Те же и граф

- Толя, пока ты лежишь, я наберу на компьютере твои тексты, которые мы отобрали для сборника. Мне все равно сейчас делать нечего. Ты выйдешь, и отнесешь сборник в издательство.

Толя приложил тонкую руку к сердцу:

- Я буду вам очень благодарен!

Они заранее выбрали небольшое издательство, которое бралось печатать стихи. За деньги заказчика, естественно. Машу прельстило то, что редакторы все же старались отбирать наиболее талантливых авторов, не хватались за абы что. А Толе нравилось название: "Скорпион". Как в Серебряном веке у Брюсова! А деньги... Толя готов попросить у отца, с которым не поддерживал отношения из принципа.

Глаза юного поэта лучились, он щурился, будто стеснялся их хрустального сверкания, однако Маша знала, что это означает. Юноша доволен. О стихах, своих и чужих, он мог говорить бесконечно. И читать, вернее, слушать, как читает Маша, тоже не уставал.

Вернулся сосед, и Колосова сменила тон на официально-участливый.

- Когда тебя выпишут? Что говорят врачи?

- Думаю, дней через десять, не раньше. Если не будут делать операцию, - по обыкновению тихо ответил Толя.

Маша подумала, что до конца каникул не сможет насладиться его... стихами, и невольно вздохнула.

- Ладно, поправляйся скорее!

Она убрала в сумку пакет из-под книг и фруктов, поднялась со стула.

- Спасибо вам, Маша, - проникновенно произнес юный поэт и сверкнул глазами.

Колосова дрогнула от этой проникновенности, как старая дева от непривычной ласки. Впрочем, почему "как", думала Маша, выходя из больницы. Старая дева и есть. Ну хорошо, пусть не дева. Это ведь просто устойчивый оборот: "старая дева". А дев-то в буквальном смысле поди поищи.

Была и у Колосовой любовная тайна. Давняя история. В юности, будучи студенткой, как всегда, влюбилась в недоступного, но прекрасного. Он был женат. Аспирант, ведущий их немецкую группу в университете. И как ей хватило тогда наглости признаться ему в любви? Написала текст, якобы из немецкого источника. Он, конечно, все понял: ошибки выдали. Попросил Колосову задержаться после занятий. Разбирали текст, а потом он провожал ее до дома: поздно, время тревожное. И надо было тогда маме уехать! Сначала они гуляли по Остоженке, по набережной, а потом вдруг выяснилось, что "метро закрыто, в такси не содют".

Впрочем, хоть и сложные были времена в середине девяностых, но такси все же ездили по московским улицам. Да и частников всегда прорва. Однако Колосовой это было невдомек - она не пользовалась их услугами. Аспирант изящно намекнул, что придется идти пешком через весь город, и Маша тотчас пригласила его к себе.

Она вовсе не собиралась пускаться в адюльтер. Влюбилась, как всегда, платонически, с заведомым препятствием. Однако аспирант, видно, не разбирался в таких тонкостях. Раз девушка признается в любви, да еще домой пригласила, то понятно, что ей нужно.

Впрочем, Колосова не очень-то сопротивлялась. Ей вдруг помнИлось, что их страсть сметет все препятствия, что ее любовь оправдывает его измену. Еще ей, насквозь книжной девице, пригрезилось, что теперь все изменится, должно измениться! Аркадий уйдет от жены, они будут вместе. А как иначе?

И ей ничего не сказало его удивление, когда обнаружилось, что он первый у Маши. И не смутило утреннее отчуждение, почти презрение с его стороны. Добрая душа Колосова списала все на муки совести, на чувство вины перед женой. Он звонил жене несколько раз и что-то торопливо объяснял. Оправдывался. Маша старалась не слушать, уходила в другую комнату, а когда возвращалась, вопросительно взирала на Аркадия. Ждала какого-то мгновенного решения. Он ушел, не сказав ничего теплого, обнадеживающего.

И каково же было изумление влюбленной студентки, когда на следующем занятии Аркадий вел себя так, словно между ними ничего не произошло. Она осталась бы после занятия, чтобы объясниться с ним, но немецкий стоял первой парой, после которой аспирант сразу ушел. На следующей неделе то же самое. Он делал вид, будто они едва знакомы. Взгляд, скользивший по лицу Маши, ничего не выражал. Колосова не решилась напомнить о себе. Она страдала на занятиях, отвечала плохо, стала получать тройки, хотя языки всегда давались ей легко. Муки переживала нечеловеческие.

