Убийство к ужину

— То есть в настоящее время вы не знаете, где живет и чем занимается ваша мать? — подвел черту Клуфтингер.

— Нет. Знаю только то, что она встретила мужчину, который живет в Эквадоре, в какой-то коммуне, обособленной от внешнего мира. Из ее последних писем стало ясно, что и сама она сильно изменилась, — смущенно ответила Тереза.

— И заботы о вас взял на себя отец?

— Вообще-то к тому времени я была уже почти взрослой. Но папа всегда понимал меня. С ним я могла говорить обо всем. Правда, он редко появлялся дома. Зато баловал нас подарками. Он был самым замечательным отцом на свете!

Клуфтингер увидел, как в ее глазах заблестели слезы.

— После школы он оплачивал мою учебу в школе искусств во Флоренции. Он часто навещал меня в Италии, а когда мы стали встречаться с Джузеппе, не моргнув глазом дал сто пятьдесят тысяч марок на покупку старого крестьянского дома за городом. Знаете, мне ведь требовалось большое помещение для мастерской. Первое время мы с мужем с трудом зарабатывали себе на жизнь нашим искусством, а отец всегда нас поддерживал. А как он любил Карлу и малыша Энцо! Это мои дети, господин комиссар. Он буквально расцветал, когда видел их, своих маленьких ангелочков, как он их называл. У него светились глаза. Он был нежным и ласковым дедушкой и очень гордился внуками.

Во время их разговора Юлия Вагнер нервно ерзала в кресле — это не ускользнуло от внимания Клуфтингера, — но тут она уже не сдержалась.

— Ах, ласковый дедушка, да? Замечательный отец, да? Лучший на свете? Тереза, ты все такая же наивная дурочка! — взвилась она. — Да он просто покупал твою любовь своими деньгами, когда понял, что у нас с матерью это не прокатит! Ты всегда оставалась романтичной дурехой, и он прекрасно знал: тебе его не раскусить.

Слезы полились из глаз Терезы, и она в отчаянии выкрикнула:

— А вы всегда были несправедливы к папе, ты и мать! Он работал день и ночь, чтобы дать вам все, а вы этого не ценили! Мама постоянно пилила его и называла неудачником из-за того, что нам пришлось переехать в Альгой. А ведь его просто подставили там, в Кёльне! И здесь он старался нас всем обеспечить. А мать развелась с ним, поскольку считала, будто он уже не так хорош для нее!

— Не так хорош? А знаешь, как она настрадалась с ним? Весь их брак оказался сплошной ложью. Он обманывал ее направо и налево, а еще унижал перед нами! Ты со своим дерьмовым искусством совсем оторвалась от реальности! Разуй глаза, сестричка! Что ты понимаешь в жизни? Ты и тогда носилась только со своими капризами, глупая избалованная кукла на розовом облаке!

Клуфтингер понял: теперь самое время повернуть разговор в нужное ему русло. Пассаж о причинах переезда семьи в Альгой давал ему повод. Он сделал стойку на фразу Терезы о том, что их мать называла Вахтера неудачником. Надо ковать железо, пока горячо.

— Госпожа Ферро, что конкретно вы знаете о крахе карьеры вашего отца в прежней фирме?

— Ну, не знаю… — Скорбь по отцу снова пересилила гнев, поднявшийся на сестру. — Папа всегда говорил мне, что в той фирме его подставили и он больше не может и не хочет ни за какие деньги работать с теми, кто плетет интриги.

— Вот видишь? Он же врал тебе! А ты, его «принцессочка», развешивала уши! Господин комиссар, — развернулась Юлия к Клуфтингеру, — точно не скажу, что тогда произошло, но уверена: отец сам оказался главным виновником. Не такой он человек, чтобы дать кому-то сделать из себя жертву. Уж он-то никогда не поджал бы хвост, если бы только его сильно не прищемили. Деталей не знаю, мать никогда не говорила об этом, но у них с шефом точно возник серьезный конфликт.

Внезапно Юлия прикусила язычок. Комиссару даже показалось, будто она пожалела, что в пылу схватки сболтнула лишнего. Теперь она снова старалась взять себя в руки и войти в образ. Но Тереза не заметила этой перемены.

