Русский И Цзин

Владимир Тучков

Русский И Цзин

четвертый слой

От автора

Россия и Китай – две параллельные страны, чья параллельность строго перпендикулярна. Одно из свидетельств данного геометрического парадокса состоит в том, что Россия является безусловным мировым лидером по площади занимаемой территории, Китай – по народонаселению. Следовательно, все то исторически бесценное, что накоплено в Поднебесной империи за тысячелетия ее существования, может быть перенесено на почву нашей империи, не слепо и бездумно, а лишь после кардинальной трансформации, алгоритм которой не подчиняется формальной логике.

Предлагаемая автором работа представляет собой попытку создания русифицированного интерфейса великой китайской Книги перемен (И Цзин). В отличие от первоисточника, Русский И Цзин не допускает использования его в качестве гадательного инструмента, поскольку представляет собой не калейдоскоп состояний циклически изменяющейся жизни, а статичную периодическую таблицу судеб. Из элементов этой таблицы, взятых в тех или иных пропорциях, и слагается все экзистенциональное разнообразие русской действительности.

111111

Творчество

Ты – фрезеровщик. Тебе шестьдесят пять. В шесть пятнадцать ты садишься в пригородную электричку и едешь в Москву, чтобы ровно в восемь встать к станку, который за долгие годы ты изучил так же досконально, как и свою жену, ныне покойную. Да, эта поездка и этот станок, как и все прочие элементы твоего рабочего антуража, тебе не доставляют удовольствия. Впрочем, ты и отвращения не испытываешь ко всему этому. И не только потому, что за все это тебе платят деньги – зарплату, без которой пенсионер мгновенно превращается в запоротую деталь. Которая годна только лишь на переплавку… Ну, да, на переплавку в печи крематория.

Тут можно много чего наговорить. И по поводу вынужденности. И по поводу потребности. И по поводу неизбежности. Да, ведь, скажем, управляемая твоей не вполне крепкой уже рукой фреза может перемещаться лишь по вполне конкретным траекториям. Вырваться за отведенные ей пределы она не в состоянии, как бы остервенело ты ни крутил рукоятку управления. Тобой ведь тоже чья-то рука управляет. И она точно так же не в состоянии загнать тебя в шесть пятнадцать утра не в электричку, а в Боинг, вылетающий из Шереметьева в Токио. Воздушные лайнеры летают высоко над головой, и их звук не пробуждает в твоей душе никаких воспоминаний.

Лишь смутные ассоциации на тему коробки скоростей, передающей вращательное движение от ротора электромотора к пожирающей металл фрезе…

А ведь был же период, когда тебя сильно корежило. Корежило, когда обстоятельства загоняли тебя в колею, в которой ты движешься до сих пор. Ты хотел быть ученым. Класса, кажется с седьмого. Ходил в читальный зал, где жадно пожирал не окосневшим сознанием подшивки журнала «Наука и жизнь». Страстно хотел быть физиком. Ядерщиком. Или астрофизиком. Или каким-нибудь еще физиком. И у тебя были к тому предпосылки: был ты мальчиком не толковым, не способным (из этого впоследствии вырастают заурядные пролетарии умственного труда), а одаренным. Именно одаренным. Но отец, когда ты заявил о своем сокровенном желании и рассказал о стремлении попасть в физико-математическую школу, двумя коричневыми от табачного дыма пальцами взял тебя за ухо и отвел в секцию бокса.

Тренер оказался алкоголиком, ну а ты – хлюпиком. И из этого ровно ничего не вышло.

Восьмой класс оказался последним в твоей жизни. С учебой было покончено решительно и бесповоротно, поскольку, по мнению твоего отца, яблоко не должно расти на березе. На березе растут только веники для парной.

Ну, и еще фрезеровщики.

А ведь мог бы. Мог бы. Потому что тот, которого ты считал своим отцом, не отец тебе. И ты должен был стать не веником на березе, а каким-нибудь манго или киви на ветви экзотического дерева. Наверное, тебе будет больно это узнать. Но придется. Придется, потому что, в конце концов, я так хочу. К тому же и облегчение определенное получишь. Ведь ты уже пять лет не ходишь на могилу отца. Ведь так? И при этом испытываешь определенные угрызения. А теперь у тебя появятся моральные основания.

