Саперы

А на фронте у вас было ощущение, что людей у нас не берегут?

У меня таких мыслей не было. Уже сейчас, когда появилось столько информации, когда узнал столько нового, на многое по-другому смотришь, а на фронте не задумывался и не вникал.

В таком случае хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину. Вы же знаете, что именно его сейчас принято обвинять во всех смертных грехах: и жили не так, и победили не так. Но почти все бывшие фронтовики мне говорят, что без него бы мы не победили.

Я тоже с этим согласен – без него Победы бы не было! Буквально перед самым началом штурма Кенигсберга я написал какую-то маленькую статейку в нашу дивизионную газету, и вдруг меня находит наш комсорг и просит выступить на митинге перед солдатами: «Надо!» Я там что-то коротко сказал, а закончил такими словами: «Вперед, ребята! За Родину! За Сталина!» Так и сказал, потому что одно его имя поднимало людей на смерть. И поверьте, такой авторитет пустыми словами не заработаешь. Только делами! Большими делами!

Со стороны особистов какое отношение было? Спрашиваю, потому что многие ветераны из числа тех, кому довелось пережить оккупацию, признаются, что чувствовали к себе некоторое недоверие.

Я недоверия не чувствовал. Рассказывал, как было. Может, он искоса и посматривал на меня, но это у них работа такая. А таких, как я, у нас было 90 процентов – молодежь с освобожденных территорий.

Какое отношение было к политработникам?

Мне вообще на людей везло. И командиры, и политработники мне хорошие попадались.

Люди каких национальностей вместе с вами служили?

Самые разные. Молдаван, правда, я больше не встречал. В основном русские, украинцы, белорусы и немного из Средней Азии.

Были у вас друзья на фронте?

На фронте все просто – с тем, кто поближе, с тем и дружишь. Поэтому я с этими белорусскими ребятами хорошо дружил. Но Бойчука убило, а Осмоловский остался жив. И с ним и с Русецким я потом долго переписывался. И был еще один памятный слуйчай.

Уже как война кончилась, я встретил в Кенигсберге Володю Измана, с которым мы до войны в Тирасполе в институте спали на одной кровати. В клубе был как раз какой-то концерт художественной самодеятельности, собралось много народа, и вдруг я его заметил через забор. Он шел с какой-то девушкой-врачом. Крикнул ему: «Володя! Володя!» Он оглядывается, а никого нет, одна солдатня кругом, и кто ему, капитану, так может кричать? Но потом узнал меня, такая встреча была… И когда разговорились, выяснилось, что его саперный батальон в Польше тоже стоял под Осовцом. Фактически четыре месяца жили в трех километрах рядом, но ни разу не встретились. Володя был постарше меня на несколько лет, поэтому в 41-м его сразу призвали, и к моменту нашей встречи он командовал ротой. (На сайте http://www.podvignaroda.ru есть наградные листы, по которым командир роты 217-го инженерно-саперного батальона Изман Владимир Харитонович был награжден двумя орденами Отечественной войны и орденом Красной Звезды. – Н.Ч.) А на той девушке он потом женился. Одно время они тоже в Кишиневе жили, но потом уехали в Витебск.

Разрешите задать пару «бытовых» вопросов». Как кормили на фронте?

В последний период кормили неплохо. Уже регулярно ели гречку и американские консервы. Очень вкусные. Конечно, не совсем досыта, но уже и не как раньше. Раньше – хуже. А в Восточной Пруссии уже и в домах можно было что-то найти. Вот такой пример.

Заходим в городок, а там в домах еще свет горит. Кого-то нашли, спрашиваем: «Где солдаты?» – «Зайдите в другую комнату!» Заходим, а там на столе еще все теплое. Оказывается, с отступающими частями домой забегал попрощаться сын хозяев. Ну мы, конечно, поели.

Не боялись, что отравленное?

