Страница 13 из 22
До Берлина еще очень далеко, туда вам никогда не дойти.
Нурбаев чувствовал, что в нем все больше поднимается неукротимая ненависть к этому дрожащему от страха фашистскому генералу. «Землю, сволочь, обещает. Баем сделать хочет. У меня своей земли хватит. Он, собака, думает, у меня земли нет, совести нет, чести нет? Думает советского солдата купить можно? Дурак».
- Дойдем до Берлина! - неожиданно громко сказал Нурбаев.- Дойдем, собака, скоро дойдем. Ты еще и сгнить не успеешь.
- Слушай, солдат! Что тебе за дело до Берлина и до войны? - волнуясь, опять заговорил фашист. - Парень ты молодой, красивый. Будешь жить барином. А я тебе честью клянусь, что если выведешь меня к нашим - озолочу. Счастливым сделаю.
- Молчи, пожалуйста, если жить хочешь,- оборвал немца Нурбаез.- Русский солдат… Ты знаешь, какой русский солдат? Он совестью не торгует. Молчи, пожалуйста, я совсем сердитый стал.
Но пленный, видимо, уже начинал серьезно верить в успех своих слов и не мог молчать.
- Русский солдат, русский солдат! Да тебе-то что за дело до русских? Ты-то ведь !не русский, азиат. Тобой русский офицер командует. А я тебе предлагаю самому господином стать. Пойми…
- Лучше, пожалуйста, молчи, фашистская грязная собака. Ты совсем дурак, оказывается. Совсем ничего не понимаешь. Мы - узбеки, русские - все братья. Генерал Рахимов командует - ему и русские, и украинцы - все подчиняются. Он, генерал Рахимов, узбек, а вас по-русски колотит. Молчи, пожалуйста. Я с такой собакой, как ты, не умею вежливый разговор вести. У меня рука тяжелая, фашист умереть может. Ты совсем дурак, хуже ишака. Узбек-солдат не торгует родиной. Молчи, пожалуйста, плохо будет.
Генерал еле дышал. Разгневанный сержант не замечал, что схватил фашиста за грудь и после каждой своей фразы сильно встряхивал его.
В эту минуту в дальнем конце оврага неожиданно раздался громкий треск сучка, сломавшегося под чьей-то ногой, а в глубине леса вновь послышались голоса (немецких солдат.
Нурбаев замер. Над головой опять пронеслась большая, тяжелая птица. С каждой минутой голоса раздавались все яснее,- немцы, видимо, чувствовали себя уверенно и о чем-то громко перекликались.
Генерал напрягся, опираясь всей тяжестью тела на связанные за спиной руки, и прислушивался к голосам.
В эту минуту Нурбаев вспомнил, что до сих пор не заткнул пленному генералу рот, и, досадливо морщась, стал поспешно, на ощупь искать портянку. Но она, как назло, не попадалась под руку. Торопливо скомкав угол своей плащ-палатки и намереваясь заткнуть ею генеральский рот, Нурбаев наклонился над пленным, но вдруг страшный удар в подбородок опрокинул сержанта навзничь. В глазах заметались искры, и тяжелое, как удушье, беспамятство на миг потушило сознание. Словно сквозь сон Нурбаев почувствовал, что на грудь ему навалилась огромная туша вопившего во все горло пленного генерала. Еще не полностью придя в сознание, сержант догадался: «Головой, сволочь, ударил… Своих услышал… на помощь зовет…» Он сделал попытку скинуть с себя пленного, но тот, видимо, обезумев от мысли, что через минуту он будет свободен, лежа на груди сержанта и не переставая орать, продолжал механически, бестолково бить головой по челюсти Нурбаева. В лесу прострекотали автоматы, пули, тонко посвистывая, полетели над оврагом. Крики немцев слышались почти у самого обрыва.
Напрягая ускользавшее сознание. Нурбаев отчаянным толчком сбросил с себя генерала и, сам навалившись на него, попытался рукой зажать ему рот. Тотчас же зубы фашиста вцепились в руку Нурбаева. Острая боль окончательно вернула разведчику сознание. Правой рукой сержант рывком вытащил из ножен кинжал, но прежде чем ударить им своего врага, прислушался. По оврагу бежало несколько человек; с обрыва, всего метрах в пятидесяти от Нурбаева, сильный, привыкший к громким командам голос прокричал что-то длинное по-немецки. Враги были совсем рядом, и сержант, перестав колебаться, ударил фашиста кинжалом.
Прижав затем к груди прокушенную руку, Нурбаев тихо поднялся на ноги. Голова кружилась, мускулы наливались свинцовой тяжестью.
