Тиора

— Сейчас, — продолжал Марк, — я думаю, что все это было конечно к лучшему: мы были разными, и я уже впадал в депрессию от ее постоянных истерик, требований и недовольства. Я опустил руки и не знал, что мне делать, и уже просто ничего не хотел. У меня даже начали проявляться проблемы со здоровьем на фоне скрытой депрессии. В принципе, я ее понимаю и уже не осуждаю: она сделала так, как ей было удобно. Большинство людей делают так, как им удобно. Это сущность человека, и требовать от него другого просто бессмысленно и глупо. А дальше все упирается в его личные религиозные и морально-этические взгляды и принципы, и насколько он может их переступить. И в целом это тоже личное дело человека, если его действия не противоречат уголовному кодексу и конституции той страны, в которой он находится на данный момент. А уж ответит этот человек перед Богом или не ответит, справедливо это будет или нет, есть ли там, по ту сторону жизни, вообще что-то или нет, мы этого не знаем. Но я знаю одно: все это могло быть не так грязно и гадко, как получилось, без предательства, лжи и измены за моей спиной, и единственное, что пока я не могу простить ей, это то сильнейшее унижение, через которое она и ее семья протянули меня после стольких лет вместе.

Все это время, пока Марк выплескивал накопившиеся мысли об этой давней проблеме, в его голове всплывали воспоминания мгновенными вспышками, и особенно в мыслях его стояла одна фраза: «Ты знал, что я — дрянь!». В тот вечер на улице уже было темно. Он стоял на коленях в мокром снегу и рыдал, думая о том, что жизни его конец. Жизнь была разрушена, ибо в НЕЙ все эти годы заключалась его жизнь. «Ты знал, что я — дрянь!». Она стояла над ним и взирала на него сверху вниз. Затем села к подъехавшей подруге в такси и умчалась, оставив Марка во тьме наедине с его демонами, отрывавшими будто с мясом куски — воспоминания от его искалеченной души. Потом туманные проблески того, как он добрался домой, как проснулся утром в одежде на нерасстеленной кровати, и осознание того, что прежнего мира больше нет. Затем страшные моменты в течение первых двух месяцев после развода, когда он лежал на грязном полу комнаты в общежитии в полном одиночестве, умирая тысячей смертей каждый вечер. Но он все равно хотел жить…

Николай сидел и думал, сколько сложных и тяжелых проблем свалилось на плечи Марка, и как он с этим справлялся все эти годы, не имея никого из близких людей, кроме пары друзей, в этом городе. Мама Марка была далеко в другом месте. Полжизни она проработала в сельском хозяйстве, то дояркой на местной молочной ферме, затем на свиноферме, а работа это физически крайне тяжелая. Николай думал о том, как порой, по словам Марка, парень с воем поднимал свою мать по утрам из-за страшных невыносимых болей в ее спине, потому что сама она встать с постели иной раз не могла. Такие плоды ее организму приносила эта работа, более подходящая мужчине, нежели женщине. Когда часть ферм закрыли, а на других стали платить сущие копейки, мать Марка подалась на заработки в столицу. Женщина она была крепкая и сильная, и никогда не боялась никакой работы. Наверное, поэтому она не сломалась, вырастив одна двоих сыновей в деревне. Брат Марка успел обзавестись семьей: женой и двумя детьми, также ездил работать далеко от деревни на один из заводов страны, оставляя на некоторое время семью, и также перебивался, как мог. И вот теперь сам Марк на очередной невыносимой ему работе, на которой он бы и работал, привык бы, никуда не делся бы, но со своей странной болезнью, которая не давала ему покоя. И помочь ему со всем этим практически было некому, кроме него самого.

— Что ты думаешь делать теперь с этим? — наконец, спросил Николай.

