Звенел булат

Х.-М. Доного, автор «Введения» к мемуарам полковника Джафарова, комментирует это следующим образом: «Этот факт – наглядное доказательство того, что Коркмасовым и его друзьями и соратниками Дахадаевым, Хизроевым, Тахо-Годи, Ковалевским, Зульпукаровым двигала не какая-то отдельно взятая пресловутая партийность или идейность, а сознание необходимости быть полезным своему народу». В какой-то степени М. Ибрагимова разделяет эту точку зрения, но не до конца.

В повести воспроизводится доподлинная жизнь, предстают десятки историй и судеб, и среди них нет центральной, собравшей в единый сюжет все остальные истории. Автор ведёт своих героев через испытания бурными событиями, обнажая всю сложность внешней окружающей среды, избегая при этом односторонних стереотипных оценок. Тяготение М. Ибрагимовой к острой, отточенной динамике, к углублённому исследованию причин и следствий поступков и решению нравственно-психологических вопросов нашло своё воплощение в изображении фигур руководителей контрреволюционного лагеря.

Следуя за каждым этапом борьбы большевиков с их противниками, Мариам Ибрагимова избирает путь переосмысления некоторых фактов, событий, а главное – оценки действующих лиц, канонизированных в трудах историков и писателей советского периода. Это важно отметить, так как до того времени взгляд на руководителей революции и контрреволюции был один. Писательница тогда была первой, кто взглянул на события с собственной точки зрения и, вписываясь в идеологические рамки, сумел объективно обрисовать людей, которые, в сущности, были столь же самоценны для культурного климата горного края, как и лучшие представители революционного крыла. Во всяком случае, весьма характерно, что судьбы многих героев повести, их метания и сомнения сходны с жизненными перипетиями героев романов М. Булгакова «Белая гвардия» и «Бег», а образ Григория Мелехова из «Тихого Дона» Шолохова может служить прообразом значительной части дагестанского офицерства. Разница в том, что у Булгакова и Шолохова образы героев собирательные, созданные в чисто художественном контексте, у Ибрагимовой же – это реально существовавшие люди, чьи слова и действия вполне соотносятся с фактическими, документальными данными: Кайтмас Алиханов, Магомед Джафаров и Муслим Атаев действительно не раз задавали себе вопросы, ответы на которые давались дорогой ценой.

Отбросив политические соображения, можно было констатировать и тогда, что К. Алиханов, М. Джафаров, Али-Хаджи Акушинский и даже Нухбек Тарковский и Нажмутдин Гоцинский были фигурами отнюдь не столь одиозными, как их часто представляли в художественной и исторической литературе.

Писательница безбоязненно выказывает свою симпатию к Кайтмасу Алиханову, Магомеду Сафарову, предлагая читателю свою модель исторической судьбы героев. Стиль повествования меняется в зависимости от того, что в данный момент рисует автор. В одном случае это комментарий событий, в другом – выражение непосредственного отношения главных действующих лиц – Манафа и Джавада, а порой и их идеологических противников к происходящему. Много места в повести уделяется диалогу, который несёт большую информационную нагрузку.

Во многих случаях герои повести озвучивают свою позицию, точку зрения посредством внутреннего монолога или диалога. Человеческие типажи многообразны, наделены собственной индивидуальностью, о чём свидетельствуют их вербальные характеристики, поведенческие особенности.

В разговоре братьев со старым рабочим Гаджи-Магомой проясняется ситуация в городе:

«– Отец, а тебе известны имена тех, кто призывает народ к народовластию? – спросил как-то Манаф.

– Много их, и мусульман, и русских. Своих знаю поимённо, могу сказать, из какого рода-племени. Вижу часто, типография рядом, одни заходят, другие там работают.

– А кто же главный среди них?

– Не поймёшь, вроде по-своему каждый главный и учён, а там Аллах их знает.

– А ты, отец мой, кого больше знаешь?

– Махача знаю, аварец он, сын Дахада из Унцукуля.

– Учёный?

– Да, в России учился строить железные дороги. В царском городе жил, там женился на внучке Шамиля, что от Магомеда-Шафи рождена.

– А что он делает сейчас в Шуре?

– Заводик у него здесь маленький, кинжалы изготавливают, но последнее время забросил его. Занимается формированием революционных отрядов».

