Страница 10 из 16
– Выбрось хоть одеяло, – попросил Тихомиров.
И тут они услышали голос Анны.
– Отойди, – потребовала она. Грохнула щеколда. – Заходите. Что вы за мужчины? – рассмеялась она. – В таком случае надо штурмом брать.
– В следующий раз, – пообещал Тихомиров, – возьмем.
…Писатель раздевался, когда раздался стук в дверь. Он поспешно натянул брюки.
– Я на пять минут, можно? – спросила Анна, входя. – Вы у модистки были?
– Да, – подтвердил писатель.
– А правда, она голой по дому ходит?
– Правда, – подтвердил писатель. – Она считает это полезным с точки зрения гигиены. Но сейчас она повесила занавески.
– Жаль, – сказала Анна. – Те мальчишки, которые видели ее в первозданном виде, запомнят это на всю жизнь. И когда они станут старыми, будут вспоминать, что жила в их деревне прекрасная естественная женщина, которая ничего не страшилась. Вы знаете, что она убежала с выпускного бала с летчиком?
– Знаю, – сказал писатель.
– Я ей завидую. Только одного понять не могу: что она нашла в этом Пехове? Жалкий, безвольный человек.
– Она его любит, – сказал писатель.
– Но ведь он сам никогда ни на что не решится.
– Мы эту проблему как раз сегодня и обсуждали. И пришли к выводу, что ей надо инициативу брать на себя.
– Ой, как интересно! И когда же она возьмет на себя эту инициативу?
– Наверное, завтра, – ответил писатель.
Звено Тихомирова работало в поле. Поблизости затарахтел мотоцикл, и молодой агроном на мощном «Урале» с коляской подрулил к тракторам.
– Михалыч! – крикнул он. – Буянов срочно вызывает тебя и писателя. Просили доставить.
– А после работы нельзя? – спросил Тихомиров.
– Говорят, срочное дело. Садитесь.
– Свой транспорт есть, – сказал Тихомиров. Он завел свой мотоцикл, а писатель сел на заднее сиденье.
…Буянов вышел из-за своего стола, пересел за стол заседаний и пригласил садиться Тихомирова и писателя.
– Разговор будет официальный, – предупредил он. – Поэтому я не поехал в поле, а вызвал вас сюда. Произошло чепе. На почте встретились Пехов и модистка, и Пехов пошел за модисткой. Но подоспела жена Пехова с дочерью, произошло столкновение. На место происшествия вызвали участкового инспектора Гаврилова. Участковый допросил модистку, и та заявила, что так действовать ей посоветовал товарищ писатель. Это правда?
– Правда, – признался писатель.
– Сообщаю дальше. Допрошенная участковым жена Пехова заявила, что она подожжет дом модистки, а ее саму обольет серной кислотой. И она это сделает, у нее характер аховый!
– С керосином не проблема, – сказал Тихомиров, – а где она серную кислоту достанет?
– Я вначале тоже так подумал – не достанет, а потом сообразил – в школе может взять. Ее сестра Зинка в школе техничкой работает. Взломают химкабинет и возьмут. Я уже на всякий случай директору школы позвонил, чтобы он принял срочно меры по охранению кислот и реактивов. В общем, дело становится серьезным. И я склонен принять точку зрения общественности. Семья действительно ячейка государства, и ее надо оберегать.
– А что толку? – возразил Тихомиров. – Ячейка есть, а счастья нет. И Пехов несчастный, и его жена несчастная, и модистка несчастная.
– Я, значит, еще должен о счастье модистки думать? – спросил Буянов.
– А почему ты не должен об этом думать? Она что, не советский человек?
– Все мы советские, – раздраженно сказал Буянов. – Но Пехов – член нашей партийной организации, а она…
– А народ и партия едины, – возразил Тихомиров.
Буянов пристально взглянул на Тихомирова, и тот выдержал взгляд.
– Тогда вот что! – твердо сказал Буянов. – Обязую тебя провести работу с Пеховым. Он должен остаться в семье. Понял?
– Не складывается семья, – вздохнул Тихомиров. – Надо правде в глаза смотреть.
– А вас я прошу, – Буянов обратился к писателю, – осторожно давать советы. Деревенские дела сложные, путаные. Сразу в них не разберешься. И поверьте мне – все будет хорошо. Угар у Пехова пройдет. Очень скоро пройдет.
Тихомиров и писатель вернулись с поля вечером. Полина нагрела воды, и они долго и тщательно отмывали пыль и въевшуюся в руки солярку.
