Страница 7 из 12
Назначение Петра Гавриловича правителем Владимирского наместничества Анна Андреевна восприняла с радостью: кого еще назначать, если не ее мужа! Его служебный формуляр как-то попался ей на глаза на письменном столе. В 1777 году был капитаном Преображенского полка. Далее прочла: «служил в канцелярии опекунства иностранцев». Что это, и представить не могла, но, пожалуй, дело важное, если ее мужу доверили. В 1780 году (прочитала ниже строчку Анна Андреевна) П.Г. Лазарев получил чин полковника, а через год был избран председателем Тверской гражданской палаты. С 29 ноября 1782 г. был исправляющим должность поручика правителя Тверского наместничества. Пять лет приходилось разбирать, он сказывал, дела упрямых тверичей, которые с самой Москвой воевали и из которых столетия не выветрили вольнолюбивый дух.
Теперь вот, когда многие ступеньки служебной лестницы позади, ее Петр Гаврилович – глава Владимирского наместничества. Что ждет их в новом краю, среди новых людей?
…Назначение было подписано 30 июля 1787 г., и Лазаревы, долго не мешкая, приступили к сборам. Подтянутого адъютанта Николая Николаевича Славского Петр Гаврилович послал во Владимир заранее уведомить о своем прибытии. Посуда, книги были собраны в кованые сундуки. Отдельную подводу заняла коричневая итальянская фисгармония из приданого жены – расстаться с инструментом Анна Андреевна никак не пожелала.
– Началось великое переселение народов, – оглядывал Петр Гаврилович подводы, – такой уж, видно, год: сначала царица Екатерина подалась в Новороссию со свитой, говорят, 14 карет да 120 саней, теперь вот и мы на колесах. Она-то, понятно, для чего двинулась: хочет Европу пышностью удивить, доказать послам, что берега Черного моря давно наши; а мы пошто, Аннушка, обжитое место меняем?
Павлыгин-сын, ямщик с володимерской стороны, был широкоплеч, оброс кудрявой бородой от уха до уха. В дорожной поддевке и при часах в чехольчике на кожаном поясе. Деловито проверил сбрую перед дальней дорогой, потрепал по крутой шее коренника Орлика:
– Чуешь, малыш, домой помчим!
Конь чутко повел ушами, покосил карим глазом, нетерпеливо тряхнул головой.
Глухой топот вдали заставил всех обернуться. Всадник что-то кричал. Наконец расслышали:
– Депеша из Петербурга! Объявлена война Турции! – крикнул он, спрыгивая с коня, пена с которого летела клочьями. – Каково, а? Спокойно не дают нам жить… – то ли спросил, то ли сам удивился он, направляясь к дому наместника.
Анна Андреевна с тревогой обернулась к мужу: раздор между государствами – не лучшее время для семейной жизни. Когда только это кончится? Дорожное серое платье подчеркивало изгиб спины, округлившуюся талию.
– Что, голуба, пригорюнилась? – обнял жену Петр Гаврилович. – Так и живем на Руси: умирать собирайся, а землю паши. Когда кончится, кто ведает…
– Трогай, Павлыгин! С Богом!
Лошади взяли резво, но ямщик придержал, припомнив наставление барина: «Потихоньку, хрупкий товар везешь», – и повел глазами на барыню.
Простоволосая крестьянская молодка истошно заголосила на всю улицу, цепляясь за рубаху высокого мужика, которому, видать, выпало в рекруты:
– На кого меня, родимый, покинул?
Долго стоял в воздухе крик с причитаниями, пока коляска не отдалилась вовсе. Сердце Петра Гавриловича екнуло: что-то ждет в неизвестности? Сорвались с обжитых мест – черная весть крылом зацепила…
Однако, глядя на свежее, будто спелое яблочко, лицо жены, на беззаботно-голубые глаза Андрейки, Петр Гаврилович отогнал мрачные мысли, поуспокоился.