Еды – нет, а вот отравиться техническим спиртом боялись. У нас таких случаев не было, но разговоры такие ходили. И боялись, когда попадались цистерны со спиртом. Тут такое начиналось… Кто-то с автомата врезал, котелки подставили и берегов не видят… Но я не курил, не пил и свои сто граммов отдавал старшине. А вместо них он мне выдавал сахар.

Были у вас какие-нибудь трофеи?

Часы имел. Но часы у всех были. Их со всех немцев поголовно снимали, и потом между собой играли на них в карты.

А уже при наступлении на Кенигсберг я в одном месте снял с одного из убитых немецких пулеметчиков отличный маскхалат. Темный такой, пятнистый. А с другого снял ремень и сапоги. Мои ботинки с обмотками мне уже осточертели, а тут такие отличные сапоги попались. Причем не обычные, а хромовые. Носил их с удовольствием, но когда в феврале нас перебрасывали в состав 3-го Белорусского фронта, я там на привале у костра уснул, и подошвы у них прожег. Вот эти вещи я носил, а больше вроде ничего не имел. Я молодой совсем был и как-то не верил в богатство. Поэтому и посылки домой не посылал. Вот мой брат Вася прислал одну посылку, а я нет.

Многие ветераны признаются, что некоторые старшие офицеры и генералы в «трофейном вопросе» откровенно злоупотребляли.

Я тоже видел, что некоторые офицеры полка часто ходили на почту. Что сделаешь – оккупанты… Но немцы и не чирикали. Сколько они у нас натворили…

Сейчас принято считать, что красноармейцы насиловали всех немок подряд.

В том доме, где был накрыт стол, командир разведки пошел в женскую комнату, и там одну немку трахал… Вот это единственное, что я видел. А чтобы поголовно – это неправда. В нашем полку этого не было.

Какое впечатление осталось от заграницы?

Польша, там, где мы наступали, была вся разрушена. А в Восточной Пруссии, конечно, очень понравилось. Очень чисто кругом, культурно, достаток. И особенно понравилось, что у них законы четко работают. У нас ведь законы тоже хорошие, но не работают. А у них только попробуй на красный свет проехать…

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

После демобилизации окончил в Кишиневе мединститут, и меня направили на работу в Бельцкое медучилище. Вскоре стал его директором, но поработал совсем немного, как меня опять призвали в армию. Дали звание старшего лейтенанта и обещали, что пошлют рентгенологом в госпиталь Тбилисского гарнизона, но послали начальником медпункта в полк. А я и так не хотел служить, а тут еще где-то жить в общежитии. Долго терпел, а потом не выдержал и написал в Министерство обороны: «Как же так? Зачем меня призвали, если на это место поставили грузина…» И вскоре меня перевели в БАО возле Гродно.

Встреча с однополчанами

Но вскоре последовало первое хрущевское сокращение армии, и я с радостью демобилизовался. Осели с женой в Кишиневе и всю жизнь работал рентгенологом. В общей сложности проработал 52 года и окончательно ушел на пенсию только в 2003 году.

При слове «война» что сразу вспоминается? Может, снилась она вам?

У-у-у, очень долго. Причем то, чего со мной не было. Какие-то общие картины… А вспоминается прежде всего 9 апреля, день, когда меня ранило. С тех пор это мой второй день рождения…

Интервью и лит. обработка: Н. Чобану

Федотов Николай Степанович

Родился в 1925 году и провел все детство до войны в Архангельской области. Жили мы: я, сестра и отец с матерью. После школы в техникум не получилось поступить, и я занимался на курсах – бракер лесной промышленности. Работал в леспромхозе, мы выполняли заказы для Америки и Англии – экспорт древесины. Уже шла война, меня призвали в семнадцать с половиной лет, попал я в запасной стрелковый полк, а оттуда направили в Пуховичское пехотное училище. Оно находилось в Беларуси в Пуховичах, а эвакуировалось в Великий Устюг Вологодской области. Там готовили лейтенантов и младших лейтенантов, два-три месяца – и на фронт. Война шла, и нам продлили срок учебы до шести месяцев.