Тиора

Впрочем, еще недавно у него была возлюбленная, но после трех лет пребывания вместе их отношения изжили себя. Не было никакой эмоциональной подпитки ни для нее, ни для него, и они сошлись на том, что им просто стоит спокойно расстаться, ибо все окончательно зашло в тупик. Матвей всегда старался внешне казаться непреклонной скалой, но Марк знал, как страдал друг в последующие месяцы после расставания с девушкой, что порой выливалось в длинные разговоры между ними, самоанализ и самокопания.

— И что ты будешь там делать? — голос Матвея был негромким и, вообще, малоэмоциональным.

— У меня есть план, — ответил Марк. — Я не кидаюсь в пучину с бухты-барахты, не зная, что делать в самом Гонконге. А что еще, по-твоему, я могу сделать? Ты ведь знаешь причину. Ты совсем другой человек, мы мало похожи, но все-таки, что сделал бы ты на моем месте, имея мои проблемы?

— Шел бы к врачам.

— Мы уже обсуждали это с тобой, — Марк лишь отмахнулся рукой, — и твои походы к врачам с твоими проблемами мне известны. Но дало ли это что-то тебе? Как мне кажется, не особо. Лишь выброшенные деньги и успокоение на пару месяцев.

Матвей, как и Марк, был в некоторой степени невротичен по складу своей психики, но в другом направлении. Парень страдал ипохондрией, которая то уходила в ремиссию, то вновь обострялась на фоне сильных стрессов и каких-либо непонятых для него отклонений в здоровье. В итоге такие моменты выливались в постоянное хождение к различным врачам и выявление различных болезней. Самой большой фобией Матвея был страх онкологического заболевания. И в какой-то момент его фобию подпитали внезапно выскочившие лимфатические узлы, часто первые предвестники раковых опухолей. Молодой человек тогда оббегал разных врачей, даже побывал у онколога, но, конечно же, у него ничего не нашли. Он бы абсолютно здоров. Марк, хоть и никак не относился к медицине, но за годы изучения своего состояния, считал, что большинство проблем Матвея имеют невротическую природу. Тем и успокаивал друга в минуты особых обострений его ипохондрии.

— Ты готов так жить и дальше? — спросил Марк.

— А что я еще могу поделать? Кинуться, как ты, в странное путешествие, считая это каким-то преодолением? Это точно не мое.

— Но ведь лучше попытаться избавиться от недуга даже радикальными методами, чем мучиться всю жизнь, не понимая, то ли ты живешь, то ли выживаешь? Не лучше ли умереть, пытаясь, чем тихо, забившись в угол, существовать в нем, со страхом озираясь по сторонам?

— Как по мне, мой угол мне дороже, — ответил Матвей.

Он сидел в кресле, расположив руки на подлокотниках, и периодически посматривал в пол. Марк заходил по комнате туда и обратно.

— С тобой там может случиться что угодно, и ты будешь далеко от дома, — тихо проговорил Матвей.

— Ну, и что же теперь? Я не смогу как ты сидеть в четырех стенах, ожидая смерти или страшного диагноза со дня на день. Что толку от такой жизни? Даже если, к примеру, я проживу на десять лет меньше, чем ты, но проживу ее ярко, сумев отодвинуть все страхи и вздохнув свободно, не лучше ли это будет? Толку от твоих лишних прожитых десяти лет, если ты также будешь сидеть в четырех стенах, просаживая жизнь в интернете и играх, и тихонько себя ненавидеть, прислушиваясь постоянно к своему организму: "А, не сдохну ли я сейчас через десять секунд от оторванного тромба или через два месяца от рака"!

— Меня пока это устраивает, я справляюсь.

— Это пока что, а чем дальше, тем больше таких мыслей у тебя будет, и во что тогда превратятся твои лишние десять лет жизни? В Ад на Земле! — Марк вперил взгляд в друга. — Вот сейчас у тебя опять разыгралась твоя ипохондрия, ты снова сдавал анализы, и что? Через сколько ты узнаешь результат? И как ты будешь чувствовать себя все это время, и что думать, мучая себя мыслями?

— Через четыре дня. Но эти четыре дня — не Ад, конечно. Так. Ожидание эшафота, — отозвался Матвей.

— А теперь растяни это ожидание на десять лет, а то и больше.

— Но это все же лучше небытия.

Марк резко встрепенулся, скептически цокая языком.

