Два портрета

А еще художник любил рисовать сказочных персонажей – Бабу-Ягу, гоняющуюся с метлой наперевес за своей шкодливой избушкой на курьих ножках; богатыря за дружеской трапезой с трехголовым Змеем-Горынычем, раздувающим костер; фею, которая, касаясь волшебной палочкой различных старых и некрасивых предметов на картине, превращает их в новые: яркие и блестящие.

Но самым любимым персонажем был светлокудрый рыцарь, скачущий на коне. То рыцарь мчался во весь опор и лошадиная грива и волосы всадника развеваются на ветру. Или вот тот же юноша на берегу реки, только что спешился, чтобы дать коню напиться. А здесь он, выпрямившись в седле, шагом проезжает по улице города. На голове у него всегда неизменная широкополая шляпа с плюмажем, а на плечи накинут черный плащ с вышитым изображением дракона.

Ах да, я, кажется, забыл сказать, что художником был, точнее, была молодая девушка с изумрудными глазами и золотистыми волосами. И звали ее Аури.

Она не могла никому показывать свои картины, потому что в королевстве рисовать было разрешено только членам гильдии. Но один заморский купец приезжал примерно раз в три месяца, забирал все картины, которые Аури написала за это время, и платил ей деньги, правда, совсем небольшие. Он же был настоящий купец, и поэтому всегда покупал дешево, а продавал дорого. Иногда чужеземец привозил ей в обмен на картины, что-нибудь из одежды или недорогие украшения.

А золотоволосая художница не торговалась и отдавала свои работы за ту цену, которую назначал купец. Только картины с рыцарем она даже ему не показывала и лишь сама тайком любовалась ими.

Однажды купец появился в ее комнате в начале лета. Аури услышала его шаги задолго до его появления. Купец, большой грузный человек, поднимался медленно, и ступени лестницы, которая вела на чердак, каждый раз протяжно скрипели, когда он ступал на них, как бы жалуясь друг дружке на такую тяжесть – лестница ведь была уже старенькая.

Раздался стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, купец распахнул ее, заполнив собой весь дверной проем:

– Buenos dias1, mein lieben Maler2.

– Здравствуйте, господин Кауфман. Как добрались? Сколько дней были в пути?

– Ах, my doll of the golden hair3, я, ведь, все время в пути – волка, как говорится у нас, ноги кормят. А дороги после зимы отвратительные – трижды застревала моя двуколка. Дважды чинили колеса. А один раз нарвался на засаду лесных разбойников.

– О, ужас, как же Вы спаслись от них?

– Пришлось биться, – отвечал великан-купец. – Они, шельмы этакие, перегородили дорогу толстым деревом, и, когда я вылез, чтобы отбросить его с дороги, для меня ведь это раз плюнуть, эти башибузуки выскочили из чащи, как стая диких обезьян. Тут-то и началась потеха.

– А их было много?

– Да нет, к счастью не очень – десятка полтора. Считать-то мне их было некогда – только успевай молотить. Кулаки я, значит, разминаю – супостатов швыряю, кого вправо, кого влево, чтобы беспорядок под ногами не создавать. Так бы их всех по кучкам и разметал, ежели бы они вдруг враз на меня втроем со спины не накинулись. Стал я крутиться, чтобы отцепились они да в разные стороны разлетелись, и, надо ж тебе, таки споткнулся об одного из поверженных. Тут они на меня и насели. Двое мне руки за спину крутят, а третий, вижу краем глаза, занес палицу, чтобы мне по голове со всего маху вдарить…

– Ай, да как же так можно?

– Можно-то оно можно, да только не свезло ему. Занес он дубину над головой, а в этот момент его вдруг будто змея кольцом вокруг шеи как скрутит, да как дернет – прям из сапог и выдернула, как морковку с грядки.

– Что же это за змея была? – воскликнула Аури.

Купец каждый раз рассказывал ей истории о своих небывалых схватках с врагами.

– Уж не медной ли горы хозяйка? – улыбнулась она.

– А то вовсе и не змея оказалась. Это всадник на коне своим хлыстом так позабавился. Издали накинул петлю, как лассо на шею извергу, да и дернул, так что тот со своей палицей на три метра от меня отлетел. Два других разбойника от неожиданности хватку-то по-ослабили – тут я их и стряхнул с себя, словно пыль с камзола. Вскочил на ноги, хотел спасителя поблагодарить, да его уж и след простыл. Вот такая история.