Тогда же братья узнают об Уллубии Буйнакском и братьях Саидовых, старший из которых, Бадави, служил в канцелярии шуринского генерал-губернатора, а младший, Гарун, недавно вернулся из России, работает в Шуринской типографии, выпускает газету «Илчи».

Один за другим представляются читателю руководители социалистической партии, и в судьбе каждого из них непременный этап – пребывание в России.

«Сразу же по возвращении из аула Манаф пошёл в типографию, познакомился с Гаруном Саидовым. Черноглазый, жизнерадостный, как сама молодость, Гарун пришёлся по душе Манафу.

Менее приветливо протянул молодому лудильщику руку оказавшийся в кабинете Саид Габиев. Сухощавый, невысокого роста Саид чисто говорил по-русски. Он горячо спорил о чём-то с Гаруном и, наконец, хлопнув дверью, ушёл».

Читатель узнает много любопытных сведений, деталей, имеющих чисто познавательную ценность. Автор знакомит читателя с картинками быта старой Шуры, мирными обывателями, которые дружно живут, не различая друг друга по национальности. Атмосфера Темир-Хан-Шуры передана Мариам Ибрагимовой с теплотой человека, хорошо знающего и любящего этот славный городок, знакомого со многими интересными подробностями жизни его обитателей.

«Проходя как-то по улице, Манаф показал Джаваду угловой дом, полутораэтажный фасад которого обращён был на Аргутинскую улицу.

– Дом лакца Абиссинского.

– Почему Абиссинского, это же не мусульманская фамилия?

– Фамилия ему дана по названию далёкой страны, где жил он с отцом, братьями. Говорят, один из родственников достиг там чина министра монетного двора. А этот вернулся на родину, купил здесь дом».

Небольшие зарисовки бытового характера не мешают динамике развития сюжета. Завязавшиеся сюжетные отношения героев служат для дальнейшего развития сюжетной интриги. Чем быстрее назревает ход неотвратимых событий, тем больше действующих лиц вводится в повесть.

Обрисовав представителей революционного крыла, автор подходит к опосредованным характеристикам представителей контрреволюционного лагеря. Тот же старый Гаджи-Магома рассказывает Джаваду о Нажмутдине Гоцинском. На вопрос о нём старик отвечает:

«– Как не знать соплеменника? Не только в Аварии, весь Дагестан знает его.

– Большой человек?

– Очень. Выше меня на две головы, а толще раз в десять.

– Сильный, значит? Расскажи о нём, – попросил Джавад.

– Расскажу, коль интересуешься. Человек может стать известным и влиятельным, если обладает большим умом или состоянием. Нажмутдин – человек богатый, учёный-арабист».

Несколько неожиданным для читателя становится история, рассказанная Гаджи-Магомой об отце Нажмутдина Гоцинского. Им был наиб Шамиля Доного-Магома. Старик характеризует его как хитрого и изворотливого человека, сумевшего добиться милости у имама. Заметим попутно, что имя Шамиля не раз встречается в повести, в любой ситуации Шамиль служит для автора мерилом всего лучшего, достойного. «Назначил непревзойдённый, доверчивый имам Шамиль его наибом в нашем обществе. Достигнув власти, Доного-Магома предал забвению законы шариата».

Власть и богатство, основанные на обмане и предательстве, которое позднее совершил Доного-Магома в отношении Шамиля, заложили основу могущества Нажмутдина Гоцинского: «Оставил ему Доного в наследство тысячи голов скота, обширные пастбища, богатые кутаны».

Рассказ старика завершается словами: «Но всё-таки богатым не только Аллах, вся нечистая сила помогает. Какие бы ни происходили перемены во власти, избирают Нажмутдина в советники, возводят в чины, даже не видя его лица».

Образ Гоцинского, нарисованный в воображении Джавада со слов старика, дополнился личным впечатлением, когда Джавад увидел его въезжающим в город во главе своего войска: «Один из них гигант в высокой папахе бухарского каракуля, обвязанной чалмой. Заняв почти все сиденье, он утопал в меховой шубе, покрытой тёмным сукном. Широкое белое лицо, чёрные брови, тяжёлые веки над тёмной щелью полузакрытых глаз».