Мало-помалу и Анна Андреевна под мерное колыхание коляски тоже вернулась к прежним мыслям. Видно, так угодно было Господу Богу: то не было долго событий в ее девичьей жизни, то так скоро все свершилось! Ребенок на руках, муж – государственный человек, и едут они, правда, неизвестно куда, но зато всей семьей. И это ощущение, что она не одинока, она мать, жена, необходимейший для жизни человек, придало ей уверенности, принесло успокоение. Что из того, что война? Зачем ей волноваться? Петр Гаврилович рядом, защитит; сынишка, тепленький, родненький, сопит у нее на руках, и, Господь милостив, никто не в силах отобрать его у нее…
Из Твери во Владимир путь недолог, ан на дорогу несколько дней ушло. Остановились как-то поразмяться у березнячка, окрапленного легкой осенней позолотой. И так воздушны и трепетны были на ветру косы березок, что Анна Андреевна молвила лишь одно слово «благодать» и молча стояла, любуясь спелым ржаным полем. Колосья подгибались от тяжести. Васильки будто подманивали, покачивая синими головками…
Когда выехали на большую дорогу, потянулась пыльная ухабистая стромынка. Березки-тонконожки доверчиво шептались о чем-то с ветром. Волнами колыхал он пшеничное поле и уносился в овраг, к лесу.
Путники вышли поразмять ноги. Анна Андреевна шагнула через канавку обочины и увидела неподалеку жницу. Она сидела, прислонясь к белоствольной березке, прикрыв глаза: юбка в пыли, волосы убраны белой косынкой, надвинутой на глаза, широкая кофта, сырая от пота. В подоле спал ребенок, почти как у нее, Анны, сын! Услышав голоса, жница повернула к ним усталое, запыленное лицо, где лишь глаза сияли свежими васильками. Оглядела барыню в дорожной накидке с малышом в кружевном капоте на руках. Анна Андреевна быстрыми шажками приблизилась к крестьянке и положила в подол ассигнацию.
– Спаси Господи тебя, барыня, – опустила глаза жница, – да поможет тебе Бог.
Путники вернулись к коляске, и экипаж побежал далее, увлекаемый тройкой. Мысль об увиденном не оставляла Анну Андреевну: если бы мне так пришлось?
Издалека показалась церквушка. Возница размашисто перекрестился: «Слава Богу, мы дома, уж Казанская видна, соборы проедем, а там уж дома».
Андрейку укачало, и он мирно посапывал на руках отца. Анна Андреевна созерцала золотые купола соборов, похожие на шлемы богатырей, поблескивающие на солнце луковки церквей, белоснежные паруса колоколенок… В густой августовской зелени они выплывали тут и там. «Господи, сколько же их здесь, что за город такой богоугодный, будто в сказку какую попали».
Яблочный дух стоял в воздухе. Спелые плоды краснели в зелени. «Вот и осень подкралась незаметно, – подумала Анна Андреевна, – четырнадцатого уж медовый Спас, девятнадцатого – яблочный Спас – праздник Преображения Господня, а там уж и конец Успенского поста. Как быстро лето пролетело!»
– Что примолкла, душенька? – тронул ее за руку Петр Гаврилович. – Столица здесь была всей Владимиро-Суздальской Руси, в 12–13 веках отсюда Русь пошла… Мастеровитый народ жил, белым камнем здесь работали, на века строили. Летописи говорили, что по каменному делу лучше их, почитай, и не было. Владения мерей – отсюда и пошло Володимерево, «володения меря», стало быть. А никакой не «владей миром», как иногда думают. Русский человек не стремился владеть миром, у него своей земли хватало.
– Уж Константина и Елены церковь проехали.
Ямщик остановил коляску, показал кнутовищем:
– Там, за Успенским далее… внизу…
Путешественники недоуменно кивнули, еще не вполне различая церкви города.
– Папашенька мой выстроил, на свои кровные. Наверху места не дали, зато к реке близко – церковь Николы Мокрого всем путешествующим благословение дает.
– Растопыристо живете, – согласился Петр Гаврилович, разглядывая с горы чудный вид на город.
– Ямщицкий промысел кормит, уж, почитай, два века людей возим; ну, трогай, сердечные, с Богом, – и возница широко перекрестился.
– Звон колокольный? Павлыгин, что за праздник?
– Не ведаю, – отвечал тот, не поворачиваясь, но крестясь широко на всякий случай. – Из Доброго-то села как славно собор видать! Эх ты, Господи! Благодать-то какая! Соборная площадь с Успенским… Дальше – снова гора, Студеною зовем…
– Вот мы и на месте, душа моя, – коляска остановилась близ Соборной площади.