Глава 2

Жизнь порой капризная подруга, и умеет, как мы все знаем, раскрыть свои когти в любой момент, когда мы менее всего этого ожидаем. Затем она либо еле коснется тебя, оставив маленький след на коже твоей судьбы, который затянется в считанные месяцы, а то и недели, либо вмиг расцарапает тебе все лицо, не оставляя на нем живого места, и еще сильно повезет, если при этом не выколет тебе глаза. Вот ты был весел и беззаботен, строил какие-то планы на дальнейшую жизнь, можно сказать, только оперился и начал расправлять крылья, а через секунду бах! и ты уже полон страха и отчаяния, весь сжавшийся в комок и дико озирающийся по сторонам, не знающий, что тебе делать дальше.

Марк ощутил это в один прекрасный день в полной мере, и один миг в одночасье изменил всю его дальнейшую жизнь.

На дворе был прекрасный цветущий май. Марку было двадцать два года. В тот день в городе был большой праздник, отмечала вся страна, и на центральную улицу высыпало большое количество народа. Были перекрыли центральные улицы города, и люди, как всегда в эти дни, шли с шариками, сладкой ватой и разными шапочками на головах радостные к главной площади на основное представление. Молодежь, целые семьи, много детей — весь воздух в такие дни пропитан атмосферой праздника. На площади в это время собирается огромное количество народа, и смотрит концерт, а довершает все это грандиозный салют.

В тот день Марк был с друзьями. Он немного повздорил со своей девушкой (до их брака было еще три года), и она пошла с подругами, хотя в итоге юноша собирался ее встретить там, и уже быть с ней до конца вечера. Во дворе дома, который на тот момент они снимали с друзьями, сначала пожарили мяса, поели, и отправились в центр. Когда Марк туда добрался, вся улица уже была полна людей, потихоньку стекавшихся к главной площади города. Они с друзьями также шли довольные и веселые вместе с остальными в этой шумной толпе. Кругом звучала музыка, общее веселье вокруг пьянило и наполняло радостью сердце. Они фотографировались, смеялись, шутили. Было так хорошо на душе, и в то же время Марка не оставляла тяготившая его мысль о ссоре с девушкой. И именно в этот момент произошло то, что кардинально изменило его жизнь.

Внезапно Марк почувствовал, что с его сердцем что-то не так. Юноша почувствовал его отчетливо. Появился шум в ушах и странное головокружение. Затем, чувствуя, как его сердце настолько сильно бьется, что, кажется, сейчас начнет ломать ему ребра, оно стало биться с перебоями, то замирая на миг, то вновь начиная работать ровно. В моменты замираний парню казалось, что он начинает задыхаться, не хватало воздуха легким, его ноги подкашивались, и было ощущение, что он вот-вот рухнет прямо на асфальт. В тот момент Марк думал, что умирает. Парень судорожно схватился за пульс и начал мерить его, периодически чувствуя, как толчки проскакивают с замиранием. Это страшно пугало его. Впоследствии Марк не снимал руку с пульса весь вечер, и примерно в течение первых двух лет после этого он снимал палец с пульса максимум на тридцать секунд.

Молодой человек не стал вызывать скорую, потому как при этом он не падал, и с ним не происходило ничего плохого. Друзьям Марк почти не показал вида: боялся проявить слабость и трусость перед ними, в итоге все равно впоследствии проявлял ее перед другими людьми в моменты сильнейших панических атак. Друзья лишь немного заметили, что Марк изменился в поведении, но не придали этому особого значения.

Но с тех пор страх поселился у юноши в груди, животный страх. Он разливался по всему его телу от ступней ног до макушки головы. Он не оставлял парня ни на минуту с момента просыпания утром и до момента засыпания вечером в кровати. Лишь ночью мозг отдыхал от страха и постоянной тревоги, хотя засыпал Марк с большим трудом, боясь умереть во сне.

Как назло все это началось за два месяца до его ухода в армию и уже после прохождения всех медицинских освидетельствований, которые говорили о том, что парень абсолютно здоров.

К моменту отбытия юноши в армию это состояние крайне вымотало его. Марк очень устал от постоянной тревоги, и в то же время, не мог ничего с ним поделать. Парень просыпался со страхом и засыпал с ним же. Своей девушке он поначалу старался ничего не говорить, так же боялся показать перед ней слабость.