Страница 121 из 151
- Придержи-ка балаболку,- прервал Сорроу, нахмурившись.- Английская леди Кавендиш… это, Минни, интересная история…
Валяй все, что с тобой случилось, по порядку.
Минни Гербель уселась поудобней, скрестила худенькие ручки на животике, что было ее излюбленной позой, и обстоятельно рассказала Сорроу все свой приключения.
- Гм! - разразился наконец Сорроу после долгого молчания.- Кувыркалась под потолком! А бродяги, ты говоришь, вели прелюбопытный разговор?
- Ну да, они интересовались, майором да еще какой-то собакой, про которую узнали, будто она жива.
Сорроу вскочил, как ошпаренный.
- Собака! - пробормотал он взволнованно. - Эге-ге-ге-гe, голубчики! Минни, сиди тут безвыходно и не отворяй, кто бы ни постучался. В шкафу хлеб и колбаса, в углу - корзина с бутылками. Они, положим, пустые, но если опрокинешь каждую из них в глотку, так что-нибудь перекапнет. С этими утешительными словами он схватил шапку, нахлобучил ее, заложил руки за Спину, и только направился к двери, как Минни сердито преградила ему путь.
- Эй, дядя Сорроу,- шепнула она укоризненно, - вы оставляете меня без всякого разъяснения. Что это за место ? Кто его хозяин?
Сорроу посмотрел на девушку сверху вниз, как глядят на воробья, подскочившего к самому носу, и медленно ответил:
- Что это за место? Кабачок «Кошачий глаз» в городе Вене, па углу Штумгассе, возле Гагенских оврагов. А кто его хозяин? Это, девушка, хотел бы я пожертвовать любой из наших вечерних газет, живущей на премии, в виде хорошенького вопроса своим подписчикам. Смело можно пообещать за разгадку десять Тысяч пар подтяжек, дюжину велосипедов, тринадцать зубоврачебных кресел и даже полное прекращение своей собственной газеты, без всякого страха, что бы хоть одна живая душа могла когда-нибудь разгадать.
Оставив Минни с открытым ртом не столько от смысла этого спича, сколько от необычайности подобного красноречия в его устах, он быстро выбегал из каморки.
Маленькая комсомолка задумчиво покачала головой. Положение вещей начинало ей сильно не нравиться. Прежде всего она заперла дверь, насторожила уши и убавила свету в крохотной газовой горелке. Потом полезла в шкаф и вытащила оттуда огромный кусок колбасы с крохотной корочкой хлеба. Прикинув одно к другому и философски сощурившись, Минни решительно перерезала колбасу пополам, раскрыла ее, спрятала в серединку хлебную корочку и, устроив себе тaким образом бутерброд, хотя и противоречащий всякой теории, но зато отлично согласованный с практикой, запустила, в него обе половинки челюсти. Съев бутерброд, она перешла к пивной корзине, как вдруг в дверь раздался тихий и вкрадчивый стук:
«Стучи себе, сколько влезет!» подумала Минни.
Стук повторился.
Минни преспокойно опрокидывала одну бутылку за другой над собственным ртом и, сев на кровать, слушала стук точь в точь с таким видом, как если б это была воскресная проповедь социал-демократа. Губки ее сложились в бантик, глаза прищурились, одну прядь волос она положила себе, в рот и прикусила губами.
- Тук-тук-тук!
- А ну тебя!
- Тук-тук-тук!
Неожиданно, как начался, стук прекратился. Минни! насторожилась. За дверью послышались тихие, крадущиеся шаги.
Минни взрогнула.
- Сиди смирно!-цыкнула она сама на себя и хотела было залезть на постель, как вдруг вместо этого подобрала со стола длинный ножик, которым резала колбасу. Потом шагнула к двери, скинула крючок и…
«Это западня», сказал кто-то в самой глубине ее сознанья, прежде чем она перешагнула через порог. Ножка Минни Гербель, поднятая вперед, тотчас же дернулась обратно, руки снова схватили крючок, но было поздно. Чья-то страшная, мясистая туша ввалилась в комнату, опрокинула ее на пол, затоптала ногами, отыскала горло, открыла ей рот и забила его отвратительным кляпом.
Не прошло и секунды, как Минни Гербель была связана то рукам и ногам и в светлеющем предрассветном сумраке перенесена через пустынную, грязную уличку.
- К Гонореску!- произнес бархатный голос, шныряя ее на сиденье маленького автомобиля. - Живей!
Автомобиль зашипел! и прыгнул. Последнее, что могла увидеть Минни,- был толстый, огромный человек, говоривший бархатным голосом. Он не походил ни на мужчину, ни на женщину. Лицо его обвисло складками, как у бульдога, а длинный бабий кафтан перетянут на талии кожаным поясом,. какой носят монахи капуцинских монастырей.
15. РОДОСЛОВНАЯ КНЯЗЯ ГОНОРЕСКУ, А ТАКЖЕ ДРУГИЕ ПОДРОБНОСТИ
В ярко освещенном зале гостиницы «Поммер», занимаемой знатным румынским вельможей, сидел чахоточный секретарь Врибезриску и сиплым голосом читал вслух.
Его патрон, холостой князь Гонореску, страдал очередным приступом бессонницы; происходившей с ним на почве горестных размышлений о невозможности достойно продлить столь знатный род, как его собственный, на протяжении трехсот лет четырежды роднившийся, с императорскими домами. На этот раз гордая мечта князя в свою очередь породниться с императорским домом, подогретая вдобавок скверными обстоятельствами у Гогенцоллернов и Романовых, потерпела жестокое крушение - две намеченные им невесты предпочли: одна - сделаться владелицей бюро по выдаче оправок на предмет покупки художественных ручек для тростей и зонтиков, а другая - позировать перед американским трестом реклам для клейма на ярлыках новей системы вентиляторов. Горе было так сильно, что его сиятельство не спал уже третью ночь.
Он лежал в настоящую минуту на широком ложе под шелковым балдахином. Рядом с ним стояли три детских кроватки, куда каждую ночь с большой помпой укладывали сапоги его сиятельства, брюки его сиятельства и визитку его сиятельства, предварительно сложенные вдоль шва и опрыснутые из пульверизатора. Дело в том, что князь Гонореску до обморока боялся вешалок и при виде собственного платья, повешенного хотя бы в шкафу, способен был заболеть острой пищеварительной диспепсией.
- Читай, Врибезриску!-тоскующим голосом произнес он, когда секретарь остановился, чтобы откашляться.
- «К…княгиня…» кха, кха! - сипло пробормотал Врибезриску,- «княгиня Аменогамия Гонореску, урожденная принцесса Пидхвист, проходя мимо японской вазы синьора Лучелио, спросила, сколько стоит, и, по словам кастеляна замка, опустила вазу себе в карман, посмотрев во все стороны. Это и было, причиной знаменитого, иска Лучелио к Гонореску, поданного четырнадцатого дня января месяца, года…»
- Пропусти!
Секретарь быстро моргнул красными веками и пропустил две-три страницы семейной хроники и родословной великих князей Гонореску, служившей единственным чтением для последнего отпрыска этой фамилии.
- «Князь Горностай Гонореску, старший в роде,- засипел секретарь,- любил подшучивать над молодыми поселянками, встречая их где-нибудь поблизости замка. Очевидны свидетельствуют, что князь Горностай при виде оных отменнее всего любил расстегнуться и приступить к…»
- Парле франсе!
Но несчастный секретарь не успел перевести образ действий Горностая на французский язык, отчего означенный образ, несомненно, немала бы выиграл. В дверь спальни раздался сильный стук, и, не дожидаясь разрешенья, толстый, огромный человек с обвислыми щеками, не похожий ни на мужчину, ни на женщину, в длинном кафтане, повязанном капуцинским ремешком, ввалился к почивающему князю.
- Князь, - начал он бархатистым голосом отдуваясь и вытираясь, как прачка, только что разогнувшая спину,- приказано-сделано. Девка сцапана. Прикажешь ввести сюда, или в девичник?
Гонореску глубокомысленна почесал нос.. Он был недоволен. Он не любил вмешательства, в свои частные дела и в глубине души надеялся, что распоряжение американца, навязавшего ему рьяную венку, останется невыполненным.
- В девичника у нас сорок две штуки, - пробормотал ом сердито. - Норма для порта. Ковейта заполнена. Есть вакансия на Константинополь низшего разряда, для носильщиков и звонарей. Отправьте ее туда.
Толстяк повернулся, чтобы выйти.