думай помещать меня в эту треклятую книжонку!
И он ответил, как отвечал на эту скрытую угрозу всегда, в который уж раз повторив:
– Обещаю, что не стану рисовать тебя, пока сама не попросишь.
Это вполне устраивало их обоих – ведь оба они знали, что Макаса никогда не попросит об этом, а желания сохранять образ своей извечной гонительницы для истории у Арама было не больше, чем у нее самой.
Куда интереснее было нарисовать матриарха гноллов. А потом – того самого самца с множеством украшений в ушах, ноздрях, губах и веках, которого прочие гноллы называли «громилой». А потом – маленького щенка гноллов. Нарисовать для юного художника означало – понять. Оказаться в их шкуре, ощутить их мускулы, проникнуть мысленным взором в строение костей – и перенести все это на страницу блокнота. По первым впечатлениям Арам решил, что Клекоть – чудовище. Теперь он понимал, что перед ним просто еще одно живое существо – совсем как Чумаз или тот одноглазый кот. Совсем как Дурган Однобог. Совсем как сам Арамар Торн.