Это было давно. Шестьдесят шесть лет назад. Твоя мать тогда работала уборщицей в ночном клубе, где показывали стриптиз. Тихая незаметная уборщица, которая неслышно, словно мышка, подтирала в сортире лужи. И вот однажды твоей матерью овладел некий молодой человек, который в ту пору производил духовные эксперименты в духе Николая Ставрогина. Не насильно. И не по любви. А за двадцать или около того долларов. Плюс мобильник с полудохлым аккумулятором.

А через девять месяцев на свет появился ты.

Так вот тот самый молодой человек был необычайно одарен от природы. Интеллектуально, естественно, а не духовно. Именно его одаренность ты и унаследовал. И мог бы стать ядерщиком. Или астрофизиком. Или каким-нибудь еще физиком. И уже давно ты был бы профессором. А может быть, и академиком. Да, точно, академиком.

Но киви в тех широтах, где обитали твоя мать и ее муж, не растут. Если ты наступил ногой на иней, значит, близок и крепкий лед. Триста дворов – население твоего города – не накличет беды.

Слыть белой вороной лишь потому, что всеобщей водке предпочитаешь сухое вино, – ты это нес на своих плечах долгие годы. Но всегда знал: ничтожным людям – счастье, тебе – упадок.

Хулы не будет.

000000

Исполнение

Ты – врачиха. Но не потому, что женщина. Просто писательница, ныне владеющая умами, в своих книгах называет женщин-врачей врачихами. Ты пока еще терапевт. Потому что еще не родилась та писательница, которая будет называть женщин-терапевтов терапевтками. Тебе сорок пять. И двадцать лет в условиях женской казармы, от специфического юмора которой тебя коробит.

Ах, да, у тебя серые глаза, которые когда-то были голубыми. Талию под хрустящим крахмалом халатом не видно, но она есть. Это точно. И об этом знают восемь мужчин, двое из которых – твои бывшие мужья.

Жизнь не закончена, думаешь ты, глядя по вечерам сериалы, снятые по романам той самой писательницы, которая называет тебя врачихой. Но кто же знал тогда, когда она еще только начиналась, что мужа надо выбирать не с бухты-барахты, а из числа пациентов, поскольку в их медицинских картах подробно прописано будущее. Скрижали, именно скрижали! Кто на что способен, чего от кого ждать, каковы шансы того, что это разовьется, а это можно победить при должном подходе.

Но нет же! С первым вляпалась по самые уши! Второй оказался еще мерзопакостнее!

Не я ищу юношей; юноши ищут меня, – сказала ты надменно и в первый раз. И во второй. Третьего раза не будет, но ты этого не знаешь.

Развитие недоразвитого благоприятно для применения казней над пациентами, для освобождения колодок на руках и ногах, ибо продолжение их несвободы приведет к сожалению.

Но твоя власть над ними не простирается столь далеко. Дать больничный или отказать – вот твоя компетенция. Правда, и она может быть использована по той же самой схеме.

Твоя дочь, которой у тебя нет и никогда не было, говорит: с трепетом блюди середину. Но у тебя это пока не получается. Твоя жизнь чрезмерно насыщена ожиданием, которое не дает тебе обернуться назад. Именно поэтому тебе не дано вспомнить, как когда-то, когда в любом человеке человека было гораздо больше, чем сейчас обезьяны в любой обезьяне, ты ассистировала самому Пирогову. Свист ядер за хлопающими на ветру крыльями хирургической палатки, прибитыми кольями к земле. Стоны раненых. Острый запах спирта и человеческого пота. Ампутированные конечности. Куда их девали? – спрашивает у тебя твой маленький внук, которого у тебя нет и никогда не было. Действительно, куда?

А потом наступило мирное время. Но оно не способствовало женскому счастью. Толпы туристов, возвращавшихся из восточных краев, начали внедрять в обществе подлую теорию: незачем брать жену, потому что она увидит богача и не соблюдет себя.