С обрыва донесся голос, прокричавший что-то по-немецки, вслед ему, как бы спросонок, невдалеке меланхолично присвистнул суслик. Нурбаев облегченно вздохнул: «Наши». Снова раздался негромкий свист суслика, и Нурбаев, прижав к губам сложенные ладони, ответил уханьем совы.
Гостеприимный развесистый кустарник принял в свою чащу вернувшихся разведчиков. Однако задерживаться здесь было нельзя. Нурбаев топотом доложил обо всем случившемся лейтенанту.
Сквозь шум дождя из леса все еще доносились голоса немцев, что-то горячо обсуждавших. Скоро они, видимо, пришли к какому-то решению, и сверху снова прозвучал тот же раздраженный возглас:
- Последний раз спрашиваю, кто там орал? Отвечайте или мы открываем огонь.
- На огонь не отвечать! За мной! - приказал лейтенант Чернов, и разведчики осторожно двинулись по оврагу вслед за ним.
Шум дождя заглушал шорох шагов. Около часа разведчики спокойно шли по оврагу. Уже давно стихли автоматные выстрелы, раздававшиеся за их спиной. Когда овраг стал круто поворачивать к северу, Чернов остановился и, сев на мокрую траву, шепотом приказал:
- Все ближе ко мне. Садись! Белов, наблюдать и прислушиваться! О подозрительном докладывать немедленно.
С головой накрываясь плащ-палаткой, разведчики все по очереди покурили. Затем, уже готовясь двинуться дальше, Чернов сказал, как бы между делом:
- Жаль, фашиста пришлось ликвидировать, с ним бы мы дот скорее разыскали.
В словах лейтенанта Нурбаеву послышался упрек, и он уныло опустил голову.
- Лейтенант правильно говорит. Такого «языка» я сохранить не сумел. Надо было в рот ему с самого начала портянку втиснуть,- сказал он виновато.
Но лейтенант, помолчав, ответил;
- Нурбаев поступил, как и следовало. Не растерялся. Не захотел фашист живым остаться - его дело.- И с неожиданной теплотой в голосе добавил: - А ты, Хасыль, перевязал руку-то? Нет еще? Так не годится. Перевяжи ему, Гуляев. Фашистский укус похуже собачьего. Еще прикинется что-нибудь.
Нурбаев молчал, но ласка командира ободрила его. «Лейтенант совсем на меня не сердится, понимает, как мне жаль, что так получилось»,- подумал он в то время, как Гуляев «на ощупь бинтовал ему руку.
Перед выступлением лейтенант сказал:
- Танки покойного генерала пойдут на переправу в пять ноль-ноль. К этому времени мы должны сидеть в доте. Ясно? Пошли!
VI
Выбравшись из оврага, разведчики очутились в сосновом лесу. Под ногами похрустывала хвоя. Чернов шел, доверяясь только указаниям стрелки компаса, мерцавшего голубоватым светом у него на руке.
Через час лес начал редеть, и впереди, сквозь вершины деревьев, стали появляться отблески какого-то холодного, неживого света.
- Скоро передний край,- прошептал Проку-дин.- Огонь от «фонарей» виден.
«Фонарями» фронтовики называли долго не гаснущие ракеты, которыми немцы обычно освещали местность перед своими позициями.
- Прямо в лицо, сволочи, светить будут,- проворчал Гуляев.
Чернов готов был к тому, что при выходе к мосту им придется проходить через расположение противника, но обстановка оказалась значительно хуже, чем он предполагал. Вся опушка леса была усыпана немцами. Всюду слышался негромкий говор, шаги, мелькали огоньки папирос. В темноте угадывалось большое скопление автомашин, громады замаскированных молодыми соснами орудий. Кое-где сквозь мглу серели натянутые палатки, под которыми спали солдаты,
Разведчики взяли левее и снова углубились в лес. «Черт знает, куда заберемся»,- подумал Чернов, отмечая по компасу уклонение от азимута. По большой дуге разведчики обходили занятый немцами участок опушки. Через полчаса они вновь сделали попытку выйти из леса. Вначале все шло благополучно, но вдруг позади раздался встревоженный окрик: «Кто идет?» И сразу же брызнула длинная очередь из автомата. Разведчики упали на землю. Чернов слышал, как рядом с ним кто-то скрипнул зубами. Сзади, шагах в пятидесяти, громко заговорили по-немецки. Затарахтели автоматы, теперь уже несколько. Под автоматный треск Чернов спросил громким шепотом: