Страница 5 из 7
Елейная речь коварной сестры, которой она то заманивала, то предостерегала Софию, только подливала масла в огонь. Если испытание заключается в таком пустяке, гордо объявила София, то она не сомневается, что с легкостью выдержит его, и не только до полуночи, но даже до утренней зари; она просит лишь дозволения запастись кинжалом на случай, если бы юноша осмелился прибегнуть к насилию.
Услышав столь высокомерные слова, Елена, точно в порыве благоговения, опустилась на колени перед сестрой; на самом же деле она хотела только скрыть злорадство, сверкнувшее в ее глазах. И так было условлено, что на другой день благочестивая София примет Сильвандра; Елена в свою очередь поклялась навеки отказаться от порочной жизни, если сестре удастся победить соблазн. София поспешно возвратилась к монахиням, дабы укрепиться духом подле этих богобоязненных женщин, отвернувшихся от мира и посвятивших свою жизнь убогим и больным.
Она с удвоенным рвением ходила за самыми немощными и расслабленными и, глядя на их тяжелые недуги, проникалась мыслью о бренности всего земного: разве эти заживо гниющие страдальцы не знали некогда любви, не предавались страсти? И что же осталось от них? -- плесень, тлен, в котором едва теплилась жизнь.
Но и Елена не сидела сложа руки. Искушенная во всех ухищрениях, при помощи которых вызывают Эроса, своенравного бога, и удерживают его, она первым делом велела своему повару, уроженцу Южной Италии, приготовить особые яства, сдобренные всевозможными возбуждающими пряностями: в паштет она приказала положить бобровое семя, любострастные коренья и испанский перец; в вино подмешать белены и одуряющих трав, которые туманят ум и нагоняют дремоту. Не забыла она и музыку, эту извечную сводню, словно теплый ветерок навевающую истому на душу. Нежнейшие флейты и пылкие цимбалы притаились в соседнем покое, скрытые от взоров и потому предательски опасные для одурманенных чувств. Предусмотрительно расставив таким образом сети дьявола, она стала нетерпеливо поджидать столь кичившуюся своей добродетелью сестру; когда та пришла, бледная от бессонной ночи, взволнованная предстоящей, добровольно вызванной, опасностью, ее на пороге окружил рой юных служанок; они повели изумленную послушницу к благоухающему водоему. Там они сняли с краснеющей от стыда Софии серое монашеское платье и принялись умащать ее плечи, бедра и спину растертыми лепестками цветов и благовонными мазями столь нежно и вместе с тем крепко, что кровь жгуче прилила к коже. По разгоряченному телу струилась то прохладная, то теплая вода, проворные руки увлажняли его нарциссным маслом, нежно мяли его и так усердно натирали лоснящуюся кожу кошачьими шкурками, что голубые искры вспыхивали на шерсти,-- словом, они готовили к любовным утехам богобоязненную Софию, которая не осмелилась оказать сопротивления, точно так же, как ежевечерне -Елену. Издали доносились тихие, вкрадчивые звуки флейты, а от стен исходило благоухание смолы, капля за каплей сочившейся из сандаловых светильников. И когда, наконец, София, весьма смущенная всем проделанным над нею, легла на ложе и в металлических зеркалах увидала свое отражение, она показалась себе чужой, но прекрасной, как никогда. Она упивалась ощущением легкости и свежести своего тела и вместе с тем стыдилась охватившей ее сладостной неги. Однако ей недолго пришлось предаваться противоречивым чувствам. Елена подошла к ней и, ласкаясь, как котенок, стала льстивыми словами восхвалять ее красоту, пока та резко не оборвала поток ее суетной речи. Еще раз лицемерно обнялись сестры, скрывая волнение: одна терзалась тревогой и страхом, другая сгорала от злобного нетерпения. Затем Елена приказала зажечь свечи и скользнула, точно тень, в соседний покой, дабы насладиться подстроенным ею зрелищем.
Коварная блудница успела заранее предупредить Сильвандра о том, какое двусмысленное приключение его ожидает, и настойчиво посоветовала ему на первых порах рассеять страхи целомудренной послушницы сдержанным и благопристойным обращением с нею. И вот когда Сильвандр, предвкушая победу в этом забавном и необычном состязании, наконец явился и София левой рукой невольно схватилась за кинжал, которым она вооружилась для защиты от насилия, она с удивлением увидела, что известный своею дерзостью распутник преисполнен самой почтительной учтивости. Ибо, предупрежденный Еленой, он не только не пытался обнять замирающую от страха Софию или приветствовать ее слишком вольными словами, но смиренно преклонил перед ней колено. Потом, подозвав слугу, он взял из его рук тяжелую золотую цепь и пурпуровое одеяние из провансальского шелка и попросил разрешения накинуть его ей на плечи, а цепь надеть на шею. В столь вежливо изъясненной просьбе София не могла ему отказать и дала согласие; не шевелясь стояла она, пока он облекал ее в богатый наряд, когда же он надевал ей на шею цепь, она вместе с прохладой металла ощутила на затылке легкое прикосновение горячих пальцев. Но так как Сильвандр этим и ограничился, то у Софии не было никаких причин для гневного отпора. С притворной скромностью он снова склонился перед ней и, сказав, что он недостоин разделить с ней трапезу, ибо не стряхнул с себя дорожную пыль, смиренно попросил дозволения раньше умыться и переменить платье. София смутилась, но позвала служанок и велела отвести гостя в покой для омовения. Однако служанки, послушные тайному приказу Елены, намеренно превратно истолковали слова Софии и мгновенно совлекли с юноши одежды, так что он предстал перед нею нагой и прекрасный, точно изваяние Аполлона -- языческого бога, стоявшее прежде на рыночной площади и разбитое на куски по приказанию епископа. Потом они натерли его маслами, омыли ему ноги теплой водой, не спеша вплели розы в волосы улыбающемуся обнаженному юноше и, наконец, облачили его в новый пышный наряд. И когда Сильвандр вторично приблизился к Софии, он показался ей еще прекраснее прежнего. Но едва заметив, что ее пленяет его красота, она в гневе на самое себя поспешила удостовериться, что спрятанный в складках платья спасительный кинжал под рукой. Однако никакой нужды выхватывать его не было, ибо юноша с не меньшим уважением, чем ученые магистры, посещавшие больницу, вежливо занимал ее пустыми речами, и все еще -- теперь уже скорее к огорчению ее, чем к удовольствию,-- не представлялся случай блеснуть перед сестрой примерной женской стойкостью: как известно, для того, чтобы отстоять свою добродетель, необходимо, чтобы кто-нибудь покусился на нее. Однако Сильвандр, видимо, и не помышлял об этом, и в томных звуках флейты, все громче раздававшихся в соседнем покое, было больше нежной страсти, чем в словах, которые произносили алые уста юноши, казалось, созданные для любви. Точно сидя за столом в кругу мужчин, он невозмутимо повествовал о состязаниях и военных походах и так искусно притворялся равнодушным, что София и думать забыла об осторожности. Беспечно лакомилась она пряными яствами и пила дурманящее вино. Раздосадованная, даже разозленная тем, что юноша не дает ей ни малейшего повода доказать сестре свою неприступность и дать волю праведному гневу, она, наконец, сама пошла навстречу опасности. Неведомо как и откуда на нее вдруг нашло задорное веселье, она стала громко смеяться, раскачиваясь и вертясь во все стороны, но ей не было ни стыдно, ни страшно -- ведь до полуночи не так уж далеко, кинжал под рукой, а этот мнимопламенный юноша холоднее, чем стальное лезвие. Все ближе и ближе придвигалась она к нему в надежде, что наконец-то представится случай победоносно отстоять свою добродетель; сама того не желая, богобоязненная София, снедаемая честолюбием, изощрялась в искусстве обольщения в точности так, как это делала, ради сугубо земных благ, ее прелюбодейка сестра.