Положение усугубилось, когда она поняла, что беременна. Полностью завися от мамы, Маша вынуждена была ей открыться. Решение мамы было непреложно:

- Надо делать аборт!

До сих пор болью в сердце отзывается эта фраза.

- А что такого? - удивлялась мама. - Я в своей жизни сделала восемь абортов и ничего, как видишь, жива.

Маша представила на миг, что у нее могло быть семь сестер и братьев, таких родных и любимых! Сейчас она не была бы так одинока, имея столько близких людей!

- Господи, зачем я тогда послушала маму? - беззвучно прошептала Маша под стук колес поезда метро.

Впрочем, она не могла иначе. Днем работа на кафедре университета, вечером учеба. Ну не могла она родить тогда! Мама все устроила. Хорошо еще, зимние каникулы начались, никто ничего не узнал. Ничего не узнал и Аркадий, конечно.

Маша долго не могла оправиться после аборта. Жизнь застыла. Все вызывало отвращение. Физические муки, перенесенные ею, не шли ни в какое сравнение с тем, что Маша пережила потом. Надругательство над сокровенным, над женственностью и материнством, убийство младенца во чреве, казалось, навсегда лишали ее будущего. Мужчины вызывали чувство гадливости, омерзения. Она не могла простить себя за содеянное. Много думая, Маша поняла, что все эти муки - расплата за грех. Она ведь пожелала чужого мужа...

Аркадий скоро уехал в Германию и перестал напоминать Колосовой о пережитой трагедии. Время, конечно, все лечит. По крайней мере, сглаживает, смягчает. Однако Маша всегда помнила о неродившемся младенце, которого сейчас ей так не хватало. Был бы сынок... Или дочка, не важно. Вон Милка одна растила Владика и ничего, справилась. Летом уже в институт будет поступать.

Так что Колосова старая дева весьма относительная. И не дева, но и не баба в полном смысле, что-то неопределенное. Все еще девушка вроде бы. Сейчас это понятие размыто и свидетельствует не о невинности или социальном статусе, а о внешней форме женщины, ее образе жизни. Вот по образу жизни Колосова и есть девушка. До сих пор играет в куклы.

Вернувшись домой, Маша снова остро вспомнила томительную музыку, объятья, согласные движения в танце, ощущение мускулистого тела сквозь ткань одежды. Орлов... Игорь. Владимирович. Где же визитка?

Колосова не знала, для чего она так упорно ищет визитку малознакомого и, вероятно, женатого мужчины. Почему никак не успокоится? Ведь будь она ему сколько-нибудь интересна, неужели бы Игорь не приехал к ней? Почему же он не дает о себе знать? И куда, в конце концов, делась эта дурацкая визитка?!

Чтобы не думать о грустном, Маша взялась за уборку, снова переставила кукол, полюбовавшись каждой из них и чмокнув в носик холодную Аглаю. А потом весь вечер сидела за компьютером, набирала стихи Толи, редактируя их и исправляя ошибки.

- В конце концов, это моя жизнь! - произнесла она вслух, когда уже не было сил печатать, а спина окончательно затекла. - Как хочу, так и живу. Кого хочу, того и люблю.

Аглая не моргая слушала ее.

Глава 10

Сборы

К завершению каникул сборник Толиных стихов был набран, вычитан и даже распечатан на принтере. У Колосовой имелся старенький струйный принтер, который давно пора было выбросить. Однако со скрипом, медленно он все же печатал. Маше нравилось наблюдать, как из ничего, из каких-то рукописных тетрадных страниц рождается печатный текст. Совсем такой, как в книгах! Колосова любила книги не только за их содержимое. Она обожала их запах, любила их трогать, пальцами осязая поверхность, листая страницы.

Маша перебирала отпечатанные листы, просматривала стихи снова и снова в поисках пропущенных ошибок. Она ждала этого сборника едва ли не с большим нетерпением, чем сам поэт. Увидеть вживую, подержать в руках книжечку, отпечатанную по-настоящему в типографии! Это ли не предел счастья?