— Небытие будет в любом случае. Ты все никак это не примешь. Но перед ним ты еще пострадаешь так, что возможно захочешь прекратить эти страдания раньше времени. Это опять же если все-таки выберешь судьбу Премудрого Пескаря. Если же начнешь двигаться, все может стать иначе.

— Быть Премудрым Пескарем — не значит четыре комнаты. Это крайность, — произнес Матвей.

— В твоем случае оно может именно так и быть.

— Нерискованная работа, планируемые отпуски, регулярная диспансеризация, не ездить на машинах между городами, не ходить по ночам, — перечислял Матвей.

— И сколько таких жизненных ограничений ты придумаешь себе еще?

— Не знаю, сколько потребуется.

Марк лишь фыркнул на это, затем сказал:

— Это уже не жизнь точно, а перманентное мучение. Хотя, кто его знает. Возможно, ты успокоишься, сведешь все-таки стрессы к минимуму, и все пойдет в спокойном русле, которое ты сможешь относительно стабильно держать, и какие-то симптомы лишь периодически будут о себе напоминать. Но у меня так не получится, к сожалению.

Матвей откинулся в кресле и молча смотрел в потолок. Марк медленно прошел по комнате и устало присел на край кровати.

— Знаешь, — сказал он, — я всегда считал, что человек должен двигаться, познавать мир, стараться увидеть его, путешествовать. Что в этом и есть счастье человеческое. Но сейчас я думаю: а кто я такой, чтобы решать за других? Ведь есть люди, которым действительно не нужно никуда выходить, даже если они абсолютно здоровы. Им не нужны дальние неизведанные края, путешествия и другие люди, и они вполне могут быть счастливы даже в своих четырех стенах без какого-либо самообмана. Видимо, ты просто из их числа. А я сейчас как будто попал в когорту тех, кто с высокомерием усмехается над такими людьми, считая, что их жизнь убога, и лишь мы знаем истину о настоящем счастье. Глупость какая.

— Меня действительно устраивает моя жизнь, и я действительно не хотел бы куда-то особо выезжать, — сказал Матвей. — Нет, может я и непротив посетить пару интересных мне мест, но не так, чтобы я прямо сильно горю этим желанием. Я хотел бы просто любящую, понимающую меня девушку, а впоследствии жену, разделяющую мои вкусы на музыку, литературу, кино и искусство. Уютные домашние вечера с ней и друзьями за какой-нибудь интересной настольной игрой под хороший алкоголь. Семейные праздники, да и вообще, банальный семейный покой. Я бы так спокойно и прожил свою жизнь, ведь многого я от нее и не требую. И если моя жизнь пройдет именно так, я буду очень счастлив и без всяких путешествий по миру. Это уж оставь себе.

Марк слушал друга, улыбаясь краем рта, и лишь качал головой.

Это были теплые солнечные дни, и Марк радовался им, так как всё, что ему было нужно в этот момент, это роликовые коньки, сухой асфальт и музыка в ушах. И затем начинался танец в фигурах, вращениях и безумном беге по городу, вихрем кружась мимо прохожих людей, снующих и куда-то спешащих в повседневных делах своих. Сердце его казалось вот-вот выпрыгнет от счастья и радости, переполнявших его, и город с его людьми привиделся ему в уже совсем ином свете, как будто Марк снял с глаз повязку, до этого закрывавшую ему обзор и туго стягивавшую его голову. Крылья. Свобода. Полет.

Наконец наступил день отъезда. Марк проснулся с утра, немного полежал в кровати, глядя в потолок и пытаясь преодолеть небольшую тревогу, появившуюся у него в груди. Он понимал, что это нормально: нормально бояться таких перемен, но юноша знал, что обратного пути нет, и его обязанность сделать это, потому что это было его желание. Поднявшись в постели, Марк сел, исподлобья взглянув на уже собранные пожитки еще вечером вчерашнего дня.

Светло-коричневый рюкзак из материала, похожего на мешковину, с мощными широкими лямками стоял в углу, пузатый и плотный. По бокам его были приторочены роликовые коньки, без которых Марк точно никуда не поехал бы, и уже не представлял свою жизнь без того, что он сильно любил, и что в свое время в некотором роде спасло ему жизнь. Рядом лежал собранный заранее купленный спальный мешок маленьким, компактно упакованным цилиндром. Марк не знал, где и в какие моменты судьбой ему будет уготована постель, и решил сразу заранее позаботиться об этом.