— Юлия, это несправедливо и бессердечно. Как ты можешь говорить такое о папе? Ты просто завидуешь и всегда завидовала, так как папа больше любит меня. А знаешь почему? Я одна понимала его. И любила. А для вас с матерью он являлся «идиотом и недоумком». Но который почему-то обязан вас обеспечивать! Может, я и «кукла на облаке», а ты как была, так и осталась холодной расчетливой стервой…

На этом месте Юлия Вагнер, которая уже справилась с собой, резко оборвала переходящее в истерику выступление сестры:

— Успокойся, Тереза! Ты устала с дороги и потрясена. Ты говоришь невозможные вещи, никто их не принимает всерьез. Пойдем. Комиссар нас поймет, не так ли, господин Клуфтингер? Вы видите, моя сестра не в себе.

Клуфтингер видел только одно: она вырывала у него карты из рук. Юлия Вагнер образумилась и взяла разговор под свой контроль. Последняя возможность сыграть на эмоциональном всплеске противника упущена. Как бы ему ни хотелось разузнать побольше о профессиональном провале Вахтера, все-таки придется уговорить чертенка на его левом плече немного подождать. И Клуфтингер волей-неволей уступил ангелочку на своем правом плече: он отпустил безутешных дам, не преминув, однако, заметить обеим, что разговор еще будет продолжен. Вскоре и сам он отправился домой, не дождавшись Майера, которому поручил выяснить, была ли у Вахтера домработница или экономка. В жаркой схватке сестер он как-то запамятовал спросить, кто вел хозяйство их отца.

На следующее утро в президиуме Клуфтингера ради разнообразия ждал приятный сюрприз. Интуиция его не подвела: у Вахтера действительно имелась экономка. Звали ее Эльфрида Зибер, была она в возрасте семидесяти одного года и жила в Кимратсхофене. Еще вчера вечером Майер разузнал ее адрес и с утра пораньше, исполненный гордости, жаждал удивить шефа своими успехами. Однако, придя на работу, он обнаружил, что фрау Зибер собственной персоной уже заявилась в полицию — о произошедшем она узнала из газет. Поэтому в кабинет шефа Майер заглянул с кислой миной, соответствующей обстоятельствам.

— Здрасте.

— Здравствуй. — Клуфтингер настороженно глянул на подчиненного. — Есть что-то новое?

— Экономка пришла.

— Вахтера?

— Именно, — вздохнул Майер.

— Ты ее вызвал? — В голосе шефа чувствовалась похвала.

— И да, и нет. — Майер не без внутренней борьбы принял решение капитулировать. — Дело было так…

— Ладно, не имеет значения. — Клуфтингер почувствовал неловкую заминку подчиненного. — Быстро ее ко мне!

Майер исчез с поникшей головой и вскоре возвратился с просто, но прилично одетой женщиной. Клуфтингеру бросилось в глаза, что поверх чистенького синего платья из плотной материи было наброшено пальто — это никак не вязалось с духотой, установившейся уже с утра. Чтобы человек в такую погоду… Вероятнее всего, черное пальто оказалось единственной вещью в ее гардеробе, которую она могла надеть в знак траура. Поправив гладко зачесанный узел на голове, Эльфрида Зибер протянула комиссару ладошку с такой отчаянной скорбью в глазах, что тот помимо воли выразил ей свои соболезнования. Она поблагодарила с достоинством, словно выражать соболезнования прислуге являлось делом обычным.

— Я дак прочитала только сегодня и сразу пошла на автобус, — тут же приступила к делу фрау Зибер, не дожидаясь вопросов полицейского.

Клуфтингер бросил выразительный взгляд коллеге, Майер на это только пожал плечами. Значит, бабка пришла сама по себе. Возможно, идея дать в СМИ информацию об убийстве днем позже оказалась не такой уж удачной, поскольку визит старой дамы мог состояться уже вчера. С другой стороны, таким образом они выиграли время на размышление, какие именно сведения можно предоставить прессе. Кто знает, вдруг какой-то свидетель в запале проговорится о том, чего не мог прочитать, и тем самым даст в руки дополнительные ниточки к расследованию. Шнур для штор стал кошмарным сном Клуфтингера. Если бы это выплыло наружу, у комиссара не осталось бы и минуты на службу. Нечто подобное он наблюдал у коллег из соседнего участка: как только… так сразу их стали осаждать и «желтая» пресса, и коммерческое телевидение, и бог знает кто еще. Такого нельзя было допустить. Именно поэтому информацию для прессы поместили в вечернем выпуске следующего дня кратким сообщением об убийстве неизвестного, где-то между угоном велосипеда и кражей со взломом.