– Ну, а чем ты меня порадуешь после дороги нелегкой, расскажи? – добавил купец. – А лучше, покажи.

Аури не так давно закончила картина с видом на улицу и на клен, росший за окном. Кленовые листья на картине были еще маленькие, едва распустившиеся из почек, и, глядя на них, в пальцах возникало ощущение, как от прикосновения к молодым еще клейким настоящим листочкам. Солнечные лучи на картине пробивались сквозь листву. И это были именно те весенние солнечные лучи, которым радуется все живое, истосковавшееся по теплу и свету, так отличающиеся от палящих июльских лучей, от которых хочется укрыться в тенечке.

– Ух ты, вот это хорошо. Таким я еще твой клен не видал – смотрю на него и вспоминаю себя в семнадцать лет.

– О, а это что? – он взял в руки картину, стоявшую на полу у окна.

– Кто это? Не может быть! Да это же мой спаситель! Хоть я и не мог разглядеть его хорошенько, но светлые кудри, тонкий нос, правильный овал лица и благородство осанки точь-в-точь как у него.

Это была последняя картина про рыцаря в черном плаще, написанная только вчера. На ней он усмирял своего коня, который встал на дыбы, словно увидев какую-то опасность. В поднятой над головой руке развевалось лассо.

– Нет, нет я не могу отдать эту картину, – поспешно отвечала Аури, и румянец выступил на ее щеках. Она забыла ее спрятать под кровать, где жили остальные полотна с рыцарем.

– Да как же ты не понимаешь – это же мой спаситель, а я ни имени его не знаю, ни словом с ним не обмолвился! Нет-нет, она мне очень нужна – я заплачу тебе за нее в два раза, нет в… , – он уже было хотел сказать в три раза больше, но торговец, сидевший в нем, сдержал его, и он сказал:

– Даю в два с половиной раза больше, чем обычно.

– Деньги тут ни при чем, – отвечала Аури, – эта картина дорога мне самой.

Кауфман не был бы купцом, если бы так быстро сдался и отступил от задуманного, и он сказал:

– Ну, Аури, дорогая моя, я очень прошу Вас. Ты ведь сможешь нарисовать себе такого красавца еще раз.

– Боюсь, что не смогу. Этот образ мне иногда снится, и, проснувшись утром, я рисую его именно таким, каким увидела во сне. Это невероятно, но все картины с рыцарем мне сначала приснились, а потом наутро я просто рисовала то, что видела – и видела так же отчетливо, как клен за окном.

Но купец не сдавался:

– Ну, не упрямься, он еще приснится тебе, а я в придачу дам тебе замечательное алое платье, которое я вез для дочери главного казначея. Ну-ка, примерь его немедленно, – с этими словами он вытащил из своего баула коробку с платьем.

– Переодевайся, а я подожду на лестнице, – он скинул крышку с коробки и поспешно ретировался за дверь.

Аури посмотрела на платье – оно было яркое, атласное с бантом сзади на поясе, кружевами на подоле и вышивкой на воротничке. И ей, конечно же, захотелось его примерить. Аури провела по платью рукой, и мурашки побежали по коже – до того ткань была гладкая.

Когда купец распахнул дверь, то он аж зажмурился: ослепительно хороша была Аури в этом платье.

– Ты бы видела себя, – только и смог сказать искренне пораженный великан.

Но у нее в комнате не было большого зеркала, такого, чтобы можно было увидеть себя в полный рост.

– Wunderbar, Bellissima, Superior4. Ни один рыцарь в Королевстве не удержится в седле, сраженный твоей красотой.

– Нет, нет, – отбивалась Аури, – Я все равно не могу продать эту картину.

– Это платье сшито как будто для тебя, так что обратно я его не заберу. Я дарю тебе его. Да, да, именно, дарю, а в придачу еще и туфельки. К нему обязательно нужны красные туфли.

Платье, и правда, сидело на Аури, как будто было сшито специально для нее – нигде не давило и не топорщилось, а мягко и нежно облегало ее тело. Ей совсем не хотелось расставаться с ним, но она чувствовала, что не может, не должна продавать картину с ее рыцарем. Противоречивые чувства боролись в ней, она молчала, потупившись, глядя в пол, и не знала, что ей делать.