– Все болит: плечи, руки, ноги, – пожаловался писатель.
– С непривычки, – утешил его Тихомиров. Потом они ужинали, молча и сосредоточенно. Подавала Анна.
– Теперь спать, – сказал писатель.
– У меня репетиция, – сказал Тихомиров и пошел одеваться. Вышел он в черном костюме, белой рубашке и при галстуке.
– Тогда и я пойду, – сказал писатель и тоже повязал галстук.
Учительницы, модистка и Ильин уже были в клубе. Модистка вела себя несколько странно – старалась все время стать боком. Писателя это заинтриговало, он тоже сдвинулся в сторону и увидел на лице модистки свежие царапины.
– Травмировали на любовном фронте, – объяснила модистка.
Тихомиров внимательно к ней присмотрелся и сказал:
– Лицо для певицы – ее рабочий инструмент. А рабочий инструмент всегда должен быть в исправности.
– Силы были неравные, – сказала модистка. – И мать, и дочь. И все по лицу старались.
– Что хочешь делай, а чтобы за неделю зажило, – предупредил Тихомиров.
И тут в клуб вбежал Лаптев и крикнул:
– Пехова из петли вынули!
Услышав это, модистка спрыгнула с эстрады и бросилась к выходу. За ней побежали Тихомиров, Ильин, писатель и учительницы.
…У дома Пехова уже собрались люди. Среди них был и Буянов, и врач в белом халате, и участковый инспектор Гаврилов в мундире, впопыхах надетом на майку. Врач зачем-то мерил Пехову давление. В стороне всхлипывала жена Пехова, ее успокаивала дочь, плотная девица лет восемнадцати.
Модистка оттолкнула врача и вдруг встала перед Пеховым на колени.
– А обо мне ты подумал? – спросила она.
– Не буду я жить, – сказал Пехов. – Потому что это не жизнь так жить. Все равно на себя руки наложу.
– Я тебе наложу! – возмутилась модистка. – А ну-ка, пойдем!
– Куда? – спросил Пехов.
– Ко мне. Хватит! Больше я тебя ни к кому не отпущу. – И модистка, взяв Пехова за руку, повела его к двери.
– Надо хоть какие вещички собрать… – засомневался Пехов.
– Ничего не надо, – ответила модистка. – Все наживем сами.
И они с Пеховым вышли при полном молчании всех присутствующих. Молчание затягивалось, и только в углу по инерции всхлипывала жена Пехова, наверное еще не очень понимая, что же все-таки произошло. Первой опомнилась дочь Пехова.
– Что же получается? – с вызовом спросила она. – В присутствии парткома и милиции какая-то проходимка из семьи увела мужа и отца, и никто ничего не делает!
– А что тут сделаешь? – осторожно сказал участковый Гаврилов.
– И это говорите вы – представитель власти! – взвилась дочь Пехова. – Арестовать их надо. В тюрьму. И его, и ее!
– Его-то за что? – жалобно спросила жена Пехова.
– За все! – сказала дочь. – Это не отец, это изверг!
И тут Венька Ильин, стоявший недалеко от нее, молча с размаху шлепнул ее по заду.
– Дядя Веня! – возмутилась дочь Пехова. – Как вы можете! Я уже взрослая. Я же в школе работаю пионервожатой.
– В школе ты вожатая, а здесь помолчи. Здесь более взрослые, и к тому же мужики. Михалыч, скажи ты, – обратился Ильин к Тихомирову.
– Вот что, – сказал Тихомиров. – Если человек на себя пытался руки наложить, значит, человека довели и ему дальше, как говорится, некуда. С этим надо кончать. – Он посмотрел на Буянова. – И если кто-нибудь на каком-нибудь собрании его снова попытается обсуждать, то мы… – Тут Тихомиров замолчал, еще не придумав, как надо будет поступить в этом случае.
– И что же мы? – спросил участковый Гаврилов.
– А подгоним бульдозер, – ответил за Тихомирова Венька Ильин, – подцепим за угол и все собрание погребем под обломками…
Писатель работал. Была глубокая ночь. И вдруг за стеной зазвучала музыка. Это были джазовые вариации. Писатель вышел во двор. В хлеву сонно похрюкивала свинья, в лунном свете поблескивала река, а из раскрытого окна комнаты Тихомирова звучали африканские ритмы. Вспыхнул огонек сигареты, и писатель увидел, что у окна стоит Тихомиров.