Страница 12 из 15
Элегия
Дни становятся все сероватей.Ограды похожи на спинки железных кроватей.Деревья в тумане, и крыши лоснятся.И сны почему-то не снятся.В кувшинах стоят восковые осенние листья,Которые схожи то с сердцем, то с кистьюРуки. И огромное галок семейство,Картаво ругаясь, шатается с места на место.Обычный пейзаж! Так хотелось бы неторопливоПисать, избегая наплываОбычного чувства пустого неверьяВ себя, что всегда у поэтов под дверьюСмеется в кулак и настойчиво трется,И черт его знает – откуда берется! Обычная осень! Писать, избегая неверьяВ себя. Чтоб скрипели гусиные перьяИ, словно гусей белоснежных станицы,Летели исписанные страницы…Но в доме, в котором живу я — четырехэтажном, —Есть множество окон. И в каждомВиднеются лица:Старухи и дети, жильцы и жилицы.И смотрят они на мои занавески,И переговариваются по-детски:– О чем он там пишет? И чем он там дышит?Зачем он так часто взирает на крыши,Где мокрые трубы, и мокрые птицы,И частых дождей торопливые спицы? —А что, если вдруг постучат в мои двери и скажут: – Прочтите.Но только учтите,Читайте не то, что давно нам известно,А то, что не скучно и что интересно…– А что вам известно?– Что нивы красивы, что люди счастливы,Любовь завершается браком,И свет торжествует над мраком.– Садитесь, прочту вам роман с эпилогом.– Валяйте! – садятся в молчании строгом.И слушают. Он расстается с невестой.(Соседка довольна. Отрывок прелестный.)Невеста не ждет его. Он погибает.И зло торжествует. (Соседка зевает.)Сосед заявляет, что так не бывает,Нарушены, дескать, моральные нормыИ полный разрыв содержанья и формы…– Постойте, постойте! Но вы же просили…– Просили! И просьба останется в силе…Но вы же поэт! К моему удивленью,Вы не понимаете сути явлений,По сути – любовь завершается браком,А свет торжествует над мраком.Сапожник Подметкин из полуподвала,Положим, пропойца. Но этого малоДля литературы. И в роли герояДолжны вы его излечить от запояИ сделать счастливым супругом Глафиры,Лифтерши из сорок четвертой квартиры.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .На улице осень… И окна. И в каждом окошкеЖильцы и жилицы, старухи, и дети, и кошки.Сапожник Подметкин играет с утра на гармошке.Глафира выносит очистки картошки.А может, и впрямь лучше было бы в мире,Когда бы сапожник женился на этой Глафире?А может быть, правда – задача поэтаУпорно доказывать это:Что любовь завершается браком,А свет торжествует над мраком.Черный тополь
Не белый цвет и черный цветЗимы сухой и спелой —Тот день апрельский был одетОдной лишь краской – серой. Она ложилась на снега,На березняк сторукий,На серой морде битюгаЛежала серой скукой. Лишь черный тополь был один —Весенний, черный, влажный.И черный ворон, нелюдим,Сидел на ветке, важный. Стекали ветки как струи,К стволу сбегали сучья,Как будто черные ручьи,Рожденные под тучей. Подобен тополь был к тому жИ молнии застывшей,От серых туч до серых лужВесь город пригвоздившей. Им оттенялась белизнаНа этом сером фоне.И вдруг, почуяв, что весна,Тревожно ржали кони. И было все на волоске,И думало, и ждало, И, словно жилка на виске,Чуть слышно трепетало —И талый снег, и серый цвет,И той весны начало. Апрель 1956Зрелость
Приобретают остроту,Как набирают высоту,Дичают, матереют,И где-то возле сорокаВдруг прорывается строка,И мысль становится легка.А слово не стареет. И поздней славы шепотокНемного льстив, слегка жесток,И, словно птичий коготок,Царапает, не раня.Осенней солнечной строкойПриходит зрелость и покой,Рассудка не туманя. И платят позднею ценой:«Ах, у него и чуб ржаной!Ах, он и сам совсем иной,Чем мы предполагали!»Спасибо тем, кто нам мешал!И счастье тем, кто сам решал, —Кому не помогали! 1956Из детства
Я – маленький, горло в ангине.За окнами падает снег.И папа поет мне: «Как нынеСбирается вещий Олег…» Я слушаю песню и плачу,Рыданье в подушке душу,И слезы постыдные прячу,И дальше, и дальше прошу. Осеннею мухой квартираДремотно жужжит за стеной.И плачу над бренностью мираЯ, маленький, глупый, больной. 1956